Союз стального кольца

Когда девушки распрощались, и Ева вернулась к своим друзьям, думая о словах Лизи, она поймала на себе внимательный взгляд Юры, от которого почему-то почувствовала неловкость, а когда их взгляды встретились, то на Евином красивом личике вспыхнул легкий румянец, и она силились найти этому объяснение, а Юра вдруг резко перевел взгляд на Лану и, потирая рукой подбородок, произнес с подчеркнутой вежливостью:

– Лана, у тебя красивое платье сегодня, зеленый тебе к лицу.

Ева была в шоке, а как же ее платье, которое они с мамой вчера купили специально для этого выхода, и босоножки с замшевыми ремешками, изящно обхватывающими ее тонкую щиколотку. Зато Лана была на седьмом небе от счастья, она заулыбалась, выставляя не только свои крупные зубы, но и часть розовых рыхлых десен, и, расправляя обеими руками плохо заутюженные складки платья, ответила:

– Да, зеленый – мой любимый цвет.

Ева постаралась себя успокоить, думая, что ей совершенно не интересно мнение какого-то провинциального мальчишки. «Не понимаю, как он может нравиться Лане», – подумала она и, встряхнув своими каштановыми локонами, улыбнулась.

– Ой, кажется, нам пора в зал, уже третий звонок, – веселым голосом, как будто ничего не произошло, на ходу бросила Ева и, взяв Игоря под руку, чем его приятно удивила, проследовала в зал. Пока они шли по проходу, Игорь вспомнил, что перед Евой сидел очень высокий мужчина и закрывал ей обзор и решил предложить поменяться местами, на что Ева, зная, как Лана хотела сидеть рядом с Юрой, ответила:

– Давай посадим туда Лану.

– Но перед ней же и так пустое кресло, вид лучше некуда, – недоумевая, пожав плечами, произнес Игорь.

– Ладно, – сказала растерявшаяся Ева и оказалась в итоге в кресле между Игорем и Юрой. Она посмотрела на удивленную Лану и извиняясь развела руками. Лана разочарованно откинулась на спинку кресла. Смотреть спектакль ей совсем расхотелось. «Мое типичное невезение, – думала она. – Ну хотя бы смотреть на Юру мне никто не может запретить», – успокоила себя Лана и принялась изучать его профиль. Черты его были жесткими: скулы, нос были будто очерчены грифельным карандашом, он сидел неподвижно, сосредоточенно глядя на сцену, Лана на расстоянии чувствовала его напряжение, руки были сильно сжаты в замок, так что даже побелели в некоторых местах, при этом он прикусил нижнюю губу, казалось, что еще немного и из нее пойдет кровь. Лана недоумевала, неужели его так разволновали события, происходящие на сцене, и решила тоже попытаться прочувствовать спектакль, но она откровенно скучала и через какое-то время даже задремала. В это время Юру изучала еще одна пара глаз. Ева впервые оказалась к нему так близко, их руки на подлокотнике соприкоснулись, и она заметила, как мышцы на его мощной шее зашевелились от напряжения. «Неужели я ему так неприятна», – подумала Ева и прижала руку к своему телу. «Надо было сидеть на своем месте, вдруг теперь он подумает, что это я захотела сидеть с ним рядом, какой стыд», – корила себя Ева, нервно вращая браслет на своем тонком запястье. И почему вообще она о нем думает, есть ведь Паша, Игорь, которым она интересна, и еще этот тайный незнакомец, лучше подумать, кто он, чем расстраиваться из-за Юры, который едва смотрел на нее, а если и говорил ей что-то, то все непременно какие-то колкости.

И только Ева решила больше никогда о нем не думать, как произошло событие, которое себе можно представить только в кошмарном сне. Администратор остановил спектакль и объявил эвакуацию, а на табло для титров загорелись стрелочки с указанием выхода. Все вдруг начали вставать со своих мест, образовав хаос. Ева не успела еще сообразить, что происходит, и вдруг почувствовала, как Юра крепко взял ее за руку и повел, пробираясь через обезумевшую толпу, к одному из эвакуационных выходов. Как не пытались капельдинеры всех успокоить и организовать движение, страх застил людям глаза, они толкали друг друга, кричали. Обзор Еве закрывал высокий тучный мужчина с наголо выбритой головой, он пыхтел, нервно тер руками бока и оглядывался по сторонам, как будто искал кого-то, пройдя еще немного, девушка услышала детский плач, обернувшись, заметила молодую женщину, которая прижимала к себе девочку лет пяти, уговаривая ее ничего не бояться, сзади толпа напирала, и голоса испуганных и взволнованных людей слились в протяжный гул, и весь зрительный зал напоминал огромный пчелиный рой, в котором все двигались, но при этом оставались на месте. Еве казалось, что сейчас она упадет и ее непременно затопчут, но Юра шел уверенно, рассекая мощным торсом толпу и мертвой хваткой сжимая Евину руку, через несколько мгновений они оказались на свободе, и, хотя на улице было тепло, Ева дрожала от шока, глаза были наполнены слезами. Юра посмотрел на нее пронзительным долгим взглядом и, не произнося ни слова, резко прижал себе. Ева прислонилась лбом к его груди и закрыла глаза, на секунду все вокруг перестало существовать, от него пахло кедром, мятой и немного лимоном, дрожать она перестала, но рук Юра так и не разжал, пока она не услышала за спиной взволнованный голос Игоря:

– Ева, Юра, слава богу, я думал, мы вас потеряли!

Юра молниеносно отпустил Еву и даже сделал шаг в сторону от нее. Встревоженная, она тут же решила позвонить маме, и вскоре Натали уже подъехала к театру и предложила подвезти остальных ребят, но они приняли решение вызвать себе такси, чтобы ее не утруждать. Вечером, поужинав, молодые люди не расходились, а продолжали сидеть за обеденным столом, каждый занимаясь своим делом. Лана помогала Вере Федоровне убирать посуду, Игорь сидел в кресле и читал новости в своем телефоне, а Юра медленно прохаживался по комнате. Так как эта комната служила не только гостиной, но еще и спальней, то пространство между диваном и столом было разграничено книжным стеллажом. На полках стояла разного рода литература, здесь были несколько полных собраний сочинений английских классиков, какие-то книги из серии «Классика и современник», детская энциклопедия в коричневом переплете, толковый словарь Ожегова, можно было разглядеть затертые переплеты современных детективов, медицинский справочник, нотные тетради и все это перемежалось какими-то статуэтками и сувенирами, сбоку даже нашел для себя место маленький кактус. Юра смотрел на все это многообразие и пытался разобраться, какие же интересы у домочадцев, но, так и не сумев понять, подошел поближе и взял книгу, которую, на его взгляд, кто-то недавно читал, она не была пыльной в отличие от других и стояла глубже всех. Это был Диккенс, «Лавка древностей» – любимый роман его мамы, эта мысль, словно тупая пила, прошлась по его сердцу, он задумался, вспоминая нежный мамин голос, которым она на ночь читала ему вместо сказок приключенческие романы Жюля Верна, и закрыл глаза, чтобы оживить в памяти мамины черты, так он делал, когда был младше, лежа в кровати, и, когда чувствовал, что по щекам уже покатились слезы, укрывался с головой одеялом и засыпал, представляя, что она сидит рядом в кресле.

Звук фаянсовых чашек, которые одна в другую складывала Вера Федоровна, вернул Юру в реальный мир, и он наконец открыл книгу, пробежался глазами по содержанию, пролистнув несколько страниц, хотел найти свой любимый момент романа, но тут из книги что-то выпало, посмотрев на пол, юноша увидел, что это паспорт.

– Ой, чей-то загранник, – сказал Юра и нагнулся, чтобы поднять, но его опередила Лана.

– Это мой, – почти прокричала она и, прижав паспорт к груди с красным лицом, уставилась на маму. Вера Федоровна, напротив, сделалась бледная, как мел, и еле двигаясь, вышла из комнаты.

– У тебя есть загранпаспорт, а говорила, не путешествуешь, дай посмотреть фотку, – весело попросил Игорь.

– Нечего тут смотреть, я плохо выхожу на фотографиях, – все еще с волнением в голосе проговорила Лана и положила паспорт в свою сумочку, плотно закрыв молнию. Потом ребята отправились укладываться спать, а Лана прошла на кухню к маме. Когда два так похожих друг на друга человека оказались лицом к лицу в мрачной комнате, казалось, что боль, стыд и гнев, который они испытывали, был такой силы, что этой энергии хватило бы для ядерного взрыва.

– Это то, о чем я думаю, это паспорт Евы, тот, который она недавно искала? – наконец произнесла Вера Федоровна, голос ее так сильно дрожал, что сложно было разобрать слова.

– Мама, прости, прости меня, я не знаю, что на меня нашло, просто было так обидно, это же я мечтала поехать в Париж, а все достается ей, и красота, и успех, и путешествия, а у меня теперь даже отца нет, – громко рыдая, сказала Лана, потом подошла к матери, взяла ее за руки и попыталась прижаться к ней, но женщина отдернула свои руки и прошла к окну.

– Я понимаю, тебе сейчас очень тяжело, но опуститься до воровства – это уж слишком, ты немедленно позвонишь Еве и отдашь паспорт, – твердым голосом произнесла женщина, не поворачиваясь к дочери. Она не могла поверить, что все это происходит на самом деле, что ее умная, всегда такая честная, презиравшая несправедливость и обман дочь, сейчас стоит за ее спиной и просит прощение за воровство, которое повлекло за собой определенные последствия, тщательно продуманные Ланой, как настоящее преступление.

– Нет, мамочка, я не могу этого сделать, Ева меня не простит, а Юра, он же будет меня презирать, мне будет очень стыдно, давай я выброшу этот злополучный паспорт, пожалуйста, никто не узнает, и этого больше никогда не повторится, честно слово.

В комнате опять воцарилась тишина, Вера Федоровна села на стул и, не моргая, смотрела на капли воды, которые монотонно капали в раковину, образуя большое ржавое пятно, а Лана стояла у двери и тщательно вытирала капли, которые одна за другой скатывались по ее щекам. Какое-то время они молчали, потом женщина встала и, тяжело дыша от давящей боли в груди, пристально посмотрела Лане в глаза и со словами: «Ты меня глубоко разочаровала!» – вышла из комнаты.

Пока в доме Ланы разворачивалась драма, Ева с мамой подъезжали к своему дому, и Натали, беспокоясь, что Ева расстроена тем, что не поедет с классом в Париж из-за утерянного паспорта, решила предложить ей альтернативный вариант:

– Давай папа из рейса придет, и мы обязательно полетим в этот прекрасный город, сядем на самолет и через три с половиной часа мы уже в Париже, а хочешь, поедем на поезде, будем мирно покачиваться в вагоне и разглядывать в окно ухоженные европейские пригороды и наслаждаться видами великолепных Альп, которые в любое время выглядят ожившими иллюстрациями к волшебным сказкам.

Ева слушала маму спокойно, она хоть и была рада, что Натали уже планирует их предстоящую поездку, но мысли ее то и дело возвращались в театр, который она только что покинула, но девушка думала не о спектакле, она вспоминала, как Юра хвалил Ланино платье, как он доедал мороженое до самой последней капельки, так что прозрачная вазочка казалась совсем чистой, с какой заботой он остановил Игоря, когда тот пытался перебежать дорогу на красный свет, но больше всего то, с каким трепетом он прижал ее к своей груди, взволнованную, растерянную, напуганную. Не понимая своих противоречивых чувств к этому странному парню, Ева повернулась к маме и, сложив руки на груди, произнесла:

– Мам, представляешь, этот Юра ведет себя очень странно, то как будто специально хочет меня уколоть, то пытается защитить.

Наталья Сергеевна заулыбалась, она-то думала, что ее дочь проводит время с этими молодыми людьми ради Игоря, который сегодня произвел на нее вполне благоприятное впечатление, но сейчас поняла, что Юра тоже в этих отношениях играет немаловажную роль.

– А что он такого делает, можешь мне рассказать, – поинтересовалась Натали, аккуратно пробираясь между припаркованными автомобилями, которые сильно затрудняли движение в их, казалось бы, таком просторном дворе. Но не успела Ева ответить, как дама резко затормозила и начала сдавать назад.

– Мама, что происходит, почему мы едем в обратном направлении, въезд в паркинг свободен, мы без труда туда попадем.

Натали была человеком сдержанным, умеющим тщательно скрывать свои эмоции, по ее выражению лица было невозможно понять, что она чувствует, о чем думает и что переживает, единственное чувство, которое она позволяла продемонстрировать окружающим, это было восхищение и то для этого должен был быть весьма значительный повод. Но сейчас Ева заметила, что мама на какую-то секунду заволновалась, но потом мгновенно вернула своему лицу маску полной отрешенности и совершенно спокойным голосом произнесла:

– Понимаешь, в нашем благотворительном фонде появился один высокопоставленный господин, некий Михаил Леонидович Замковский, его перевели к нам из Москвы, и он невесть что о себе воображает. Вчера предложил подвезти меня домой после заседания и по дороге делал столько комплиментов, я даже в какой-то момент подумала, что это выходит за рамки приличия. Но, покинув его машину, я благополучно забыла о нем, а сейчас этот Замковский стоит у нашей парадной с огромным букетом, и я предполагаю, что эти цветы для меня.

– Мама, так надо подойти и все ему высказать, что у тебя есть муж, и ты не намерена терпеть его ухаживания, – разволновалась Ева, которая, в отличие от Натали, была очень решительно настроена.

– Ева, милая, я обязательно с ним поговорю, только не хочу делать это в нашем дворе, на глазах у всех. Хочу сделать это деликатно, мы же все-таки взрослые люди и, вообще, я предпочитаю, чтобы все в моей жизни выглядело достойно, даже отказ.

– Хорошо, но что же мы будем делать, как мы попадем домой, – продолжала волноваться Ева.

– А знаешь, у меня есть предложение, поехали в гостиницу, ту, что на Миллионной, потом пойдем в ресторан, помнишь «Ш.», люблю их кухню.

Ева тоже любила этот ресторан, приходя туда, можно было в полной мере ощутить себя гостем великого архитектора Андрея Ивановича Штакеншнейдера. В XIX веке в помещениях, где сейчас находился ресторан, архитектор собирал званые вечера, которые посещали И. К. Айвазовский, И. С. Тургенев, Ф. М. Достоевский, А. П. Брюллов. И поэтому Ева, оказавшись здесь, полностью погружалась в окружающую ее атмосферу дворянского Петербурга, представляла себя в пышном платье с кринолинами и веером в руках наблюдающей за Иваном Сергеевичем, который черкает в своей рукописи, снова и снова перечитывая «Отцы и дети».

Две красивые дамы вошли в ресторан, одна была еще совсем юная, но уже хорошо обученная правилам этикета и умевшая себя держать достойно, не забывая при этом слегка кокетничать, и вторая, выглядевшая очень молодо, и, хотя ей было уже сорок два года, она вполне могла сойти за старшую сестру сопровождавшей ее красавицы, но если посмотреть повнимательней, то по выражению ее глаз, каким-то неуловимым чертам лица, манере себя держать, можно было догадаться, что она не подруга и не сестра. Нельзя было точно сказать по каким признакам, но было понятно, что за небольшим столом в центре зала разместились мать и дочь. Они были полностью поглощены друг другом и, поедая салат из томатов, крабовой фаланги и яйца пашот, вели привычную для себя беседу. Ева рассказывала о том, как Юра сделал Лане комплимент и похвалил ее зеленое платье, и как только дело коснулась нарядов, Натали тут же достала из своей дамской сумочки ручку с золотым пером и прямо на белой бумажной салфетке начала рисовать модель придуманного ею платья для дочери и тут же гордо произнесла:

– Перед этим платьем точно никто не сможет устоять!

Ева, расплывшись в очаровательной улыбке, даже легонько захлопала в ладоши, демонстрируя свой восторг относительно увиденного. Она всегда носила только дизайнерскую одежду и, хотя у них была возможность покупать себе наряды лучших модных домов мира, те модели, которые конструировала Натали, были у дочери самыми любимыми. Они тут же позвонили портнихе и, решив утром заехать в любимый магазин тканей на Маяковской, вполне довольные собой, заказали десерт. Несмотря на то, что было уже поздно для десертов, они решили, могут себе позволить ягодный смузи и запеченное яблоко в карамели, но новая тема разговора их так увлекла, что поставленные официантом на стол лакомства так и остались нетронутыми.

– Представляешь, Ева, я сегодня была в мастерской одного молодого художника и до этих пор нахожусь под впечатлением. Его работы так самобытны и пронизаны таким эстетизмом, что я не могла отвести от них глаз. В них нет кричащего буйства красок и нарочитого выпячивания негативных эмоций, но при этом не чувствовалось перифраза старых мастеров, этот юноша смог найти свой собственный почерк, и это достойно внимания.

– Как жаль, мама, что у нас нет собственной галереи, тогда скольким бы талантам стало проще жить, они бы выставляли свои работы у нас и так могли заявить о себе всему миру.

– А ты знаешь, отличная идея, думаю, нам стоит этим заняться, – гордясь зрелыми мыслями своей дочери, согласилась Натали.

– Ну только чтобы она была необычная.

– Да, в последнее время все эти галереи – лофты с кирпичными стенами и бетонными колоннами – набили оскомину, они все равно задают определенный тон выставкам, и, переступив порог такого заведения, ты уже настроен на определенный лад, а я хочу, чтобы наше пространство было как чистый холст, на котором можно создать любое настроение и передать только те чувства, которые задумал художник.

Они еще так долго сидели, представляя, как будет выглядеть их галерея, и какие ошеломительные мероприятия они будут в ней устраивать, что, когда Ева положила голову на подушку, глаза ее слипались и уже не было сил даже прочитать сообщения от Лизи, Ани, Игоря и Ланы, но Ева упорно искала сообщение, которое могло прийти с загадочного номера, и нашла его, но, когда прочла, удивлению ее не было предела:

«Ева, я, кажется, знаю, где твой загранпаспорт, ты его не потеряла».

6. Просто знакомый или закадычный друг

Юра родился в живописном пригороде Великого Новгорода, в семье талантливого плотника и школьной учительницы. Дом их представлял собой идиллическую картину. Коттедж в нормандском стиле утопал в зелени сада. Нижний этаж был более массивным из рустованного камня, верхние этажи были выкрашены в белый цвет и украшены декоративными деревянными балками, напоминающими фахверк, но французские окна, дормеры на чердаке и крыша с широкими фронтонами, украшенная кованой решеткой и аккуратными шпилями, придавали дому особый сказочный вид. Но если дом со сложными коваными деталями был делом рук отца Юры, то предметом особой гордости и плодом невероятного терпения и трудолюбия его матери был сад. В нем было множество укромных уголков, старые вязы, клены и скамейки, утопающие в розовых кустах. Дорожка из известняка вела от калитки до самого крыльца, с обеих ее сторон были устроены пышные цветники: здесь росли ирисы, флоксы, колокольчики и гортензии, а у самого дома раскидистые кусты сирени и чубушника. И над всем здесь царил женский дух. Каждый день жизни их семьи был согрет материнской заботой, каждый уголок был обласкан ее вниманием, и тем заметнее и значительнее была ее внезапная смерть. Потеряв эту женщину, их маленький мир сначала замер в оцепенении, а потом постепенно угас. Сначала завяли цветы, Юра перестал ходить в школу, почти ничего не ел, потом выросли сорняки на газоне, он перестал выходить на улицу, не общался с друзьями, а потом запустение дошло и до дома, потрескалась краска на крыльце, отец Юры начал пить, потекла крыша, были просрочены все заказы, закончилась еда, а он все пил, как будто пытался выпить весь океан печали, затопивший их семью, но проигрывал в этой схватке – захлебывался в своем горе и тащил на дно своего сына. И не известно, чем бы все это закончилось, если бы к ним не пришла классная руководительница Юры и не сказала, что отца могут лишить родительских прав, а сына определить в интернат. Юре на тот момент шел двенадцатый год, и он прекрасно понимал, что это не просто слова, и, по рассказам родителей, которые были сиротами, знал, как сложно жить в детском доме. Визит учительницы заставил их встрепенуться и поклясться, что отец возьмет себя в руки, а Юра не пропустит ни одного школьного дня. К сожалению, отец не смог сдержать данного обещания, а Юра больше никогда не пропустил школу, даже если болел. Но жизнь его была очень сложной: отец пил, с работы его уволили, он практически не приносил денег в дом, и Юре приходилось самому доделывать редкие отцовские заказы по плотницкому делу, весной вместо газона и клумб засаживать огород рассадой, которую ему давала сердобольная соседка, а огурцы выращивал из семян в коробочках из-под сметаны прямо в гостиной на окнах. Из книг по садоводству, которые Юра брал в школьной библиотеке, он знал, что все росло бы лучше, если бы были удобрения и специальные лампы, но этого он себе позволить не мог. Учился он плохо, так как попросту у него не хватало на это времени, но зато очень серьезно относился к тренировкам по тяжелой атлетике. Конечно, занятия были платными, но тренер, когда Юра прекратил появляться в спортивном клубе, встретил его на улице и сказал, что мальчик может посещать их бесплатно, только никому об этом не говорить. Так все эти заботы и занятия помогли Юре пережить горе, которое неожиданно свалилось на него в таком юном возрасте, вот что не давало ему нормально существовать, так это жалость, которую он испытывал к своему отцу. Как он его не упрашивал, увещевал, как не злился и ругался, ничего не помогало, отец пил и пил, очень постарел, опустился, ничем не интересовался, плохо ел, исхудал, часто болел, потихоньку распродавал вещи из дома, стал замкнутым и озлобленным.

Время шло, Юра подрос, окреп морально и физически, но дружбу по-прежнему ни с кем не водил. Он стеснялся, что у него не было модных гаджетов, в компьютерные игры он не играл, у него не было ни телефона, ни странички в соцсетях, ни велосипеда, ни планшета. После уроков Юра сразу направлялся домой, чтобы избежать лишних расспросов от сверстников. Была у него только одна вещь, которой он очень гордился – это скейтборд. Юра нашел его сломанным возле спортклуба и спросил у тренера, может ли он его взять, если тот никому не нужен, и, получив одобрение, забрал скейт в отцовскую мастерскую, где целых пять дней не покладая рук приводил его в порядок: отремонтировал амортизатор, заменил подшипник, раскрасил и покрыл лаком деку и подклеил верхнее покрытие. Потом отвел два дня для полного высыхания и на выходных отправился в город в скейтпарк, чтобы испробовать своего нового и единственного друга. В этом скейтпарке были оборудованы всевозможные поверхности для разного рода трюков и отведены места для новичков. Юра понаблюдал, как катаются другие, потом попробовал сам, а примерно через час увидел, как какой-то мужчина обучает подростка, и прислушался:

– Покачайся с пятки на носок, попрыгай, попробуй поднять край доски и побалансируй на одной из осей, упади. Короче, как следует освойся, прежде чем переходить к трюкам, – объяснял мужчина.