Мишель плачет в супермаркете

«Мама боится, что, если ты приедешь, вы опять перессоритесь, – позже признался отец. – Она понимает, что должна направить все свои усилия на то, чтобы выздороветь».

Я полагала, что семь лет, которые я прожила вдали от дома, залечили наши взаимные раны и напряжение, накопленное в подростковом возрасте, забыто. Расстояние в пять тысяч километров между Юджином и Филадельфией было достаточным для того, чтобы ослабить влияние матери, и я, свободно исследуя свои творческие импульсы без постоянной критики, начала ценить все ее труды, цели которых стали очевидны лишь в ее отсутствие. Сейчас мы были ближе, чем когда-либо прежде, однако признание отца показало, что от целого ряда воспоминаний мать так и не смогла избавиться.

С самого первого дня, как мне рассказывали, со мной было очень нелегко. Когда мне исполнилось три года, Нами Имо назвала меня «Самой настоящей злодейкой». Натыкаться на предметы головой было моей специальностью. Деревянные качели, дверные косяки, ножки стульев, металлические трибуны на Четвертое июля. У меня до сих пор в центре черепа осталась вмятина после того как я впервые врезалась головой в угол нашего кухонного стола со стеклянной столешницей. Если на вечеринке присутствовал плачущий ребенок, то это точно была я.

В течение многих лет я подозревала, что мои родители, возможно, преувеличивали или просто были плохо подготовлены к реалиям детского темперамента, но постепенно, основываясь на единодушных воспоминаниях многочисленных родственников, я пришла к выводу, что действительно была довольно паршивым малышом.

Но худшее было еще впереди, напряженные годы, которые, как я понимала, имел в виду мой отец. Ко второму семестру одиннадцатого класса то, что до этого момента могло бы сойти за простую подростковую тоску, начало перерастать в глубокую депрессию. У меня начались проблемы со сном, и я все время была уставшей. Мне было трудно собрать волю в кулак, чтобы хоть что-нибудь сделать. Моя успеваемость резко упала, и мы с мамой постоянно были на ножах.

«К сожалению, ты унаследовала это с моей стороны, – сказал мне отец однажды утром за завтраком. – Держу пари, ты тоже с трудом засыпаешь».

Он сидел за кухонным столом, поглощал хлопья и читал газету. Мне было шестнадцать, и я приходила в себя после очередной ссоры с матерью.

«Слишком много всего здесь происходит», – не поднимая глаз, сказал отец, постучал себе по виску, и перешел к спортивному разделу.

Отец был выздоровевшим наркоманом, и его подростковый возраст был гораздо более беспокойным, чем мой собственный. В девятнадцать лет он периодически ночевал под дощатым настилом в Эсбери-парке, и его поймали на продаже запрещенного препарата полицейскому. Шесть недель он провел в тюрьме, а затем переехал в реабилитационный центр округа Камден, где стал подопытным кроликом для нового метода психотерапевтического лечения. Его заставляли носить на шее табличку с надписью «Я угождаю людям» и заниматься бесполезными видами деятельности, которые якобы прививают моральные ценности. Каждую субботу он копал яму во дворе за учреждением, а каждое воскресенье снова ее засыпал. По сравнению с тем, что выпало на его долю, любая беда, в которую я попадала, выглядела незначительной.

Он пытался утешить мою мать, убедить ее, что это нормальная фаза, то, чем так или иначе болеет большинство подростков, но она отказывалась к этому прислушаться. Я всегда хорошо училась в школе, и этот сдвиг очень удачно совпал со временем подачи документов в колледжи. Она восприняла мое недомогание как роскошь, которую им приходилось оплачивать. Родители дали мне слишком много, и теперь я была полна жалости к себе.

Она пошла ва-банк, превратившись в грозный обелиск, следивший за каждым моим движением. Она пилила меня за вес, ширину подводки для глаз, высыпания на лице и нерегулярное использование тоников и отшелушивающих средств, которые заказывала для меня в QVC. Что бы я ни надела, все приводило к стычкам. Мне не разрешали закрывать дверь моей спальни. После школы, в то время как мои друзья разъезжались на ночевки друг к другу, меня увозили на внеклассные занятия, а затем возвращали в лес, оставляя ворчать в одиночестве в своей комнате с открытой дверью.

Раз в неделю мне разрешали ночевать в квартире моей подруги Николь – единственная передышка от властного маминого надзора. Отношения Николь со своей мамой были полной противоположностью моим. Колетт предоставила Николь свободу принимать собственные решения, и, похоже, им действительно нравилось проводить время вместе.

Их двухкомнатная квартира была выкрашена в яркие, смелые цвета, обставлена классной винтажной мебелью и украшена текстилем из секонд-хендов. У входной двери были сложены лонгборды времен подросткового возраста Колетт, проведенного в Калифорнии, а на подоконниках стояли сувениры, приобретенные в Чили, где она в течение года преподавала английский язык. В гостиной с потолка свисали на цепях качели, в звенья которых были вплетены пластиковые цветы из магазина рукоделия.

Я восхищалась тем, что они больше походили на друзей, чем на мать и дочь, завидовала их поездкам на блошиные рынки Портленда. Какой же идиллической представлялась мне эта картина, когда я смотрела, как они вместе занимаются выпечкой на кухне. Разглаживают основу для пиццы из домашнего теста чугунным утюгом, доставшимся им в наследство от итальянской бабушки Колетт; прорисовывают десятки замысловатых узоров на тонких съедобных салфетках; мечтают о кафе, которое однажды откроет Колетт, где они будут продавать свою выпечку и создадут интерьер в точности как у себя дома, дизайн которого я находила нестандартным и очаровательным.

Наблюдение за Колетт заставило меня задуматься о мечтах моей матери. Отсутствие цели в ее жизни все чаще казалось странным, подозрительным и даже антифеминистским. Я наивно отвергала мысль о том, что забота обо мне могла играть главную роль в ее жизни. Я не думала о напряженной, незаметной работе домохозяйки, которая ради этого отказалась от собственной страсти и овладения новыми навыками. Лишь годы спустя, уехав учиться в колледж, я начала понимать, что значит создавать уют в доме. Мне стало ясно, сколько всего я воспринимала как должное.

Но будучи подростком, одержимым поиском призвания, я не могла себе представить осмысленной жизни без карьеры или, по крайней мере, увлечения, хобби. Почему ее интересы и амбиции никогда не всплывали на поверхность? Неужели она действительно удовлетворена своей ролью простой домохозяйки? Я начала задавать вопросы и анализировать навыки, которыми она владела. Я предлагала возможные варианты – университетские курсы по дизайну интерьера или одежды; возможно, она могла бы открыть ресторан.

«Слишком много работы! Ты же знаешь, что мама Гэри открыла свой тайский ресторан – и теперь она вечно в бегах! Никогда ни на что не хватает времени».

«Когда я в школе, что ты делаешь весь день?»

«Много чего делаю, поняла? Ты просто не замечаешь, потому что тебя избаловали. Вот уедешь из дома, тогда увидишь все, что мама для тебя делает».

Могу поклясться, что мать завидовала Колетт – не ее причудливым амбициям, а тому, что я боготворила ее туманные цели, – и чем глубже я погружалась в роль жестокого подростка, тем больше выставляла напоказ свои отношения с Колетт, чтобы играть на чувствах матери. Я считала это расплатой за то, как часто она спекулировала моими.

В вакуум моего безразличия хлынула музыка, чтобы заполнить пустоту. Она расширила трещину, в щепки разнесла и без того шаткий мостик между матерью и мной. Она станет пропастью, грозящей поглотить нас целиком. На свете не существовало ничего важнее музыки, единственного лекарства от моего экзистенциального ужаса. Я целыми днями по одной загружала песни с LimeWire[50 - LimeWire – клиентский сервис для обмена файлами.] и участвовала в жарких дискуссиях на AIM[51 - AIM – AOL Instant Messenger – программа мгновенного обмена сообщениями.] о том, что лучше: акустическая версия Everlong группы Foo Fighters или оригинал. Я откладывала деньги на карманные расходы и обед, и тратила их исключительно на компакт-диски студии звукозаписи House of Records, анализируя тексты на вкладышах, зацикливаясь на интервью со звездами инди-рока[52 - Инди-рок – обобщающий термин для широкого диапазона музыкантов и стилей, объединенных причастностью к контркультуре и имеющих отношение к рок-музыке.] тихоокеанского Северо-Запада, заучивая списки таких лейблов, как K Records и Kill Rock Stars, и планируя, какие концерты стоит посетить.

На тот случай, если гастрольный тур группы пролегал через Юджин, музыканты могли играть на одной из двух площадок. Пока росла, большинство местных коллективов я смотрела в WOW Hall. Menomena, Джоанна Ньюсом, Билл Каллахан, Mount Eerie и Rock'n'Roll Soldiers, группа, которую Юджин мог по праву назвать героями родного города. Они выступали в головных повязках и кожаных жилетах с кисточками, свисавшими с голой груди, и мы восхищались ими, потому что они были единственными из всех, кого мы знали, кто покинул город и чего-то добился – желанной сделки с крупной студией звукозаписи и съемок в рекламе Verizon Wireless[53 - Verizon Wireless – оператор мобильной связи в США.]. Мы никогда не задавались вопросом, действительно ли то, чего они достигли, было так здорово, если они так часто возвращаются с концертами в наш город.

Большие группы играли в McDonald Theatre, где я слушала Modest Mouse и впервые прыгнула в толпу, предварительно проведя добрых тридцать секунд на краю сцены, чтобы убедиться, что кто-нибудь в первом ряду действительно меня поймает. Айзек Брок[54 - Айзек Брок – рок-музыкант, основатель группы Modest Mouse.] был для нас богом. Ходили слухи, что в соседнем городке, в трейлерном парке, о котором поется в песне Trailer Trash, жил его двоюродный брат, и эта потенциальная связь делала его еще более близким – человеком, которого мы могли назвать своим. Все, кого я знала, каким-то образом запоминали каждое слово в его обширном каталоге из сотен записей, включая песни из сайд-проектов[55 - Сайд-проект – музыкальный проект, в котором участвует один или несколько музыкантов, известных по другим группам.] и би-сайдов[56 - Термин «би-сайд» используется для обозначения записи, не включенной в готовый сборник или альбом.], желанных альбомов, которые мы постоянно пытались выследить, чтобы переписать на компакт-диски и вставить в пластиковые конверты. Его тексты отражали, каково это – расти в маленьком невзрачном городке на тихоокеанском Северо-Западе – и медленно задыхаться от скуки. Отправляясь в дальнюю поездку, можно было слушать его раздутые одиннадцатиминутные опусы и катарсические, леденящие кровь крики, и ни о чем больше не думать.

Но ничто не произвело на меня такого сильного впечатления, как DVD с концертом Yeah Yeah Yeahs в зале The Fillmore. Солистка, Карен О, была первой иконой музыкального мира, которой я поклонялась, при этом она была похожа на меня. Она наполовину кореянка, наполовину белая, и отличается непревзойденным мастерством, которое стерло с лица земли стереотип послушной азиатки. Она была известна дикими выходками на сцене, плевалась водой в воздух, скакала по самым дальним уголкам сцены и глубоко заглатывала микрофон, прежде чем заарканить его над головой за кабель. Неотрывно глядя на этот образ, я испытала странное состояние амбивалентности. Моей первой мыслью было: как мне этому научиться, а второй: если это уже делает азиатская девушка, то для меня места просто нет.

Тогда я еще не знала, что такое дефицитное мышление[57 - Дефицитное мышление – установка, из-за которой нам кажется, что ресурсы в мире строго ограничены и достанутся не всем.]. Диалог вокруг способов репрезентации в музыке находился в зачаточном состоянии, и поскольку я лично была незнакома с другими девушками, которые занимались музыкой, то не знала, что есть такие же, как я, борющиеся с теми же чувствами. Я была неспособна провести аналогию и представить белого парня в той же ситуации, смотрящего концерт на DVD, скажем, The Stooges, и думающего, если уже есть Игги Поп, то где найдется место в музыке для еще одного белого парня?

Тем не менее Карен О сделала музыку более доступной, заставила поверить, что кто-то вроде меня сможет однажды сделать нечто такое, что будет иметь значение для других людей. Подпитываемая этим вновь обретенным оптимизмом, я начала непрестанно уговаривать маму купить мне гитару. Уже вложив изрядную сумму в длинный список внеклассных занятий, от которых я отказалась, она долго сопротивлялась, но к Рождеству окончательно сломалась, и я наконец получила стодолларовую акустическую гитару Yamaha в футляре от Costco. Струны над грифом располагались настолько высоко, что зажимать их приходилось с огромным усилием.

Я начала раз в неделю брать уроки в самом неподходящем месте для обучения игре на гитаре – в Lesson Factory. Lesson Factory был чем-то вроде Walmart[58 - Walmart – крупнейшая в мире розничная сеть с гипермаркетами и универсамами.], только для начинающих гитаристов. Он был соединен с Гитарным центром, и внутри находилось около десяти звуконепроницаемых кабинок, каждая из которых была оборудована двумя стульями и двумя усилителями, а также вашим собственным неудачливым музыкантом, найденным по объявлению на Craigslist[59 - Craigslist – сайт электронных объявлений, пользующийся большой популярностью у американских пользователей интернета.]. Мне посчастливилось обучаться у преподавателя, который действительно мне понравился. А он, должно быть, считал меня долгожданной передышкой от мальчиков предпубертатного возраста, желавших научиться играть исключительно песни Green Day и вступление к Stairway to Heaven[60 - Stairway to Heaven – знаменитый хит британской рок-группы Led Zeppelin.].

Уроки пришлись как нельзя кстати. В том же году на английском ко мне подсел Ник Хоули-Геймер, и я почувствовала себя так, будто выиграла в лотерею. Я слышала о нем, потому что он был соседом и бывшим бойфрендом Майи Браун. У меня не было общих занятий с Майей, но она была известна всем, поскольку каждый мальчик в нашем классе был в нее влюблен. Вызывало недоумение то, что она объективно была красивой и популярной, но маскировалась под свою измученную альтернативу. Она красила свои каштановые волосы в угольно-черный, носила вельветовые брюки карамельного цвета и вечно что-то писала ручкой на руках. Эти записи она позднее опубликовала в Живом Журнале, где я усердно за ней следила, хотя в реальной жизни мы не были друзьями. В ее текстах отрывки из песни Bright Eyes перемежались воспоминаниями о собственных романтических встречах и бессвязными руминациями, в основном написанными от второго лица и адресованными кому-то анонимному, либо тому, кто ее обидел, либо человеку, по которому она отчаянно тосковала. Я считала ее одним из величайших американских поэтов нашего времени.

У Ника были лохматые светлые волосы, он красил ногти прозрачным лаком и носил в одном ухе серебряную серьгу-кольцо. На уроках он был тихим и ужасно медлительным, будто все время пребывал под кайфом. Он постоянно спрашивал меня, к какому сроку нужно выполнить задания, и может ли он одолжить мои записи, – жалостливые просьбы, которые я непринужденно вплела в свою личную миссию с ним подружиться. В средней школе у Ника была группа под названием The Barrowites. Я не знала никого, кто играл бы в группе, и было невероятно круто, что у Ника она уже есть. Прежде чем распасться, они выпустили один мини-альбом, который я, приложив определенные усилия, раздобыла у друга своего друга.

Это был самопальный компакт-диск, вложенный в бумажный конверт с рисунками и названиями, сделанными маркером. Как только я вернулась домой, вставила его в проигрыватель, стоявший на столе. Я сидела в кресле-качалке и слушала, все еще сжимая бумажный конверт холодными и влажными руками, и погружалась в текст, представляя себе бурное сексуальное прошлое Ника Хоули-Геймера. На диске было всего пять треков, последний из которых назывался Molly's Lips. Я задалась вопросом, является ли Молли еще одной из его многочисленных бывших или, возможно, это псевдоним Майи Браун. Я была слишком темной, чтобы знать, что Molly's Lips на самом деле просто их кавер-версия группы Nirvana[61 - Кавер-версия, в популярной музыке – новое исполнение существующей песни кем-то другим, кроме изначального исполнителя.], и мне хотелось бы думать, что Ник был, по крайней мере, довольно глуп, чтобы знать, что Nirvana исполняла свою кавер-версию песни группы The Vaselines.

В конце концов я набралась смелости, чтобы спросить, не хочет ли он со мной «поджемовать»[62 - Поджемовать – от англ. Jam session – совместная импровизация нескольких музыкантов в свободном стиле.]. Мы встретились во время обеда под деревом у футбольного поля. Не потребовалось много времени, чтобы вскрылась очевидная истина: я ужасно неумело играла на гитаре. Я никогда раньше ни с кем не «джемовала». Ник начинал песню, а я понятия не имела, в какой она тональности и как ему аккомпанировать. Я старалась спокойно искать и подбирать нужные ноты, пытаясь полностью сосредоточиться на простой ведущей линии, смутно укорененной в звукорядах, которые, как мне казалось, я знаю. Но, в конце концов, извинилась и полностью сдалась. Ник воспринял это спокойно. Он был терпелив и беспристрастен и вместо этого предложил подыгрывать знакомым мне песням. Остаток обеда мы провели, обмениваясь куплетами песен We're Going to Be Friends группы White Stripes и After Hours группы Velvet Underground, и это казалось самым романтическим чудом раннего этапа моей взрослой жизни.

Сочинив несколько собственных песен, я решила записаться на вечер открытого микрофона в Cozmic Pizza, ресторане в центре города со столиками и небольшой сценой за барной стойкой. Там были блестящие цементные полы и высокие потолки и обычно устраивались вечера джаза и мировой музыки. Я пригласила друзей посмотреть свое выступление. Заведение было полупустым, но все же моя акустическая гитара была едва слышна на фоне дребезжания стеклянных кружек, хлопанья дверцы печи для пиццы и голосов кассиров, выкрикивающих номера готовых заказов. Я была в восторге от своих семи минут славы. Поскольку я приводила с собой группу друзей, время, обычно отводимое для выступлений в рамках открытого микрофона, постепенно закрепилось за мной одной, так что я начала работать на разогреве перед концертами местных артистов. С помощью автоспуска я сделала кучу селфи, отсканировала их на компьютере отца и в графическом редакторе MS Paint разработала макет рекламных листовок. Я купила строительный степлер и закрепляла их на телефонных столбах по всему городу, а также спрашивала разрешение у местных предпринимателей, могу ли приклеить флаеры к их витринам. Я создала страничку на Myspace[63 - Myspace – протосоциальная сеть, сайт сетевых сообществ и блог-платформа с возможностью создания сообществ по интересам, персональных профилей, ведения блогов и т. д.] и загрузила записи своих песен в Garage Band[64 - Garage Band – это полноценная виртуальная музыкальная студия, позволяющая создавать собственную музыку и делиться своими творениями.]. Я отправила ссылку по электронной почте местным группам и промоутерам и умоляла их включать меня в свои концерты. Я играла на школьных благотворительных мероприятиях, и у меня появилось небольшое количество местных поклонников, в основном из друзей и одноклассников, которых я настойчиво приглашала на свои выступления, пока наконец не стала «достаточно известной», чтобы получить приглашение выступить в концертном зале WOW Hall на разогреве у Марии Тейлор[65 - Мария Диана Тейлор – американская певица и автор песен из Бирмингема, штат Алабама.].

В день выступления Ник пришел пораньше, чтобы меня поддержать, и ждал вместе со мной в гримерке, пока не подошло время моего выступления. Прежде я никогда не была в гримерке, однако даже несмотря на это, ее вряд ли можно было счесть гламурной. Это была ярко освещенная комната размером со шкаф с двумя скамейками и мини-холодильником на деревянном столе. Мы с Ником сидели на скамейке лицом к двери, как вдруг вошла Мария Тейлор с коллегой по группе в клетчатой фланелевой рубашке. Она выглядела потрясающе. Темные волнистые волосы обрамляли выразительные черты ее лица с крупным носом и стройную фигуру. Я затаила дыхание. Она пробормотала: «Где вино?», а затем развернулась и вышла.

Пришли мои родители и встали в задних рядах. Я исполнила около шести акустических композиций, сидя на складном металлическом стуле, одетая в радужную полосатую рубашку Forever 21[66 - Forever 21 – американский бренд одежды для молодой аудитории.] и выцветшие расклешенные джинсы, заправленные в коричневые ковбойские сапоги. Тогда я действительно полагала, что в этом наряде выгляжу круто. К тому времени, слава богу, я, по крайней мере, уже играла на акустической гитаре компании Taylor с усилителем SWR Strawberry Blonde, который выбрала исключительно потому, что мне нравилось сочетание красного и кремового. Я брала открытые аккорды, двигая каподастр[67 - С помощью каподастра можно быстро и легко менять тональность песни.] по грифу в каждой песне, чтобы повторно использовать одни и те же виды аккордов. Я пела подростковые песни о тоске по менее сложным временам, не понимая, что именно таким и должен быть этот период жизни. После того как закончила, я выслушала слова одобрения от родителей – «Молодец, доченька!», – великодушно позволивших мне остаться до конца шоу.

Мария Тейлор играла на красной гитаре Gretsch с полым корпусом, выглядевшей комично большой на фоне ее худощавой фигуры. Я взволнованно схватила Ника за плечо, когда она взяла аккорды Xanax, заглавного сингла с ее нового альбома, который я включала во все свои выступления. Песня началась будто с тиканья часов, барабанные палочки стучали по краю малого барабана, пока она перечисляла свои тревоги и страхи. «Боюсь самолета, машины, виляющей на шоссе… обледенелых горных дорог, по которым нам приходится добираться до концертной площадки». Во время последнего удара по струнам она дернулась всем корпусом вперед, и участники группы, стоявшие как вкопанные на протяжении первых двух куплетов, заиграли в унисон припев.

Пусть даже подпевала я песне, подробно описывающей нескончаемые трудности жизни в гастрольном туре, и играли они перед небольшой аудиторией в лучшем случае из тридцати человек в маленьком городке (вероятно, уже пожалев о том, что решили включить его в свои гастрольные планы), наблюдение за тем, как человек гастролирует по всей стране, исполняя песни, которые сам написал, явилось для меня откровением. Я делила с ней сцену, сидела в полуметре от нее в одной гримерке. Я мечтала о жизни артиста – и в тот момент мечта моя казалась вполне достижимой.

После концерта Ник подвез меня домой на Nissan Maxima своих родителей. Он гордился мной, и мне было приятно, что человек, на которого я равнялась, увидел меня в новом свете.

«Тебе действительно стоит записать альбом со всеми своими песнями, – сказал Ник. – Обратись в студию, где мы записывали Barrowites».

На следующее утро мама отвела меня на обед в Seoul Cafe, ресторан рядом с университетом, принадлежащий корейской супружеской паре. Муж работал в зале, а жена готовила. Единственным недостатком было медленное обслуживание, муж терялся, если ему приходилось обслуживать более трех столиков одновременно. В качестве выхода из положения примерно на полпути между нашим домом и рестораном мама делала заказ по телефону.