Пусть этот круг не разорвется…

– Так же, как сюда.

– В фургоне? Но будет уже очень поздно. Особенно для вашего младшего. Ему давно пора было бы лежать в постели.

Она протянула руку, чтобы погладить Малыша по лицу, но он отступил на шаг и увернулся от нее. Миссис Джемисон тяжело вздохнула, еще раз оглядела нас всех и пошла назад к зданию суда. Буквально через несколько секунд в окно зала суда высунулась голова мистера Джемисона.

– Стейси! – позвал он.

Стейси вскинул глаза и приблизился к нему.

– Когда вердикт присяжных заседателей будет оглашен, вы все подождете меня. Я отвезу вас домой.

– Нам есть на чем вернуться.

– Да, но вы будете добираться слишком долго и родители уже начнут за вас волноваться.

– Нас же семеро, и мы должны ехать с теми, кто нас сейчас ждет.

Мистер Джемисон перевел взгляд со Стейси на Мо, Крошку Уилли и Кларенса. Он не раз имел дела с их семьями, так что их тоже знал хорошо. И кивнул одобрительно.

– Все влезете. Так что можете сказать своим друзьям в фургоне, чтобы уезжали.

– А как же Эйвери? Им разве не надо ехать домой?

– На эту ночь они останутся в городе. Им хочется быть около Ти-Джея. – Мистер Джемисон повернулся, чтобы уйти.

Стейси остановил его.

– Мистер Джемисон, а долго еще?

Мистер Джемисон посмотрел на солнце, припадающее к горизонту.

– Чем дольше, тем лучше. Будем надеяться… – Но он не кончил. – Так что ждите меня, – сказал он и отошел от окна.

Однако долго нам ждать не пришлось. Присяжные заседатели вернулись быстрее чем через полчаса. Был оглашен подсчет голосов. Голосовало двенадцать присяжных заседателей. Все двенадцать проголосовали за «виновен». Без снисхождения.

Т. Дж. приговорили к смертной казни. Миссис Эйвери громко вскрикнула. Зал вдруг взорвался от громких аплодисментов. Судья Хэвешек немедленно призвал всех соблюдать тишину, затем поблагодарил членов суда за прекрасное исполнение своих обязанностей и распустил суд. Т. Дж. был предоставлен в распоряжение шерифа Доббса, чтобы препроводить его в тюрьму штата в городе Парчмен. Затем судья встал, объявил перерыв и вышел. Белые, присутствовавшие на заседании, покинули здание суда. А мистер и миссис Эйвери, отец Гэбсон, мистер Сайлас Лэньер и прочие так и остались сидеть в своем закутке, пока мистер Джемисон не поманил их к выходу.

Т. Дж. все еще оставался в зале суда. Он не выражал никаких чувств, не плакал, не разговаривал. Когда он встал, чтобы выслушать вердикт, казалось, он ничего не слышит, потом снова сел и больше не двигался. И только теперь, когда его мать бросилась к нему, обняла его и зарыдала, как в ту ночь, когда его пытались линчевать, вероятно, только тут до него дошло, что он признан виновным, и он издал душераздирающий крик, словно раненое животное, на которое шла охота, которое, наконец, поймали и готовы предать смерти.

Смотреть на это мы больше не могли.

– Малыш, Кристофер-Джон, Кэсси, пошли! – позвал Стейси.

Мы подчинились, последовав за ним, за Крошкой Уилли, Мо и Кларенсом.

– Так я и знал, – сказал пожилой негр, сидевший все время, пока шло заседание суда, под деревом. – Такой суд или суд Линча – все одно. Всегда так…

Из здания суда вышел мистер Джемисон и направился к нам. Лицо у него было осунувшееся, глаза воспаленные.

– Мы можем ехать, – сказал он.

– Мистер Джемисон, – обратился к нему Стейси, голос его звучал хрипло, – мы… мы очень хотим повидаться с Ти-Джеем, прежде чем уедем. – Он замолчал под пристальным взглядом мистера Джемисона. – Мы должны…

Мистер Джемисон кивнул в сторону дальнего угла зала заседаний.

– Его выведут вон через ту боковую дверь, чтобы отвести снова в тюрьму.

Мы все – Стейси, Кристофер-Джон, Малыш, Мо Тёрнер, Кларенс Хопкинс, Крошка Уилли Уиггинс и я подошли к той двери и стали ждать. Другие тоже ждали, из любопытства, хотели увидеть осужденного. Дверь вскоре отворилась, и из нее вышли шериф Доббс и помощник шерифа Хэйнес. Между ними шел Т. Дж. На ногах у него были кандалы, и потому он не шел, а волочил ноги. Руки его были тоже в наручниках, за спиной, так что он выглядел как настоящий заключенный.

Стейси прочистил горло:

– Ти-Джей, привет.

Сначала Т. Дж. на его слова никак не реагировал. Он шел с опущенной головой, никого не видя вокруг.

– Ти-Джей, это я, Стейси. Мы все пришли, чтобы…

Т. Дж. медленно поднял голову. Темные глаза его заблестели – он узнал нас. И на какой-то миг лицо его засветилось улыбкой, какая раньше, чуть что, вспыхивала на нем. Эта улыбка заставила меня забыть, до чего же я недолюбливала этого слабого, напуганного мальчишку. Прежде чем кто-либо успел вымолвить хоть слово, помощник шерифа Хэйнес проложил себе дорогу в толпе, увлекая за собой Т. Дж. Оглянувшись на нас через плечо, Т. Дж. снова улыбнулся, в последний раз, потом все погасло – он опустил голову и заковылял прочь. Слезы затуманили мне глаза, и он проплыл в них передо мной.

Больше мы Т Дж. никогда не видели.

4

Серыми, тихими днями пришла зима. Обычно в такие дни люди даже домашнюю скотину не выгоняют на улицу и сами не выходят. Все замирает. На воле лишь струйки дыма из камина, сложенного из необожженного кирпича, да случайный краснокрылый дрозд, не желающим прятаться. Было холодно. Но не ветрено, не как на севере, где жил дядя Хэммер: там, он рассказывал, зимой дул пронизывающий ветер. Просто все, что привыкло к жаре, было сковано холодом: сама земля, ее поля, в ожидании, когда настанет пора и они снова зазеленеют, а потом дадут урожай. Холод царил, правда, не долго, но как от него было не по себе! Он проникал во все щели убогих деревянных хижин, заставлял их обитателей жаться к незатухающему огню и ждать, когда вернется тепло.

Но и в такие дни мы с мальчиками тащились в школу, а добравшись туда, протискивались к одной из железных печурок, единственному отоплению в школе. Отсидев свои восемь часов, мы тащились назад домой.

На смену январю пришел февраль. Чем дальше, тем февраль становился теплей, и я с мальчиками уже с нетерпением ждала последнего школьного дня – он падал на середину марта. Занятия в школе кончались тогда, когда наставала пора весеннего сева. Даже если б занятия в школе продолжались, классы все равно бы пустовали, потому что главное в нашей жизни был хлопок: его надо было посадить, окучить, подрезать, собрать, если семья не хотела помереть с голоду. Поэтому, когда вставал выбор между хлопком и образованием, чаще всего в жертву приносилось последнее. Ребята знали это и потому не восставали. За исключением некоторых, в том числе Мо Тёрнера. Его семья не хотела всю жизнь оставаться в испольщиках и каждый год строила планы, как вырваться из этого плена.

– Нет, нынешний год мы покончим с этим, – объявил Мо; вот уже третью зиму он вместе с нами топал из школы домой. – В этот раз уж точно. Мы с папой решили засадить хлопком десять акров. Урожай будет – во! И мы, наконец, уйдем от этого старика Монтьера.

На такое потрясающее заявление я брякнула:

– Сам прекрасно знаешь, вы и так еле сводите концы с…

– Заткнись, Кэсси!

Я бросила взгляд на Стейси и замолчала, но не потому, что спасовала перед его так называемым авторитетом. Просто решила: раз уж ему так хочется, чтобы Мо обманывал себя, будто больше не будет гнуть спину на Монтьера, пусть его.

Тёрнеры были испольщиками на плантации Монтьера с 1880 года, так что вряд ли одного богатого урожая им хватит, чтобы больше не испольничать. Они были привязаны к земле мистера Монтьера, так как кормились из его рук: земля и мул, плуг и семена. А в уплату шел хлопок, часть собранного ими урожая. Когда им нужны были продукты и прочее, они брали все в кредит, при этом лавку им указывал сам мистер Монтьер, так как ему шли с этого большие проценты. Цены на все, что Тёрнеры покупали, были непомерные. В конце года, когда хлопок был продан, Тёрнеры обычно еще больше запутывались в долгах. А раз они были в долгах, то не могли просто взять да уйти с земли Монтьера. Не то шериф живо пустился бы за ними в погоню. А Мо тут заливает: мол, как только заработают хорошо, сразу плюнут на испольщину. Чепуха это! Уж коли мне это было понятно, то Стейси и подавно.

Однако мои слова вызвали молчаливое неодобрение не только Стейси, но и Кристофера-Джона, и Малыша. Только не Мо – его они, видно, вовсе не задели, и он продолжал идти по дороге, глубоко задумавшись и не обращая на меня никакого внимания. А когда я решила, что мое замечание развеяло его иллюзии, он вдруг сказал:

– Я знаю, вы все думаете, не бывать этому…

– Да нет, Мо, я никогда такого не говорил, – возразил Стейси. – А Кэсси нечего слушать.

Я стрельнула взглядом в Стейси.