Пять пьес ни о чём

Филипп. Двадцать один, стало быть. А было пятьдесят три дома. Много домов снесли. Чё так, незнамо чё. Хорошие дома были, камень какой – песчаник, ракушечник. Лучше камня и не сыскать, тёплый, хорошо тесать, пилить. Малы стали дома им. Нет, вот этот кирпич им люб. Не знаю, веранды им надо, джазузи эти.

Андрей. Джакузи.

Филипп. Ну я говорю – джазузи. Понастроят громилы из кирпича, а живут в летней кухне, в дом и не ходют. А большие строят, чтоб сосед, того, видел и ночами спал плохо.

Андрей (смеётся). Смешно и грустно. Лет с четырнадцати я у тебя подсобником был, где-то так. Сколько же я раствору перелопатил за эти годы. Заброс, затирку, всё освоил. До сих пор руки помнят (показывает жестом как забрасывают). Так? Ты мне всё говорил – от себя, от себя. Это да, такие дома сносить – это малопонятно… А бассейны какие ты выкапывал, и сколько. Жалко, жалко, когда такая красота, и не нужна.

Филипп. Бассейны-то у многих остались, вода-то до сих пор привозная, нашу так пить и нельзя. Бассейны ещё рабочие, многие латал.

Андрей. А потолок в сельпо – красота-то какая… была. В сельпо заходил, сперва на потолок, а потом по сторонам, мол, это папка мой разрисовал. А теперь нет ни сельпо, ни потолка… Рисуешь все и прячешь? Только Варваре показываешь? И это правильно. Варваре можно всё доверить, и нужно. Дочь у меня правильная деваха… Тебе спасибо. А соседи чего? Рядом и далее. Здороваются как-то квёло. Вчера, когда мы к Светкиной машине шли, мы им здрасьте, а они так кивнули и промычали. Это ты наказал Светке, чтоб машины подальше от дома ставили?

Филипп. Ну вот потому так и здороваются. Обидели людей, и не токмо соседей, крепко весь народ обидели. Теперь всё будя не то… Всё, чё ни делай теперя, не исправишь ничего… Машину вот таку большую, крикливую, ресторан, магазин, гостиницы… Увидит и всё, серчают. Натворили дел, ох каких дел… Говорил Светке, а этому и говорить без пользы, не надо много всего, ежели у тебя много, у другого мало будет. Пущай и у других чё-то будет. Будет место свободно, придумают чё-нибудь. Нет – хапают да хапают, надо да надо… Совестно так жить Андрюха, совестно. Из дому никуда глаз и не кажу. А если куда пошёл, фуражку натянул и глаза к долу. Всю жизнь попортили с этой нечистой похабной заразой, худо всё стало… Киря говорил, вродя у вас там порядок аль как?

Андрей. Сложно всё. Но, знаешь, Питер – особый город… Наделали, нахапали, настроили, набезобразничали – всё это есть, но не так, как по всей стране, особенно в столице Родины. Дядька часто ко мне ездит, в отличие от тебя. Всё исходил. Мы с Варькой о таких местах и не слышали, все музеи, архивы все какие-то, и как его пускали… Но он-то всюду пройдёт… Нас пристрастил к походам по музеям. Так вот он, побывав в Питере уж раз сколько, исторический ведь он закончил, такое мне однажды сказал: Питер исторически отторгает всё пошлое и мерзкое. Он прав. Но я после этого свозил его на окраины и его оптимизм поиссяк. Здесь, говорит, не справились. Брат у тебя голова…

Филипп. Ты малой был, на краю улицы ток был, за стадионом…

Андрей. Воробьёв там на зерне сетками ловили, шашлыки делали. Вкуснее жареных семечек. На углу там маслобойня была. Хозяин толстенный такой, Шершень. Он и был похож на шершня.

Филипп (оживился). Шершнёв, потому и Шершень. Вот я про его, про Шершня, и толкую. Он лет шестьдесят тому про Кируху молвил – этот фрукт далеко пойдёт, если гниль его не попортит. Мужик с головой был. Вот он шибко много денег делал. Масло – хорошие деньги, мы ему семечки в мешках возили, а он нам масло. Пахучее, аж сейчас, того, запахло. А кака макуха… Конфет не надо. Никто его никогда не корил, по причине, что жил скромно, и если у кого беда – он первый там, и сразу то да то. Так и должно быть, когда у тебя много. Хочь Светка тоже это делает, детский дом содержит. Много делает…

Андрей. В старом таком, большом кресле, такой сельский король всегда у дома своего сидел. В школу мимо его дома. Подзовёт, макухи даст… да… Сейчас семь?

Филипп. Де-то… (расстегнув рукав рубашки) Девятнадцать часов семь, того, минут. Так вернее. Так давай поесть принесу?

Андрей. Не, пап, спасибо. Дядька не заходил? Что-то хотел мне вчера поведать, да народу много было.

Филипп. Счас прискачет. Надушится и прискачет. У него наблюдательный пункт на чердаке. По лестнице туда и в бинокль зырит, как только увидит – Надюха фартук надела, карманы семечками набила, он тут как тут. Кажный день этот манёвр проделывает. Счас будет. О, вон, слышишь, свистун идёт.

Кирьяк. Ну что!? Семейка, вашу… растого! Опосля утренней разборки живы? Здорово были! Филя, угощай! Патриций после дневных утех проголодался. Чем потчевать будете?

Филипп. Да этими…

Кирьяк. Пиз… хм-хм… Пи-ро-га-ми?

Филипп (вставая и озираясь). Ими, ими. Андрюх, ты, того… там початая самогона есть, давай неси.

Андрей. Самогона? Откуда там самогон? Ты про виски, что ли?

Филипп. Ну про него, про это ваше крашенное. Давай, я скоро… (Кирьяку) А ты того, ори не громко.

Кирьяк. Чего?! Видал обращение? (Андрею) Хотел я с тобой поговорить… Ты, того (пауза) Чего морем брезгуешь? Сезон закрыл? Или ещё не открывал?

Андрей. Да я как папка белокожий, сгорю сразу. Да и плескаться я не очень.

Кирьяк. Мужчины, и примкнувшие к ним старпёры, не плескаться туда ходят, а на товар посмотреть и себя показать. Сейчас самый сенокос. Август, сентябрь. Нерест лучших женских особей, приплывающих в основном из-за Урала. Особи – слегка за сорок. Эти самые отчаянные. Их очень дурно обслуживают на месте проживания и оттого им очень любо наше море и особливо прибрежное, мужеское, прямо скажем, небольшое население. Эти изголодавшиеся и недополучившие своё особи остервенело и жадно набрасываются на этих бродяг-самцов и со сладострастием обгладывают их до косточек. Часто ребятня, бегая по черноморскому побережью, находит разнообразные кости и, недоумевая, разглядывают их, не подозревая о том, что это их ближайший родственник мужеского пола, сгинувший энное количество лет назад… Уф. Топливо кончилось. Филя!! Ёлкин дом! Ну и чё ты там?

Филипп (появляясь). Чё орёшь. Вот, просил, того, не орать.

(Андрей, справляясь со смехом)

Филипп. Ты чего… Энтот опять чё наплел, стаканы там, залезь туды… Ага, там. Угомонитесь, давай, того, поехали (выпили и закусили. Андрей продолжает бороться со смехом) Андрюх, ты, того, подавишься. Чё энтот плёл?

Кирьяк. Не этот! А Кирьяк Несравненный!

Филипп. Ну да. Сравнить то не с чем, оттого-то и…

Кирьяк. Молчать, холоп! (Андрею) Филипп Тишайший, не сметь так говорить со старшими по уму и званию. Картоху чё подогреть не мог! Из холодильника, чё ли?

Филипп. А откедова. Торопил, вот и того.

Андрей. Дядька, тебе писать надо. Пробовал писать?

Кирьяк. Оперу пишу. Опер велел про всех писать.

Филипп. Типун тебе на…

Кирьяк. На член!? Не сметь!

Филипп с Андреем залезли под стол.

Кирьяк. Чё там нашли? Покажьте?

Филипп (вылезая). Кусок этого. Чё ты опера всуе поминаешь. У меня сразу загривок того…

Кирьяк. Скукожился?! У тебя-то отчего? Хотя понятно. Генетическое. Скажу вам прямо, хлопцы, думать и рассуждать о периоде репрессий, гонений и прочей мерзотины так привлекательно и заразно, что не труд, а это стало главным времяпрепровождением нашего славного народа на многие десятилетия. Закончив три университета…

Андрей. Дядька, извиняй, что перебиваю…

Кирьяк. Ничё, давай. Недорослям можно.

Андрей. Угу… Мне помнится только один университет, Ростовский. А два других когда поспели?

Кирьяк. Два срока, семь и три, любезный друг мой. Эти два, особливо первый, главные университеты в моей жизни. Многоуважаемый Василь Макарыч Шукшин, (помнишь такого?) в крайне уважаемом мною фильме «Калина красная», это когда он на тракторе целину того, и мужику одному там, селянину, толкует про то, что ежели у него было бы три жизни, первую он отсидел бы в тюрьме (заметь, первую), вторую прожил бы сам, а третью – отдал бы селянину, потому что тот радоваться жизни не умеет. Манифест Шукшина – не крысятничайте и не подлите! Каждый второй на зоне пострадал от борьбы с этим недугом, понимаешь?

Филипп. Давайте за него. Не хватат его… Светла память ему (выпили). Кирюх, помнишь наш старый амбар, тот, что на задворках. Снесли давно, лет тому ой сколько. Когда там не стали скотину, сено, фураж держать, крысы там обосновались. Мать наша всё отца теребила – когда да когда ты его снесёшь. А батя чё-то тянул, и того, часто туда вечерами с лампой повадился… Мы с тобой, помнишь, следом, и через дыры подглядели, чё он там. А крыса такая была мелковатая, полевая, но её было – тьма. Отец заходил, закрывал дверь, брал вилы и с лампой шёл в угол. И там в углу сидел крыс. Большой такой, рыжий. А тьма этой мелкоты так полукругом сидела и чё-то ждала. Не нападала, а ждала, когда он того, подохнет или чё. Отец начинал их вилами давить, а крыса рыжего не трогал, подавит, подавит, закурит…

Кирьяк. Да, Филя, да… За батю… За батю прямо так, б… ррр, до скрежета… Уж слишком велико было это крысиное семейство. Тогда или в партию, или крысятничать. А таким одиночкам, трудягам, да упёртым как батя, которые не хотели ни к кому примыкать – жить было невмоготу. Завоешь тут. Ой, житуха у них была… Теперешний человек не осилил бы. Разве вон Филька один. Не знаю… Вот б… ммм… Вот гад буду, но не найду в нашем посёлке, бррр, городского, брррр, типа, придумали же, бррр… Вряд ли найду другую особь тебе в товарищи, братан.

Филипп. Чё мелешь. Тонка кишка моя против тех людей. Неча нам с ними равняться. Разны времена – разны люди. Село всё, окромя этих, партийцев, всё село, мать, отец, в пять уже на ногах были и в поле, трудодни отрабатывать. Сперва на колхоз, а потом на себя. Затемно отец приходил никакой, чё поест и падал. И так до конца дней… Чтоб вот так сидеть да глаголить о том и сём – боже упаси. Мы токмо и делам, чё болтам. Скоко с тобой он говорил за всю жизнь? Помню токмо, ну ты того, делай, ага. Так глухо прохрипит – ага. Всё. Никогда ни с кем не говорил боле двух слов. Мать спросит чё, он – ага. Мать махнёт рукой и пойдёт прочь. Эта штуковина, память, и хорошо и плохо для человека. Всё время вспоминаешь, сличаешь то и это, выматыват…

Кирьяк (приподнявшись). Надо же! Ё-моё, чё-то рано твоя… Надо ноги делать.

Филипп. Давай к Пашке. Андрюха, ты, того, тарелки, стаканы. Бутылку, Киря, с собой бери. Хлебушко я вот. Андрюх, это, Киря, погоди (убежал)

Андрей, взяв тарелки, шмыганул к себе. Надя, войдя во двор и не обнаружив никого, подошла к двери и позвала.

Надя. Андрюш, ты у себя?