История Лоры Виттеншлегер

– Ведь если бы не этот чертов козырек, ничего бы не произошло! – Повторила Маргарита. – И этот дождь. Зачем я только по дождю гулять пошла с ребенком!

– Случайностей не бывает, – сказала Ксения, – все закономерно. Фатально закономерно. Взять, к примеру, часы на главпочтамте. К ним особенно неравнодушными были всегда гости столицы. Побывав у портала, приезжие словно побывали у себя дома, ведь на часах были отмечены многие города СССР, расположенные по движению Солнца с востока на запад.

– Влюбленные киевляне часто назначают друг другу свидание «под небом Рио-де-Жанейро» или Парижа, – улыбнулся Игорь.

– Время трагедии – шестнадцать часов двадцать минут, – продолжала Ксения.– В это время стрелки на циферблате накладываются друг на друга. Во время обвала портала часы были повреждены. Выбитой оказалась четвертая часть стекла именно в том месте, где располагалась цифра «четыре». Спаренные стрелки обозначились на фоне черного квадрата. На циферблате были утрачены города Магадан, Владивосток, Южно-Сахалинск, а также Дальнего Востока. Разве не странно, что одной четвертой частью жертв были приезжие из Сахалинской области! И погибли они в тот момент, когда часовая стрелка коснулась города Южно-Сахалинска…

Обе стрелки часов напоминали «молнии Юпитера». Ежеминутно острие стрелки указывало название города, где наступало киевское время. Я как-то слышала, стоя у главпочтамта, как народ шутил на тему, что будет, если «молнии» совпадут. Рассердится ли тогда Юпитер? Вот вам результат.

– Такого, в принципе, быть не должно, такого просто не бывает, – заявила Маргарита, – что это вы, Ксения, такое рассказываете? Даже если это так, то при чем здесь наша Аннушка? Виновата я и только я, а не какие-то роковые случайности. Не нужно было бежать с ребенком к проклятому месту, ведь я все-равно не могла ничем помочь несчастным. Праздное любопытство!

– Следствие по делу пропавшей Ани ведется и в прокуратуре рассматривают версию похищения ее с целью выкупа, – сообщил Игорь.

– Тогда почему до сих пор нам никто из этих отморозков не позвонил, не назвал сумму? – Возмутилась его жена.

– Это могла быть бездетная пара, которым срочно захотелось реализовать свои родительские инстинкты, – вздохнула Ксения. – А момент был подходящим: ребенок на некоторое время остался один.

Другие версии исчезновения девочки не произносились семейством вслух, но каждый из Ветковских знал о них. Особенно жестокой была та из них, согласно которой младенцев крали для изготовления из их головного мозга редкого препарата для лечения раковых опухолей.

Ни одна из версий, выдвигаемых милицией, прокуратурой, семейством, а также киевлянами, которых похищение Анны взбудоражило до глубины души, не была верна.

Глава 2

На паперти

У современных киевлян слово «Троещина» ассоциируется с крупным жилым массивом. Однако название как на дрожжах разросшемуся новому району дало расположенное ранее в пригороде столицы село. Старая Троещина долго и мужественно сопротивлялась наступлению большого города. Это был так называемый тип урбанистического села, которое жило рядом с большим городом и все-таки никак не желало сливаться с ним воедино.

Гуляя по правобережью Киева, нельзя не заметить находящиеся на левом берегу Днепра белокаменные новостройки, бесконечным фронтом выстроившиеся на Троещине, Воскресенке и Выгуровщине.

Троещину во времена Киевской Руси называли раем. Там находилась загородная резиденция киевских князей. С широких террас княжьего терема. был виден Днепр и град, сияющий золотом куполов. Внизу раскинулись заливные луга. Административно эта территория входила сначала в состав Киевского княжества, затем – Киевского воеводства Литовско-Польского государства, а с конца восемнадцатого века стала принадлежать киевскому наместничеству.

За год до описываемых событий село Троещина было включено в состав Киева.

Здесь на улице Милославского в одной из многоподъездных панельных девятиэтажек поселились вполне приличные советские семьи, за исключением нескольких неприятных подозрительных типов, по виду то ли молдаван, то ли цыган, которые вот уже около года проживали на первом этаже, слева от лифта.

Бдительные мамаши из этого подъезда не отпускали детей одних на улицу, из боязни сопровождая их каждый раз во двор и со двора.

– Такие странные они, асоциальные, невежливые, они здесь как болезнь какая, рассадник заразы, – делилась с соседкой прилично одетая дама лет шестидесяти пяти в элегантном салатовом демосезонном пальто и темно-зеленой вилюровой шляпке. Соседка была приблизительно одного с нею возраста, но менее интеллигентная, можно сказать, даже совсем простая, в синей балоньевой куртке с капюшоном и черных брюках. Она работала продавщицей в гастрономе на Троещине. Дамы спускались лифтом на первый этаж. Тема подозрительных жильцов всегда была самой актуальной не только у этих женщин, но и у остальных жильцов. И не напрасно.

– Бомжи, бандюганы загадили лестницу, куда только милиция смотрит! – Заявила громогласно продавщица, настроившись на длинную словесную тираду, но элегантная дама, заметив, что лифт остановился, поспешно прижала наманикюренный пальчик одной руки к своим накрашеным губам, а другой схватила попутчицу за ее большую теплую руку, заговорщически прошептав:

– Услышат, тише…

– Да пусть что хотят, то и думают… – упрямо, но уже не так громко и слегка неуверенно заявила продавщица, пятясь задом из лифта.

Оказавшись на лестничной площадке, женщины переглянулись и уставились на черную, прорезанную ножом на середине черную дермантиновую дверь, на которой была прибита цифра 37.

Дама в шляпке на цыпочках подкралась к «неблагополучной» квартире, прислушиваясь к происходящему за дверью и поднимая кверху указательный палец, давая тем самым соседке понять, чтобы та стояла очень тихо, не дышала.

Потом, словно вдруг чего-то испугавшись, любопытная кумушка, отпрянула от двери и, схватив спутницу под локоть, направилась с ней к выходу.

Отойдя от дома метров десять, она многозначительно сказала:

– У них ребенок плачет! Живут, как злодеи, как разбойники, не поймешь сколько их там. Вначале, когда дом заселяли, один въехал, тот, кривой пенсионер без ноги, на протезе. Вроде кому-то рассказывал, что он инвалид войны, а на самом деле на девятое Мая из парадного-то в орденах и не вышел, как все нормальные ветераны и на парад не пошел. А как к нему сотня родственников привалила неожиданно! И девок водят, и водку пьют, и, наверное, может и действия всякие там распутные производят… Ведь ребенка-то раньше не было! А теперь плачет. Сделали, значит. Новорожденный, по всему видать. Надо бы на них жалобу написать в жилуправление или милицию. Пусть накажут!

– Лучше пусть выселят к ядреной Фене! – Возмутилась соседка.

– Вот именно! – Согласилась, слегка смутившись, первая, – это вы очень правильно подметили, только выселение и поможет.

Обе обернулись в сторону дома, из которого вышли. На окнах «неблагополучной» квартиры не было ни занавесок, ни других каких-либо заметных взгляду признаков жизни. К оконным стеклам с самого заселения не дотрагивались тряпкой.

Как только женщины разошлись по своим делам, в их подъезд заскочил худощавый лет двадцати с небольшим хлыщ в засаленном кителе на манер военного. Одолев в три шага пролет лестницы, он добавил грязи на и без того затоптанную лестничную площадку черными из грубой свиной кожи ботинками и настойчиво трижды позвонил в квартиру под номером 37.

Дверь открыл ему тот самый инвалид, который со слов женщин игнорировал День победы. Он был бледный, с поросшим щетиной лицом и передвигался на костылях. Из пустой штанины выглядывала сине-красная культя утерянной неизвестно, где ноги.

Мужчины молча равнодушно пожали друг другу руки. Один, не снимая одежды и ботинок направился в зал, другой поспешил следом за ним, вопрошая дрожащим голосом:

– Самогон принес? Марат! Ты самогон принес? Деньги принес? Ты папиросы купил?

Вошедший молча, со спокойным выражением лица выложил из карманов кителя на стол пять пачек «Беломора», две бутылки первача и пачку червонцев.

– Зинка где, Никифор? – Баском спросил старика Марат, – клиента под вечер ждите.

– Обслужит, обслужит Зинка по полной программе, не боись! —Оживился Никифор, схватив со стола бутылку самогона и отлил из нее в большой граненый стакан. – Она там (он кивнул головой в сторону одной из трех комнат, дверь куда была закрыта). Работает.

В квадратной зале мебель была сборная и не новая. Вдоль одной из стен стояла восьмидесятых годов темно-коричневая полированная, облезшая в нескольких местах стенка. В углу у окна – цветной телевизор, два кресла. А по другую сторону – два «разнокалиберных» расшатанных, прожжённых сигаретами незастеленных дивана.

Воздух в комнате висел тяжелый, цветастые обои на стенах покрылись зеленовато-желтым налетом никотина.

У диванов на немытом полу стояли пепельницы с залежами сигаретных «бычков», а также желтый эмалированный тазик с горячей водой, из которого еще еле заметно шел пар.

Никифор, опрокинув стопочку первача, плюхнулся на диван, осторожно положив рядом с собой костыли и опустил культю ноги в таз.

– Ну ты тут, гы!..Это… как на курорте, – криво ухмыльнулся Марат и провел растопыренными пальцами ладони по своим черным длинным волосам, немытыми густыми локонами спадавшим на скрученный воротник.

– Я тут живу!.. – Довольно протянул Никифор.

– Да живи, кто те че говорит… – Марат опустился в кресло у телевизора.

– А че!.. Хата есть, женка тоже есть, ну, пусть не женка, а сожителка, один черт. Жрать-то она все-равно хоть редко, но готовит. – Рассуждал Никифор.

– И трется о тебя, хрена старого. Дура.

– Не без того… – улыбнулся Никифор, обнажив в улыбке кривые желтые зубы. Он высунул язык и поводил им плотоядно по своим пухлым похотливым губам, изображая плотскую страсть. – Зин-ка!!! Сука. Закругляйся с этим… слышь? Кончай давай!

«Уже кончила!» – Раздался из-за двери развязный прокуренный голос сожительницы.

Марат довольно откинулся в кресле, заложив ногу за ногу, ухмыльнулся.