Быть христианином

Быть христианином
Антоний Сурожский

Митрополит Антоний Сурожский является одним из самых известных и почитаемых православных философов и проповедников. Основную часть его духовного наследия составляют проповеди. Они написаны просто и искренне, но вместе с тем в них заложен глубокий смысл и мудрость. Антоний Сурожский по праву считается голосом Православия ХХ века, одним из тех, кто сумел вернуть многих российских и западных христиан к Богу. Перед вами самый читаемый сборник проповедей и бесед Антония Сурожского – "Быть христианином". Он посвящен главным вопросам христианской жизни и рассказывает об исповеди и молитве, о святости и покаянии, о браке и детях и др.

Митрополит Антоний Сурожский

БЫТЬ ХРИСТИАНИНОМ

О ЦЕРКВИ

Один важный момент христианства – то, что Сам Христос ничего не написал. Евангелие, которое у нас есть, это память Церкви, память самых близких учеников Христа о том, что они пережили, чему научились, общаясь с Ним; но Сам Христос не оставил за Собой книгу, как оставляли многие другие учители. Что же Он за Собой оставил? Знаем ли мы с достоверностью, что Он говорил, чему учил, каков был Его образ? Да, знаем, и гораздо надежнее, чем если бы у нас была книга, в которую мы «вчитывали» бы то, что нам хочется в ней увидеть, как мы постоянно делаем, читая произведения разных писателей: мы видим себя в них и воспринимаем книгу только в меру своего понимания. Христос не оставил книги, но оставил живое общество, которое называется Церковью и которое Его лично знает.

Я говорю «знает», а не только «знало», потому что из столетия в столетие все те, кто стал верующим, это люди, так или иначе встретившие Христа, и они могут повторить слова одного из Посланий апостола Иоанна: О том, что мы слышали, […] что видели своими очами, что рассматривали, и что осязали руки наши […], возвещаем вам (I Ин. 1:1–3); мы говорим о том, что для нас абсолютно несомненная реальность в пределах нашего опыта. Это из столетия в столетие случается с бесчисленным количеством людей. И надо помнить, что Церковь – не просто сообщество людей, объединенных, как говорится в Катехизисе, догматами, священноначалием и таинствами. Конечно, все это есть в Церкви и является как бы составной частью ее, но есть в Церкви и другая сердцевина: встреча, – встреча лицом к лицу со Христом. Эта встреча может быть потрясающая или может произойти исподволь, едва заметно, но она всегда должна осуществиться, чтобы человек мог сказать: «Я – верующий».

Но тут есть момент, который мне кажется очень важным. Вера, то есть опыт встречи с Богом невыразим. Передать то, что случилось, невозможно; на человеческом языке можно выразить только то, что доступно языку, нашему восприятию. Я вам расскажу откровенно, хотя, может быть, некстати, что со мной случилось, и потом перейду к вопросу о том, как вера может найти себе выражение.

Я родился до первой мировой войны. Мой опыт жизни заключает все трагические годы жизни России и заграничной эмиграции. Обстоятельства были такие, что я никакого церковного или даже просто христианского учения не слышал. В эмиграции я жил в закрытой школе, выходил из нее только на несколько часов в воскресенье; тогда было не до того, чтобы меня учить, – тогда меня надо было утешить, обрадовать. И поэтому я о Боге никаких понятий не имел. Я знал, что мои родители верят в Бога, но кроме этого не знал ничего. И так длилось довольно долго. Я поступил мальчиком в русскую молодежную организацию. Там был отец Георгий Шумкин, о котором я говорил в прошлой беседе; он передо мной открыл таинство всепобеждающей любви, – любви, которая может ликовать или быть крестной мукой. Но это я воспринял только как его личное, непонятное мне свойство. Потом прошли годы. О Боге я слышал, но не интересовался Им.

И вот раз во время игры в волейбол к нам, мальчикам лет четырнадцати, подошел наш руководитель и сказал: «Вот, ребята, мы пригласили священника провести с вами беседу, потому что наступает Страстная седмица, идите в зал». Все отказались, я в том числе особенно резко. Другие были сколько-то церковны, а я никакого представления об этой области не имел и ответил, что я ни в Бога, ни в священников не верю и никакого желания не имею куда-то идти учиться тому, что мне совершенно не нужно. Руководитель мой был умный, он не сказал, что это будет хорошо для моей души, – я бы ему ответил, что у меня души нет, поэтому мне не нужен и священник. Руководитель мне сказал: «Ты себе представь, что разнесет по Парижу этот священник, если никто из вас не пойдет на его беседу! Я тебя не прошу слушать, ты пойди, сядь в угол и думай свои мысли». Я решил, что из лояльности к организации могу это сделать; пошел, сел в угол и собирался думать свои думы. Но к моему несчастью (а может, счастью) оказалось, что священник говорил слишком громко и мне мешал думать; а то, что он говорил, начало меня возмущать в такой степени, что я стал прислушиваться. Нас тогда готовили к тому, чтобы с мечом в руках возвратиться и спасать Россию от большевизма, а он плел нам о Христе, – о смирении, о терпении, о кротости, о всех добродетелях, до которых нам никакого дела не было, потому что они никакой, как нам казалось, пользы не принесли бы нашему делу. Я слушал с возрастающим возмущением; когда он кончил свою беседу, я не вернулся на поле игры, а помчался домой и попросил мать дать мне Евангелие, потому что мне хотелось лично удостовериться. Я помню свои слова ей: «Я хочу проверить, потому что если в Евангелии сказано то, что этот священник говорит, я кончил с Богом, кончил со Христом и выкину свой крестильный крест». Раньше чем читать, поскольку я был мальчик разумный, я вспомнил, как батюшка говорил, что есть четыре Евангелия; из этого я заключил, что одно должно быть короче других, и если уж терять время на чтение Евангелия, давай-ка прочту самое короткое. И тут я попался – не батюшке, а Богу, потому что начал читать Евангелие от Марка, которое было предназначено для таких мальчиков, как я, для дикарей. Я начал читать, и между первой и третьей главой, которые я читал медленно, потому что не привык к устарелому языку даже русского перевода, вдруг почувствовал, что по ту сторону стола, за которым я читаю, стоит живой Христос. Я Его не увидел, я не обонял ничего, не слышал ничего. Я откинулся на своем стуле, убедился, что это не видение, не галлюцинация, а совершенно простая уверенность, что Он тут стоит. И тогда я подумал: если это так, то все, что сказано о Нем, должно быть, правда; если Он умер и теперь живой, значит, Он – Тот, о Котором говорил отец Сергий…

Я начал читать Евангелие уже вразбивку, и несколько вещей меня тогда особенно поразили. Я привык рассматривать жизнь как джунгли, всякий человек был для меня опасностью, врагом; чтобы выжить в джунглях ранней эмиграции, надо было окаменеть, стать твердым, непроницаемым. И вдруг я вижу, что в Евангелии от Матфея сказано: Бог повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми (см. Мф. 5: 45). Я подумал: если Бог любит и добрых, и злых, а я хочу быть с Богом, то должен тоже начать любить не только добрых, которые меня любят и ко мне хороши, но и злых, которых я так боюсь и до сих пор ненавидел. Я задумался над этим и решил: хорошо; что бы люди мне ни делали, я их буду любить ради того, чтобы остаться со Христом; пусть они меня хоть кипятком ошпаривают, я все равно не откажусь от этой любви… На следующий день, когда я вышел на улицу, я смотрел на толпу людей, которая устремлялась на вокзал (мы тогда жили за городом) и думал: Бог их всех сотворил, Он всех любит, и я всех буду любить… Это было мое первое впечатление. До конца выразить я это не могу; я могу лишь описать в таких бедных словах то, как это сказалось, но передать, что произошло в моей душе от того, что я вдруг оказался лицом к лицу со Христом, я никоим образом не могу.

Что же это значит? Это значит, что вера, по слову Апостола, есть уверенность в невидимом (Евр. 11:1). Христа я не видел, но я Его встретил, и абсолютно уверен в этом до сих пор, спустя почти восемьдесят лет, как я был уверен тогда.

Но потом мне пришлось выражать свою веру, передавать ее. И много лет спустя мне попала книга святого Макария Египетского, где он делает различие между опытом веры и выражением его на словах. Он говорит: представьте себе, что темной ночью вы лежите в челноке, который несет река или море. Над вами бездонное небо, звезды, вас качает вода, и вы всем существом переживаете это баюкание. А потом начинается отлив, и ваш челнок садится на песок. В тот момент вы уже не чувствуете убаюкивающего качания челнока, но во всем вашем существе оно продолжает присутствовать. Вы знаете, что оно было, вы все еще чувствуете его в себе. Это и есть момент, когда из опыта веры мы можем перейти в ее выражение, можем начать говорить о том, что пережили всем телом, всей душой.

И это очень важный момент в Церкви. Все апостолы, все святые, все грешники, которые когда-либо прикоснулись хоть края ризы Христовой, могут сказать: в тот момент что-то со мной случилось, в тот момент я что-то пережил, почувствовал, и могу попробовать вам это передать как-то косвенно… А что значит «косвенно»? Мы все умеем говорить, но передать – как возможно? Неужели человек просто поверит мне или кому-нибудь из нас, потому что мы скажем: «Это со мной случилось»? А может, ты врешь, может, ты ошибаешься, может, тебе показалось. Как это объяснить?..

И вот тут мне вспоминается рассказ из Евангелия о том, как Христос явился после Своего Воскресения десяти ученикам (Иуда уже умер, а Фомы с ними не было). Они встретили Христа и возликовали о том, что Он жив, что смерть над Ним не имеет власти, что Он победил зло, смерть; победа принадлежит Ему. А потом вернулся Фома, и остальные ему начали рассказывать о том, что видели воскресшего Христа. Он окинул их взором и ответил: Если не вложу перста моего в раны от гвоздей, не поверю (Ин. 20:25). Почему? Потому что, глядя на них, он увидел, что с ними ничего решительного не случилось. Да, они ликовали, но остались теми же самыми учениками, какими были раньше. Преображения в них Фома не увидел. Это преображение случилось позже, когда они приняли дар Святого Духа. Но до того Фома не мог поверить их словам, потому что не увидел в них решительной и решающей перемены.

И вот это случается с нами постоянно. Между нами, грешниками, которые иногда светим малым светом, как свечка может гореть на чердаке, и святыми, которые сияют, как святой Серафим Саровский просиял перед глазами Мотовилова, разница, конечно, колоссальная. Но если человек может через нас, в нас увидеть какой-то свет, если он, глядя на нас, увидит, что мы не такие, какие все люди, что из нас льется свет вечной жизни, тогда он может поверить нашему слову, вернее, даже не слову, – поверит нам. Один христианский писатель говорит, что между неверующим и верующим должна быть такая же колоссальная разница, как между изваянием, статуей и живым человеком. Статуя может быть прекрасна, прекраснее всякого человека, но она остается деревом или камнем. Человек может быть и невзрачен, но в нем что-то сияет Божественным светом. И этот писатель говорит, что когда неверующий встречает верующего, он должен бы остановиться и воскликнуть: «Что случилось? Я ожидал встретить статую, а передо мной статуя, которая ожила, она живая, движется, она мне передает нечто, чего я никогда раньше не видел!»

Вот это – существо Церкви в личности каждого человека, по мере его приближения ко Христу, приобщения Христу, принятия Святого Духа, в этом разница между человеком верующим – и неверующим, чуждым Церкви. Но «чуждый» человек тоже является человеком в полном смысле слова. Это человек, который, как сухие дрова, ждет момента, когда искра падет, и он сам загорится. Он не «обесчеловечен» своим неверием, это человек, который еще не нашел полноты жизни. И нам, верующим, нам, которые встретили Бога и Христа, надлежит сиять таким светом, излучать такой свет, – не обязательно слепящий, может быть, свет малой свечки, который заставил бы встречающих нас сказать: «В этом человеке есть нечто, чего никогда раньше и ни в ком я не встречал!».

Это – существо Церкви, это – ее настоящая природа. Церковь тогда делается тем, чем она по существу является: телом Христовым, то есть продолжением через тысячелетия и века воплощенного присутствия Бога, плотью Сына Божия, предлагаемой нам в Таинствах, и присутствием Святого Духа. Церковь – явление Христа, явление Святого Духа, явление вечной жизни. Церковь – место, где Бог и человек соединены, место, где Бог может встретить чуждого до сих пор Ему человека; и самое чудо этой встречи. Вот чем является Церковь.

ТАИНСТВАХ

Сейчас речь будет о таинствах Церкви; и для того, чтобы понять их значение, надо углубиться немножко больше, чем я это сделал в прошлой беседе, в понимание самой Церкви. Церковь – это Богочеловеческое общество, где присутствует полнота Божества, так же как полнота человечества; а вместе с этим Церковь является человеческим обществом на пути к спасению. Это я хочу пояснить.

Божественная природа Церкви определяется тем, что первым ее членом является Господь наш Иисус Христос и в Нем обитает вся полнота Божества телесно (Кол. 2:9). Кроме этого, благодаря тому, что Христос присутствует в Церкви полнотой Своего человечества и полнотой Своего Божества, Церковь соединена неразлучно и с Богом Отцом, и со Святым Духом, Который послан в нее и ей в день Пятидесятницы, и присутствие Которого продолжает действовать в каждом члене Церкви. Но и человечество присутствует в Церкви в двух видах: с одной стороны, совершенное человечество, каким мы его видим во Христе, с другой стороны – несовершенное человечество, какое мы сами являем лично как особи и все вместе. Поэтому о Церкви можно сказать, что она – Богочеловеческое общество, но человеческий элемент в ней непрост: с одной стороны, явлена полнота того, чем должен и может быть человек, с другой – неполнота того, чем он является в данное время. И тут можно сказать словами отца Георгия Флоровского, одного из самых великих богословов нашего времени, что Церковь одновременно и дома, и на пути, in рatria et in via. Она дома в том отношении, что невозможно ничего прибавить к тому, что представляет собой Церковь; однако каждый из нас должен себя перерасти благодатью Святого Духа и в течение всей своей жизни входить все глубже и глубже в полноту церковную.

И вот это не может быть совершено человеческой – даже самой доброй – волей. Мы можем жаждать, томиться по Богу, можем делать все, что нам доступно, для того чтобы вырваться из нашего греховного состояния и прорваться к Богу, но это совершить до конца сами не можем. Так же как в человеческих отношениях: можно любить человека всем сердцем, всем существом, но если не встречаешь ответной любви, то соединение двух не может совершиться. Конечно, Бог нас любит. Он нас полюбил раньше даже, чем мы Его познали, раньше, чем мы себе представили, кто Он такой и каков Он. Апостол Павел рассуждает о том, как изумительно, как невероятно и сверх нашего понимания то, что Христос Свою жизнь мог отдать за нас, когда мы были еще врагами Богу. Он говорить, что и за друга своего мало кто жизнь свою положит, а за врагов?.. А Христос нас так именно полюбил, Бог во Христе такую любовь проявил к нам. И мы можем рваться к Богу, обращаться к Нему всем своим существом, не страшась того, что Он нас не примет.