Элитная западня. Часть вторая. Сокровища Гериона

Лана направилась к выходу с печальным лицом, и когда подошла к гардеробщику, то уже еле сдерживала слезы. Пожилой мужчина, помогая ей надеть тренчкот, с участием заглянул в глаза и негромко спросил:

– У вас, милая барышня, что-то пошло не так?

– Да, вы правы, я ожидала от этого вечера большего, – ответила Лана, но выйти на улицу не спешила, а гардеробщик, привыкший, что ему изливают душу подвыпившие клиенты ресторана, уже приготовился слушать рассказ расстроенной девушки.

Лана присела на небольшой диванчик и медленно начала застегивать пуговицы плаща, погруженная в свои мысли.

– Вы только не вздумайте падать духом, когда человек сдаётся, то рассчитывать на благоприятный исход и не приходится. Вот я, например, никогда ничего в своей жизни не доводил до конца, теперь очень сожалею об этом, – тяжело вздыхая, проговорил мужчина, подпирая голову костлявой рукой.

Девушка перевела взгляд на желтое с зачёсанными назад волосами лицо мужчины и подумала, что не намерена сдаваться. «Я ни за что не собираюсь вот так на старости лет помогать людям, пришедшим развлекаться, надевать пальто. Если мне не суждено найти счастье в любви, значит, я сделаю головокружительную карьеру», – убеждала себя Лана, глядя на щуплого сутулого гардеробщика, который морща свой узкий лоб, ожидал от нее исповеди.

В этот момент Ева легкой походкой подошла к столу, за которым сидели парни, и завела беседу о предстоящем дне рождения:

– Через две недели у меня будет праздник в загородном доме на Валдае, прекрасное уединенное место с собственным небольшим озером. Я бы хотела вас обоих тоже пригласить, – щебетала Ева.

– А какой это день недели? – поинтересовался Герман. – Мне нужно отпроситься с работы.

– Сейчас посмотрю в ежедневнике, – сказала Ева и начала что-то перебирать в своей сумочке, как вдруг из кармашка ежедневника выпало кольцо, которое ей в Париже передал загадочный мужчина в парке. Сияя золотом и полоской синих сапфиров, оно со звоном ударилось об столешницу, привлекая всеобщее внимание, и Володя с ужасом воскликнул:

– Это же кольцо Авроры, откуда оно у тебя?

– Вовсе нет, ты ошибся, – судорожно забирая кольцо и пряча его обратно в сумку, заявила Ева.

– Ты врешь, это кольцо Авроры, не может быть такого совпадения! – не унимался Владимир.

В висках у Евы так бешено стучало, а лицо горело, что она не могла здраво мыслить.

– Герман, ты так и будешь молчать, пока Вова оскорбляет меня и обвиняет во лжи? – набросилась она на Германа, недоумевая, почему он не заступается за нее.

– А почему я должен быть уверен, что ты не врешь? Ты же мне солгала про библиотеку, – неожиданно для Евы заявил Герман, пожимая плечами и высказывая то, что вот уже несколько дней вертелось у него на языке.

Ева была шокирована, расстроена и даже напугана, единственное, что казалось ей уместным в этой ситуации, так это встать и уйти. Она быстро схватила свои вещи и, бросив напоследок на Германа оскорбленный, гневный взгляд, направилась к выходу. Увидев Лану, печально сидящую в компании гардеробщика, Ева выпалила:

– Мы уходим, десерта не будет.

Глава 4. Синица в руках

Ева сидела в гостиной, залитой солнечным светом, льющимся из гигантских окон. Взгляд ее был отрешенным и пустым, казалось, она лишь бионическая копия самой себя, лишенная чувств и переживаний. Посредине комнаты стояло большое ведро для бумаг, и Ева прицельно метала в него одну за другой прекрасные алые розы из огромного букета, безрадостно лежавшего у ее ног. Лана суетилась вокруг, пытаясь вывести Еву из меланхолии:

– Не понимаю, при чем здесь розы? Ну обидел тебя Герман, с кем не бывает, ну он же извинился! – кряхтела она, собирая с пола цветы, не долетевшие до цели.

– Букет – это не извинение, а жалкая подачка, – процедила Ева сквозь зубы, отправляя в полет следующий цветок, приземлившийся точно в центре ведра.

– В яблочко! – констатировала Лана. – Твои навыки метания становятся все лучше, но с настроением совсем беда, может, сделать чаю? – беспокойно глядя на подругу, предложила Лана.

– Надо говорить не «чаю», а «чай», – не отрываясь от своего занятия, все так же отрешенно сказала Ева.

– Нет, раз уж на то пошло, то правильней будет сказать «Шампанского!», – заливисто хохоча и дергая Еву за руки, пыталась расшевелить ее Лана. – Ну все, Ева, бог с ним, с этим Германом, не могу видеть тебя такой, у тебя этих парней целый строй, а ты сидишь тут и грустишь по этому негодяю.

– Вовсе я не грущу по нему, еще не хватало, – фыркнула Ева, – просто я не ожидала, что он не поддержит меня, а я не люблю ошибаться, ты же знаешь!.. Ах, а еще я не люблю опаздывать, я совсем забыла, у меня же назначена встреча в музее, – резко вставая, сказала Ева и направилась в гардеробную. Когда через минут двадцать она снова предстала перед подругой, та уставилась на Еву в таком недоумении, что даже ее крошечные глазки на секунду стали похожи на крупные блестящие бусины. Ева облачилась в черное кожаное платье, плотно обтягивающее ее стройную фигуру с обольстительными формами, на ногах красовались красные туфли с острым носком. Волосы были уложены не в мягкие локоны, а выпрямлены и отполированы до зеркального блеска, мягкий излом бровей был исправлен на горделивые брови вразлёт, а чувственные губы покрывала матовая помада цвета спелой вишни. Еве и раньше был чужд сентиментально-поэтичный образ, но сегодня, отправляясь на встречу с Алексом, она хотела быть ни больше ни меньше роковой красавицей.

– А ты уверена, что у тебя встреча в музее? – беспокойно осведомилась Лана, прибирая в гостиной остатки оставленного Евой беспорядка.

Здание корпуса Бенуа в Санкт-Петербурге составляет неотъемлемую часть Государственного Русского музея, и всем, кто является поклонником русского авангарда или в чей круг интересов входит изобразительное искусство конца XIX и XX веков, хорошо знаком ионический портик строгого фасада в неоклассическом стиле, который торжественно смотрит на набережную канала Грибоедова. Одним из таких любителей модернизма в этом прекрасном городе на воде был Алекс, точнее Александр Лисовский. Первый раз в корпус Бенуа его привел отец, когда маленькому Сашеньке было всего шесть лет. Он провел сына по залам, наполненным непривычно яркими, будоражащими воображение красками. Это впечатление было таким пронзительным, что спустя двенадцать лет оно не стёрлось из памяти Александра, а, наоборот, лишь заиграло новыми, более осознанными гранями. Юноша хорошо помнил, как ребенком, бегая из зала в зал, присматривался к огромным полотнам, принюхивался, пытаясь почувствовать запах масляных красок, который обычно исходил от работ его отца, потом садился прямо на паркет, в свете солнечного луча, любуясь какой-нибудь непонятной скульптурой, и, немного передохнув, вскакивал и снова несся в следующий зал за новыми впечатлениями. Однажды он остановился у большой картины Марка Шагала «Прогулка» и долго стоял, рассматривая необычный для него сюжет. На полотне был изображен мужчина в черном костюме, стоящий на лужайке на фоне городского пейзажа. Подняв руку над головой, он крепко держал парящую в небе девушку с большими черными глазами, которая была одета в розовое платье. Отец Алекса стоял позади и не мешал мальчику обдумывать увиденное, ожидая, когда сын поделится с ним впечатлениями. И вот, спустя минут пять Саша, недоумевая, спросил:

– Зачем он держит ее?

– Наверное, очень сильно любит и боится потерять, – задумчиво произнес мужчина, вкладывая в слова свои собственные переживания.

– Я не про девушку, с ней все понятно, – со взрослой не по годам иронией произнес Саша, – я про птицу. Зачем он правой рукой сжимает птицу, почему не выпустить хотя бы ее?

Мужчина был в замешательстве. Он много раз рассматривал эту картину и всегда был так поглощён полетом Беллы, жены Шагала, что не замечал птицы, про которую сейчас спрашивал маленький Саша. Поэтому он повернулся к малышу и, скрывая за улыбкой свое удивление, произнес:

– Наверное, он хотел иметь все сразу: и синицу в руках, и журавля в небе. Знаешь такую русскую поговорку?

Тогда Саша не понял, что хотел сказать ему этим отец, но сегодня, ожидая Еву, которая опаздывала уже на полчаса, он вдруг почувствовал себя героем этого бессмертного шедевра. Он уже ухватил в руки синицу в образе нужного ему факультета и организации, которая сулила успех в будущем, но был не в силах выпустить журавля – свою губительную страсть, свою всепоглощающую любовь, свою красавицу – Еву.

«Надо со всем этим завязывать, – прошептал Алекс, вглядываясь в картину, – я должен отпустить Еву, не могу больше находиться в этом дурацком униженном положении, вот сейчас она придёт, и я скажу, что все кончено, только поцелую ее в последний раз и отпущу». Алекс начал придумывать красивые фразы, представляя момент их расставания, когда услышал шаги позади себя. В совсем пустом зале это легкое постукивание тоненьких каблучков вторило ударам взволнованного сердца юноши, он постарался унять волнение и обернулся, предвкушая их прощальный разговор.

Ева по плотно сжатым губам Алекса сразу поняла, что он чем-то озадачен. Она остановилась в шаге от него и несколько раз обернулась вокруг своей оси, демонстрируя свой наряд. Отчего Алекс не смог сдержать улыбку и тут же расслабился, забывая о своих переживаниях. Улыбка Алекса уже сроднилась с Евой, с ее именем, ее образом, звуком ее голоса. Каждый раз, когда он видел ее, вокруг будто взрывались тысячи звезд, и противостоять ей он был не в силах. Это было удивительно, но каждый из них считал другого своей роковой страстью, оба они знали, что будущего у их отношений нет, оба понимали, что их тайную связь пора прервать, но оба не могли найти в себе сил это сделать, столь велико было наслаждение от каждой минуты, проведенной наедине, столь необузданно было желание обладать хотя бы частичкой сердца другого, что решиться поставить точку никто из них не мог.

Алекс с восторгом смотрел на Еву и в первый миг не мог проронить ни слова, потом порывисто приблизился и с жадностью поцеловал, обреченно констатируя в уме, что не в силах отказаться от нее сию минуту.

Он втянул аромат ее сладких духов и, коснувшись теплой щеки губами, подумал: «Сначала нужно убедить ее провести со мной ночь, иначе я никогда не смогу выкинуть ее из головы». Потом немного отстранился от ее лица, вглядываясь в до боли знакомые черты: ровный нос, капризный изгиб губ, пытливо смотрящие глаза, полные желания подчинять своей воле. «Нет, никогда мы не сможем быть вместе по-настоящему, уж слишком похожи», – заключил мысленно Алекс, а вслух сказал:

– Может, спустимся в кафе, я уже полчаса мечтаю о чашке кофе.

– А как же картины? – удивилась Ева.

– Главный шедевр моей жизни и так предо мной, – заявил Алекс, снова сжимая ее в объятиях. – Прибавить еще эспрессо, и я буду абсолютно счастливым человеком, – смеясь сказал он, мечтая как можно быстрее покинуть зал с картиной, которая так разбередила его душу.

– Знаешь, почему я задержалась? – как ни в чем не бывало начала щебетать девушка, увлекая Алекса в беседу. – Я вошла в музей с площади Искусств и хотела быстренько добежать до корпуса Бенуа, но случайно остановилась у «Ангела Златые власы», присмотрелась и почувствовала, что глаза архангела Гавриила хранят такую тихую печаль, я вдруг поняла, что это самый трогательный лик, который я когда-либо видела на иконе. Я начала размышлять, сколько людей за девять веков вглядывались в это изображение, пытаясь найти умиротворение или, может, прося о помощи, так я и стояла, потеряв счет времени, ну ты же сам знаешь, как это бывает. Истинные шедевры пишут не для того, чтобы украсить стену, а для того, чтобы задеть душу.

Алекс в ответ лишь сжал ее руку, он часто приглашал Еву в корпус Бенуа на необычные свидания, они бродили среди картин, делясь своими впечатлениями об увиденном, потом садились на диванчик, напротив какого-нибудь полотна и целовались без устали, не боясь быть замеченными знакомыми, а через время спускались в кафе, поглощённые друг другом. И вот сегодня, когда они зашли в просторное кафе корпуса Бенуа, выдержанное в изысканном неоклассическом стиле, то немногочисленные посетители залюбовались столь очаровательной парой, привлекающей внимание не хуже, чем скульптуры, выставленные в этом музее. Столько в них было грации и стати, столько утонченной, почти античной красоты, которую невозможно было не оценить. А молодые люди, полностью увлечённые друг другом, сели на излюбленное место – за круглый столик у стены – в ожидании официанта. Ева картинно положила руки на стол, и Алекс сразу прикрыл их своими ладонями, а потом подался вперёд и, приподняв их, с жаром начал покрывать ее тонкие пальцы поцелуями. Ева тут же отреагировала на его порыв, она неспешно облизнула губы, начала чуть чаще дышать и подняла на Алекса томный взгляд, тоже слегка наклонившись над столом, так, чтобы ее грудь в черном платье контрастировала с фоном белой скатерти. Алекс поднялся, придвинул свой стул вплотную к стулу Евы, приподнял ее личико за подбородок и жадно впился в губы горячим поцелуем.

Поскольку зал был очень хорошо освещен и столы располагались достаточно просторно, то немногочисленная публика, состоящая в основном из пожилых дам и мамочек с детьми, сразу обратила внимание на целующихся в храме искусства. Молниеносно возле стола появилась официантка и, прокашлявшись, чтобы привлечь к себе внимание, произнесла:

– Что будете заказывать?

– Капучино, эспрессо с молоком, пожалуйста, и две булочки с черникой, – ответил Алекс, подняв на официантку затуманенный взор, и, как только она отошла, хотел тут же продолжить целовать Еву, но она вдруг отстранилась и, прикрывая пальцами его губы, сказала:

– Неловко, здесь так светло.

– А может, рванем в кино? Ну его, этот кофе, оставим деньги под сахарницей. А лучше поедем ко мне, родители навещают родственников, дома только Акрил, – многозначительно понижая голос, предложил Алекс.

Но Ева отрицательно покачала головой:

– Прости, но у меня сегодня совсем немного времени, в 15:00 встречаюсь с Тарэком по поводу торжественного собрания Гериона, будем озвучивать фильм. Оказывается, этот год для организации юбилейный, Герион существует уже тридцать пять лет, и на этот юбилей придет человек, который возглавляет нашу организацию, мы, наконец, сможем узнать, кто это.