Пельменная номер восемь

– Пировать в Валгалле.

– Не.

– Ты все время споришь! – опять закричал Туманский.

– Будете доедать? – Спросил их Едаков. Оба товарища отрицательно покачали головами. И Едаков пододвинул себе поближе тарелку с пятью последними пельменями. Вздохнул.

– Да, я не спорю, – сказал Завьялов. – Валгалла так Валгалла. Я, короче, пас.

– Покоиться с миром, – набив рот прошипел Едаков, – а еще знаешь как хорошо? Не с хреновиной, а мне мать такое делала – в пиалку уксуса и перца туда, вроде что–то такое.

– Уксус, уксус, уксус, – задумался Туманский. – Сейчас, погодите.

– Раз, – меланхолично произнес Завьялов. – Два.

– Ну, погоди считать, – замахал руками Туманский. – Есть у тебя варианты, Едаков?

Едаков понюхал последний пельмень, открыл было рот, но так и отложил его наколотый на вилку.

– Finire di penare, – сказал он.

– Чего это?

– Перестать страдать, – вздохнул Едаков. – По–итальянски.

– Так нечестно.

– Честно–честно, – надевая кепку сказал Завьялов. – На работу пора.

Обеденный перерыв заканчивался и в зале уже оставалось совсем немного народу. Даже Галя с кассы куда–то подевалась. Товарищи вышли на улицу.

– Ну, пока что–ли, – сказал Туманский. – Неохота на работу.

– После обеда всегда так, – согласился Едаков.

– На следующей неделе предлагаю слово «любить».

– Погнал, – Завьялов достал зажигалку и теперь пытался поджечь свернувшийся в трубочку у поребрика тополиный пух.

– Едаков – ты любил, когда–нибудь? Или только полюбливал, – заржал Туманский.

– Тема хорошая, – веско сказал Едаков. – Но не подходит.

– Точно, где мы, а где следующая неделя, – философски заметил Завьялов, чиркая зажигалкой. Лежалый пух отказывался хорошо гореть.

– Я даже не в этом смысле, – продолжил Едаков. – Просто зная тему, можно подготовиться.

– В натуре. Что–то я не подумал. – Согласился Туманский. – Ладно, я пошел. Физкультпривет!

Туманский махнул рукой и скрылся в арке соседнего дома.

– Хотя я же сейчас буду выбирать какую тему предложить и все равно в итоге буду думать над вариантами, – повернулся к Завьялову Едаков.

– Ага, – согласился тот. Пух наконец занялся и огненный ручеек побежал по дорожке. – Вообще, непонятно увидимся еще или нет. Ладно, вон мой тролик.

Едаков посмотрел, как за товарищем закрывается с грохотом троллейбусная дверь. Потом и сам троллейбус, приседая и покачиваясь, не торопясь набрал ход и скрылся за пеленой       солнечного света.

– Понятно, – прошептал себе под нос Едаков и отправился на работу.

Районная библиотека, где и располагалось его рабочее место, была совсем рядышком, всего в десяти минутах неспешной ходьбы. Едаков пересек запущенный, залитый вновь появившимся солнцем двор с остатками детской площадки. Мозг, где–то там на периферии сознания продолжал подбирать слова – сковырнуться, погибнуть, отправиться в ад. В детстве, припомнил Едаков, он жил летом с бабушкой вот в таком же пятиэтажном доме, и по утрам, чуть ли не каждую неделю, его, маленького Едакова безапелляционно и нагло будил оркестр. Оркестр громко и расхлябано, совсем нестрого, а дребезжа и навязчиво играл похоронный марш. Раньше почему–то все время был оркестр. А сейчас не слыхать.

– Пам. Па–бам. Та–дам, – пропел Едаков. Эх, а хорошо вернуться в библиотеку. Там пусто. Никого нет. Пахнет нагретой книжной пылью и… Едаков повернув у гаражей, налетел на приземистого мужика в камуфляжной куртке.

– Извините, – сказал Едаков.

– Хули, извините, – сказал мужик.

– Извините, – повторил Едаков и попробовал обойти мужика. Но тот заступил дорогу.

– Че ты, че ты, – мужик выпятил челюсть и оглянулся по сторонам.

– Я же сказал, – тоже оглянулся Едаков. Вокруг никого не было. Только ветер качал лопухи и крапиву, да вдали визжала «болгарка». Колени у Едакова немного ослабели.

– Че сказал, че, – Мужик каким–то очень выверенным движением достал нож. Тот тускло блеснул. А потом мужик просто махнул им прямо перед Едаковым, где–то на уровне пояса.

Едаков развернулся и побежал. Мужик следом – Едаков слышал грохот его сапог за спиной. А может и от него, в противоположную сторону. Было не разобрать. Налетел ветер и закружил белый пух. В носу у Едакова защипало. Он бежал и держался за живот. Что-то теплое стекало в пах и дальше по ляжкам. Да и пальцы были какие–то липкие. Больше всего Едаков боялся, что запнется, уберет руки и из живота полезут съеденные им только что пельмени…

…– Ты вообще где ходишь? Тебя майор обыскался.

Силуэт старшины за убранным мелкоячеистой решеткой стеклом едва просматривался. Торчала вверх высокая тулья фуражки, придавая старшине вполне иконописный вид.

– На обеде, – пожал плечами Туманский и сыто рыгнул.

– Ну, у тебя, Туманский, и нервы. Как канаты.

– Яйца железные, нервы как канаты, – поскреб подбородок Туманский.

– Смотри чтоб не заржавели, – хохотнул старшина.

Старшина выдвинул ящик в сторону Туманского. Ящик скрежетнул, раскрылся. Туманский взял в руки и внимательно осмотрел ПМ, понюхал – ему нравился запах оружейной смазки, щелкнул затвором, потом также внимательно осмотрел пустую обойму, открыл коробку с патронами, провел по ним пальцем. Гильзы тускло блестели в нервном свете ламп.

– Распишись, – сказал старшина из–за решетки.

Туманский расписался в раскрытом журнале напротив своей фамилии. Дождался звукового сигнала. Открылся замок, он вошел в двери и двинул неспешно по коридору. Там его встретил незнакомый сержант в новенькой форме, аж портупея скрипит. Сержант явно нервничал, Туманский видел, что как тот неестественно бледен, нервозность считывалось по походке, по движению тела, едва заметному тремору рук. Из новеньких поди. Глиста в форме, слабачек. Туманский мысленно презрительно сплюнул. Сержант отпер железную дверь. Туманский вошел. Дверь позади него закрылась. В комнате ярко горел свет. Стена была выкрашена снизу темно–зеленой краской, а вверху побелена. Напротив двери небольшая полочка. Туманский положил на полочку ПМ и обойму, выцепил из коробки 8 патронов, аккуратно их выставив один за одним. Потом также неспешно зарядил обойму, загнал ее в ПМ. Положил ПМ на полку и стал ждать.

Прошло несколько минут. Слева зажглась небольшая лампочка. Туманский отодвинул засов, в стене открылось окошко, через которое был виден ярко освещенный коридор. Загорелась еще одна лампочка. Туманский взял в руки ПМ, щелкнул затвором, убрал с предохранителя. Моргнула третья лампочка. Туманский расслабил предплечье и кисть руки, державшей ПМ. Палец лег на спусковой крючок. В освещенном коридоре послышались шаги.

Пройдоха этот Едаков, вообще–то нечестно, что он на иностранном начал. Я вот тоже так могу. Языки знаем. Пас э вэй, к примеру. Так подумал Туманский и нажал…