Тринадцать способов убить Лалабелль Рок

– Тут нет этикетки, – отвечаю я.

Он, явно под впечатлением, изгибает бровь; потом у него на лице появляется озадаченное выражение, но он снова смотрит на меня; потом качает головой, его лицо проясняется.

– Залезай, – говорит он. – Для тебя шлема у меня нет.

– Ничего страшного, – говорю я и сажусь. – Мне он не нужен. Как тебя зовут?

– Называй меня Веласкесом, – небрежно говорит он и добавляет: – Держись крепко.

Я одной рукой обхватываю его. Под мешковатым свитером его тело оказывается тоньше, чем я ожидала. Он первый человек, к которому я прикасаюсь. У Попутчика руки были слишком липкими.

Через плотный свитер я чувствую тепло его тела. Пахнет от него странно, табаком и выпечкой из супермаркета. На мгновение меня охватывает желание плакать. Кто у Лалабелль пах вот так? Или это запах выпечки как таковой, выпечки, которую ели до того, как она подорожала, как она стала кустарной, как ее вообще запретили? Теплой выпечки, которую достаешь из коричневого пакета и ешь прямо на улице… Думаю, я это вспомню. Когда-то и для нее все было внове.

Без предупреждения он нажимает на газ, и мы срываемся с места. Резкий переход от спокойствия к движению пугает меня, и мне приходится держаться очень крепко, чтобы не свалиться.

Веласкес лавирует в потоке машин с пугающей скоростью и устрашающей интуицией. Я не могу предугадать, куда он повернет и как будет объезжать препятствия. Через какое-то время я сдаюсь и кладу голову ему на плечо, при этом мое сердце совершает серию акробатических трюков. Но даже в таком положении я чувствую скорость по тому, как ветер цапает мои волосы. Веласкес что-то кричит мне, но из-за шума ветра я ничего не слышу и в ответ лишь издаю смешок, который быстро улетает в общий шум.

Не знаю, сколько времени проходит, прежде чем мы останавливаемся. Небо над головой подкрашено розовым и алым. Мне приходится сделать над собой усилие, чтобы расцепить пальцы; я убираю с его талии сначала одну руку, потом другую.

– Спасибо, – говорю и, слезая со скутера, чувствую, как подкашиваются ноги.

Он пожимает плечами, а я оглядываюсь по сторонам. Вижу перед собой длинную улицу, тихую, погруженную в сумрак. Лалабелль здесь раньше никогда не была. В нескольких дверных проемах замерли люди, а так улица пустынна. Рядами стоят серые многоквартирные дома без окон. Тут зажигаются уличные фонари и создают в сгущающейся темноте лужи грязно-желтого света.

– Что это? – с подозрением спрашиваю я. – Ты, кажется, говорил, что будет вечеринка.

– Так и есть, – говорит Веласкес и смеется, глядя на мое лицо. – Ты не туда смотришь. В этом районе нужно делать не так… – Он медленно крутит головой из стороны в сторону. Я тянусь за пистолетом. – …А вот так, – добавляет он и, откидывая голову как можно дальше, поднимает взгляд вверх.

Я держу руку на пистолете, но повторяю его движение, откидывая голову. В моей шее что-то щелкает. И я вижу это. Я вижу сразу все.

Она была здесь, однако никогда не удосуживалась посмотреть на это отсюда.

Над нами, на высоте десяти, двадцати, пятидесяти этажей, другой мир. Каждое окно залито светом: мигающим аварийно-синим, мягким, сочащимся радиационно-зеленым, пульсирующим красным и мерцающим припадочно-белым. Между зданиями натянуты золотые и серебряные тросы, словно там свил себе гнездо гигантский калейдоскопический паук. Сейчас, подняв голову, я слышу звуки. Грохот басов и крики.

– Что это? – шепотом спрашиваю я.

На меня накатывает приступ головокружения, но я не могу отвести взгляд; вместо этого часто моргаю и вижу на внутренней стороне век остаточное изображение, узор «горошек».

– Висячие сады. Высшие эшелоны, детка, – говорит Веласкес. – Но пока это ничего. Еще полдесятого. Они только готовятся. Ты знаешь…

– Что я знаю?

– Предполагается, что сегодня вечером ты там. Лалабелль Рок в списке гостей.

Я изгибаю бровь и размышляю. Если там Портрет, значит, все складывается удачно. У меня нет с собой папки, но я уверена, что ничего страшного не случится, если я нарушу очередность. А если там не Портрет, если там настоящая Лалабелль, тогда…

– Ладно, остаюсь, – говорю я. – Мы пойдем туда? На вечеринку?

– Ты с ума сошла? Мы не можем туда идти. Ты хоть представляешь, какую охрану они нанимают для таких вещей?

– Тогда зачем мы здесь?

– Чтобы занять хорошие места, – выдает он мне загадочный ответ и глушит двигатель.

«Хорошими местами» оказывается мокрый вонючий переулок через дорогу. Там мы устраиваемся на мусорных баках, и Веласкес приступает к сложному процессу настройки своего фотоаппарата.

От скуки я стучу ногой по баку, пока Веласкес не говорит мне прекратить. Достаю карты Таро и, щурясь в тусклом желтом свете из окна наверху, просматриваю их. Раскладываю их по порядку, потом тасую и принимаюсь вытаскивать карты наугад. Башня, в которую ударила молния. Пятеро мужчин, дерущихся палками. Семь плывущих в небе кубков, наполненных драконами, змеями и привидениями. Я жалею, что так невнимательно слушала Попутчика. Интересно, где он сейчас, спрашиваю я себя, нашел ли своего мастера…

Наступает ночь, а мы всё сидим; холод от крышки бака пробирается в тело. Я уже думаю, что никто не придет и что я зря теряю время.

Когда я готова сдаться и отправиться на поиски автобуса, который довезет меня до автостоянки, начинают прибывать гости. Сценки повторяются одна за другой: подъезжают темные машины, и люди нервно спешат мимо появившихся из ниоткуда и замерших у дверей мужчин и женщин в темных костюмах.

– Неудачники, – пренебрежительно говорит сидящий рядом Веласкес. – Ничтожества.

– Откуда ты знаешь? – спрашиваю я.

– Они приехали вовремя.

Ради этих людей он даже не считает нужным поднимать фотоаппарат. Через некоторое время подъезжающие гости становятся более шумными. Облаченные в меха и на высоких каблуках, они вылезают из лимузинов, открывают бутылки с шампанским. Окликают друг друга, перекрикивая музыку из автомобильного радио. Завязывается какая-то потасовка. Некоторые из них курят у входа в наш переулок, но нас не видят, либо им плевать на нас. Они разговаривают друг с другом, и я слышу обрывки фраз («Жаль, что Кэролайн не придет», «Ты готов?», «Дай мне минутку»).

Появляется мужчина в шелковом пальто. Все смотрят на него и отворачиваются без объяснений. Наблюдая за тем, как он с бесстрастным лицом уходит в темноту, я наклоняюсь к Веласкесу и пихаю его локтем.

– Почему они так с ним? Я знаю его – его фото расклеены по всему модному кварталу.

– Он – Портрет.

– И что?

– Поддельный Потрет.

– Как они определили? – Я вытягиваю шею, чтобы получше рассмотреть его, но он уже ушел. – Ему же не просвечивали глаза особым светом.

Веласкес пожимает плечами.

– Это видно. Вблизи. Ему повезло, что они не вызвали специальную перевозку.

Расстроенная, я лишь плотнее запахиваю вокруг себя жакет.

Постепенно собирается очередь. Вышибалы с мертвыми глазами стоят, сложив на груди руки.

– Тебе не нужна ее фотография? – спрашиваю я, когда узнаю подающую надежды музыкантшу в неоновом комбинезоне.

Лалабелль однажды встречалась с ней на ток-шоу – диковинкой шоу было то, что беседа велась в надувном замке. Подающая надежды музыкантша тогда отказалась снимать шпильки.

Веласкес энергично мотает головой.

– Мелкая сошка.

Проходит еще час, прежде чем на вечеринку начинают слетаться большие шишки. Их прибытие не афишируется. Одни пытаются затеряться в группах или спрятаться под большими плащами, как детективы в нуарном кино. Другие вылезают из машин с распахнутыми объятиями, расширенными зрачками и ручками в руках, чтобы раздавать автографы. Однако почти все они скользят сквозь толпу с величайшим достоинством. Их улыбки любезны, они машут рукой, не отрывая локоть от бока. И Лалабелль училась махать вот так – это делается для того, чтобы не было видно, как трясется плоть на руке. Наблюдая за ними, я сочувствую им и даже ощущаю слабую боль в запястье.