Мы больше не люди

Оказалось, всех нас обокрала, – вдруг пропел Князев.

Взрыв хохота.

Я резко развернулась и вылетела из класса.

– Вероника, – догнала меня Алевтина Демьяновна.

Она схватила мою руку, удерживая от дальнейшего бегства.

– Послушай, если ты проявишь слабость сейчас, они начнут травить тебя. Не позволяй этого. У тебя хватит сил постоять за себя.

Я не ожидала подобных слов от Алевтины. В моем понимании, она первая могла бы бросить в меня камень, учитывая, как тонко я издевалась в прошлом, демонстрируя свое превосходство над ней.

– Пожалуй, Вы правы, – развернулась я обратно.

Мои одногруппники с любопытством наблюдали за мной. Я проследовала к своему месту подле Борьки Блатграпа. Поравнявшись с партой Князева, излишне громко произнесла:

– Если ты еще хоть раз посмеешь сочинить в мой адрес дурацкие стишки, все узнают о твоем маленьком секрете!

С лица Стаса схлынули краски. Он отвернулся от меня. А я поняла, что стихов больше не будет.

Еще в прошлом году я случайно узнала, что демонстрируемая любвеобильность Князева к девочкам липовая. На самом деле он предпочитал мальчиков, но очень боялся, что кто-либо узнает об этом. Я и не собиралась никому рассказывать, но вот сейчас эта информация мне пригодилась.

Нескладный Боря Блатграп на мое появление, как обычно, никак не отреагировал. Хоть что-то осталось неизменным.

Урок грамматики немецкого языка, третий по счету на сегодня, прервал голос Резняка по громкоговорителю.

– Студентке первого курса Веронике Гербовой просьба пройти в кабинет директора.

– Надеюсь, ее попросят покинуть колледж, – услышала я за спиной шипение Лизы.

Сердце, в который раз за эти дни, сжалось. Я ведь так искренне любила Лану с Лизой. Несправедливые обвинения подруг ранили не меньше, чем разрыв с Сашей.

– Вероника, проходи, – как-то слишком уж суетился Юлий Алексеевич.

Сегодня директор одел футболку с принтом Джима Моррисона, солиста группы The Doors. Под портретом известного музыканта красовалась не менее известная фраза из его песни – I am the Lizard King, I can do anything (Я король ящериц, я способен на все).

В его кабинете уже находился адвокат Горский. На лбу мужчины залегла складка, во взгляде то ли тревога, то ли печаль.

Остановилась в центре кабинета.

– Нет-нет, милая, садись сюда, – пододвинул Юлик мне кресло.

– Вероника, – начал Аркадий Лукич, когда я присела в предложенное кресло, – к сожалению, у меня слишком дурные вести.

– Сегодня уже ничто не сломит меня, – пожалуй, излишне оптимистично заявила я.

Как оказалось, сломит. И еще как. К такой вести готова я не была.

– Твой папа…, – Аркадий Лукич никак не решался продолжить, – он… он умер сегодня утром. Похороны завтра.

– Что значит умер? – задала я наитупейший вопрос. – Его что, пытали?

– Нет, конечно, нет. Просто… сердце. Обширный инфаркт. Ничего нельзя было сделать.

– Он не мог, – доходила до моего сознания ужасная реальность, – не мог оставить нас с мамой. Папа всегда оберегал нас. Говорил, что никогда не даст в обиду.

Аркадий Лукич отводил глаза, а Юлик, наоборот, смотрел на меня с большим сочувствием.

Не выдержала, заскулила. Схватилась за горло, не хватало воздуха. Я открывала рот, пытаясь вдохнуть. Из горла вырывался жалобный скулеж.

Юлий Алексеевич услужливо подал бутылку с водой. Сделала глоток и не остановилась, пока не выпила всю воду.

Руки дрожали, в голове все путалось. Моя психика не справлялась с валившимися бедами.

Директор, напуганный моим состоянием, стал кому-то звонить. Слишком быстро появилась медсестра. Ее пост располагался в другом корпусе. Не иначе, как она дежурила под дверью, ожидая возможного звонка. Женщина сделала мне укол в плечо, и я, то ли потеряла сознание, то ли провалилась в лекарственный сон.

Очнулась в своей комнате в доме тети. Арина сидела на стуле рядом. Она вышивала.

– Меня это успокаивает, – заметила тетя, что я открыла глаза.

– Ты плакала? – сразу увидела я ее покрасневшие, припухшие веки.

– Да. Мы не виделись с Сережей девятнадцать лет. Но я всегда знала, что он где-то рядом. А теперь вот, его нет. Совсем.

– Что же теперь делать, тетя?

– Поддержать твою мать. Мы ей сейчас очень нужны.

– Кто привез меня из колледжа?

– Адвокат, Аркадий Лукич. Он вез тебя на своей машине. А Ford недавно секретарь вашего директора доставил.

– Что ты вышиваешь?

– Гобелен с маками. У меня много таких. Если захочешь, можешь и себе выбрать.

– Я подумаю, – вполне серьезно ответила я, хотя еще вчера ничего, кроме презрения, такое занятие у меня не вызвало бы.

Наутро за нами заехал Аркадий Лукич. До кладбища ехали молча. Я больше не плакала, как и тетя. Каждый из нас по-своему переживал горе.

Папу в последний путь провожало несколько человек – я, тетя, Аркадий Лукич, мама, два надзирателя, которые привезли ее на кладбище и всего лишь один человек с завода, где папа много лет занимал должность генерального директора, Удельный Сергей Константинович. Я вспомнила, что он занимал должность главного конструктора на заводе.

На маму больно было смотреть. Она постарела за эти дни и выглядела сейчас почти так же, как и ее старшая сестра. Меня напугала не сколько внешняя перемена, сколько пустой взгляд. Большие карие глаза не выказали никаких эмоций при виде меня и Арины. Я обняла ее, но мамины руки остались опущенными. Когда внесли гроб, мама закричала. Она кричала так громко и пронзительно, ее вид казался таким безумным, что меня захлестнули чувства жалости и нежности к ней.

Стоило могильщикам начать закапывать могилу, мама бросилась отбирать у них лопаты. Она проявила такую силу, что одну лопату ей даже удалось отобрать. Надзиратель подскочил к маме. Ей скрутили руки и потащили к тюремной машине. Мама вырывалась, мы с Ариной лили слезы, Аркадий Лукич и Сергей Константинович хмурились, могильщики делали свое дело.

– Как думаешь, мама оправится? – спросила я тетю уже дома.