– Так-то оно… – Гилад коснулся своей бородки. – А мне умирать…
Я заговорил о таких, казалось бы, неглупых парнях как Золя, Тургенев, Эдмонд де Гонкур и Доде, которые, собираясь в ресторане "Маньи", обсуждали вопрос о смерти. Однажды они пришли к выводу, что разумнее всего заставить себя довериться Судьбе, и при этом спокойно, без паники приговаривать:
"Так уж оно, и тут уж ничего не попишешь…"
Гилад слушал, заложив руки за голову и тяжело дыша.
Я взглянул на облака. Одно из них походило на шагающий стул.
На стул присело солнце.
По земле забегали тени.
Боец Юваль Лерман сидел в стороне и грыз печенье.
Появился джип батальонного фельдшера.
– Воины, – раздался трубный голос эскулапа, – как обстоит с боевым духом?
Ему никто не ответил.
– Ну, а дрожь в коленках или упадок в физическом состоянии наблюдается?
Покрутив шеей, я доложил:
– В исключительно редких случаях. Если появляется асистолия, мы незамедлительно приступаем к использованию усовершенствованного Армией Обороны Израиля дефибриллятора.
Фельдшер тоже покрутил шеей и вдруг, поведя носом, остановил брезгливый взгляд на кустах.
– Воздух-то здесь спёртый… – заметил он.
Я пояснил:
– Город Газа в непосредственной близости…
Фельдшер покашлял.
– Как вы можете дышать таким воздухом?
Я ещё пояснил:
– Стараемся в себя воздух не втягивать.
– Однако у вас тут тихо, – изумился фельдшер.
Кто-то из бойцов поделился знаниями:
– Говорят, в могиле ещё тише.
Я посмотрел на небо.
Ефрейтор Фима посмотрел на небо.
Николай посмотрел на небо.
Кажется, кто-то ещё посмотрел на небо.
– Сплетни это, – проговорил фельдшер, – не верьте!
– Ладно! – обещали воины.
Преодолев робость, я попросил:
– Нам бы таблетки для погружения в забытье…
Фельдшер бросил на меня укоризненный взгляд и сказал:
– Сейчас не время…
– Так точно, – согласился я, – сейчас не время. Нам бы на потом. После всего этого…
– Лекарства "на потом" не поступили. И вообще – заглядывать в будущее не надо.
– А что надо?
– Жить!
Я вдохнул в себя воздух –
горячий,
влажный,
гнетущий,
зловонный.
Отдав батальонному фельдшеру честь, я подумал: "До чего же жить просто…"
* * *
Ночью прилетали бомбардировщики, и небо под огненными вспышками стало дробиться. Внизу дребезжало, лязгало, гремело. Изрядно пошумев, самолёты оставили за собой пространство, покрытое зеленовато-серым дымом, зеленовато-серым бредом, зеленовато-серым наказанием и отправились на свои базы для дозаправки.
Возвратилась тишина —
податливая,
смиренная,