Все хорошо

– Бедро? – спрашивает она.

– Да.

– Ой, а я думала, что у тебя спина больная, – встревает Фов.

Мне ее не видно, но я чувствую, как она маячит в дверном проеме со всеми этими своими колокольчиками и перьями. Сжимает в руках серебристо-голубой блокнотик, куда наверняка записывает все мои промашки и прегрешения ручкой, которая вместо кулона болтается на цепочке у нее на шее. Аккуратно выведенные мерцающими чернилами строки притворного участия. Ей не терпится поделиться своим открытием с Грейс.

«Мне она говорила, что у нее спина больная».

«А мне, что бедро».

– Спина тоже, – объясняю я. – То и другое.

Молчание.

– Я сейчас спущусь, хорошо? – говорю я.

– Помочь тебе встать? – спрашивает Грейс.

«А сама-то даже о помощи не просит».

«Да она постоянно просит о помощи».

«Но Миранде ничего не помогает».

– Нет. Но спасибо.

– Что ж. – Грейс бросает окурок в мою чашку. – Пойду-ка я вниз.

Фов видела, что Грейс курила, но и словом об этом не обмолвилась. Застань она с сигаретой меня – что уже не раз случалось, – начала бы демонстративно кашлять. И яростно махать рукой в воздухе, словно разгоняя мошкару. А потом настрочила бы что-то в своем блокнотике. Но Грейс она просто улыбается сквозь облачко дыма.

И говорит:

– Я с тобой. Мне нужно снять копии с кое-каких бумаг.

– Отлично.

«Что это за имя такое – Фов? – как-то спросила я у Грейс, когда мы сидели в баре после репетиции. – Как по мне, похоже на кличку». Та покосилась на мой почти опустевший бокал и промолчала.

Они уходят вместе. Может, даже держась за руки, воображаю я. Хотя праматери Грейс наверняка спалили бы прародительниц Фов на костре. Всех этих отбрасывающих изящные тени бледных женщин с загадочными улыбками и волосами, похожими на птичьи перышки. Женщин, от которых пахло полынью и двуличием. Как Грейс и Фов умудрились подружиться, для меня загадка. То есть нет, не загадка, я догадываюсь, когда это произошло. Думаю, все случилось после нашей с Грейс размолвки. Даже не сомневаюсь, что Фов тут же предложила себя мне на замену. Как всегда, бесшумно проскользнула на мое место.

Я так рада, что их шаги стихли. Даже пожирающее меня пламя немного унялось. И толстяк исчез – должно быть, отошел налить себе чаю.

Я встаю, и на мгновение меня посещает отчаянная надежда. Но нет. Левая половина тела по-прежнему пылает. А правую прошивают болезненные спазмы. Правая нога как будто сделана из цемента. Кулаков, сжимающих позвоночник, стало больше. А тот, что держал ногу под коленом, стиснулся так крепко, что распрямить ее теперь точно не удастся. Остается только хромать. На ступню по-прежнему давит невидимый вес. Пожалуй, расскажу об этом Марку во время нашей следующей встречи. Но поверит ли он, пробьют ли мои жалобы железобетонную стену его уверенности?

«Наша конечная цель, – скажет Марк во время сеанса, вонзая иглы мне в спину и бедро, – централизация. Нам нужно переместить ощущения (он имеет в виду боль) из отдаленных областей (это он про ноги) к их источнику (спине)».

«Отдаленные области, – пробормочу я. – Как поэтично».

Слово «поэтично» Марка смутит.

«Полагаю, можно и так это воспринимать». Он пожмет плечами и покосится на меня с подозрением. Как будто все мои проблемы проистекают именно из такого отношения.

Беру пузырек с наклейкой «В случае сильной боли примите одну таблетку» и вытряхиваю из него сразу две капсулы. А потом еще три из пузырька «Принимайте по одной таблетке при мышечных спазмах». Затем заглядываю в припорошенные белым оранжевые недра бутылочек и на мгновение задумываюсь, не проглотить ли все оставшиеся пилюли разом. Снова открыть окно. Упасть на пол. Подставить лицо падающему снегу. Прижать руку к груди и слушать, как стучит, постепенно замедляясь, сердце, пока оно не остановится вовсе. Утром меня, наверное, найдет Джо, уборщик. Я буду лежать тут, вся такая очаровательно посиневшая. И он всплакнет обо мне. Всплакнет ли? Представляю себе, как он всхлипывает, уткнувшись в ручку метлы. Ведь именно так умирают героини сказок?

Достаю перекрученный тюбик геля с какими-то сомнительными горными травами, геля, который, по уверениям мужчин в белых халатах, форменных поло и синих одеяниях, может мне помочь, геля, который совершенно не помогает. «А вы попробуйте», – говорили они, пожимая плечами и улыбаясь, как Чеширские коты. Я втираю его в поясницу и бедро, убеждая себя, что что-то же он сделает. Я ведь уже это чувствую. Чувствую, правда?

Конечно.

Он определенно что-то делает.

Глава 2

Вхожу в театр и вижу, что студенты, как мне и представлялось, сидят на краю сцены и болтают ногами. Лица их сияют, но что творится в головах – не поймешь. Намечается ли бунт? Возможно. Сложно сказать. И все же они пришли. И у каждого в руках экземпляр «Все хорошо» (с моими режиссерскими пометками) – а это уже что-то. По крайней мере, они не сложили из распечаток ритуальный костер. Пока. И на том спасибо. Третья репетиция. Все они уже разбились на группки с учетом социальной иерархии, именно так, отдельными стайками, сейчас и сидят. Не улыбаются. Не хмурятся. Ждут. Смотрят своими юными глазами, уверенные, что и впрямь способны что-то увидеть. В центре, разумеется, Бриана, моя бездушная прима, моя Елена, ничем этой роли не заслужившая. Рядом с ней – Тревор, ее бойфренд, играющий Бертрама. А Элли, конечно, жмется в углу. Элли, серая мышка, моя сероглазая любимица. Гадкий утенок с прекрасной душой. В прошлом году она играла кормилицу в «Ромео и Джульетте». А в этом ей досталась роль недужного Короля, хотя из нее вышла бы прекрасная Елена. Все остальные студенты для меня просто море, тусклое бесталанное море, и роли им я раздала соответствующие. Они со скучающим видом пялятся на меня, отмечая, какой изможденный у меня вид, и откровенно зевают мне в лицо.

Нога каменеет. Улыбнувшись, я говорю:

– Всем привет.

Студенты здороваются в ответ. Обычно меня хоть немного вдохновляют их ладные фигуры и сияющие юностью лица. Они ведь и в самом деле очаровательны. Но сегодня я чувствую лишь страх.

«Вам когда-нибудь доводилось ставить спектакли?» – спросил меня декан во время собеседования.

«Конечно, – лживо закивала я. – Шекспира. Брехта. Чехова. Беккета, разумеется. На Беккете я просто собаку съела».

Студенты смотрят на меня и, очевидно, ждут, когда я заговорю. Потому что обычно я ведь что-то им говорю, так ведь? Как они реагируют на мои слова? Пробуждают ли они что-то у них в душе? Воодушевляют ли их? Я все забыла. А ведь сегодня слова особенно нужны. Для поднятия боевого духа. Они уже успели несколько раз прочитать пьесу. Пьесу, которую я им навязала, несмотря на то, что сами они хотели ставить другую. И теперь чувствуют себя обиженными. Сбитыми с толку. «Мисс Фитч, мы не понимаем. Почему? Почему вы заставляете нас играть вот это?»

Вдоль позвоночника струится холодный пот, правую ногу еще сильнее скручивает судорогой. С ужасом осознав, что я сутулюсь и кренюсь набок, я опираюсь о стол. И стараюсь выдавить из себя дружелюбную улыбку. Ведь я их друг, так? Все помнят? Представляю, как они отзываются обо мне: «Мисс Фитч старается изо всех сил, но она очень неорганизованная и во время дискуссий всегда теряет контроль над аудиторией. Будь она хоть чуть-чуть похожа на настоящего режиссера, мы бы куда больше пользы извлекли из этих занятий».

– Как ваши дела? – спрашиваю я.

Стараясь произнести это приветливо и жизнерадостно. Но ничего не выходит. Студенты пялятся на меня пустыми глазами. Тогда я переключаюсь в другой режим. Напускаю на себя таинственность. Врубаю дым-машину воображения, сжимаю губы в тонкую линию. Но в последнее время актриса из меня никудышная. Даже они понимают, насколько я неубедительна.

– Хорошо, – нестройно отзываются некоторые.

А другие молчат. Или хлопают глазами. Но вот Бриана, моя ведущая актриса, и не думает моргать. Наоборот, ее зеленые, как листва, глаза широко открыты. И разглядывают меня с откровенно стервозным выражением. Разумеется, она подмечает, что на прошлой неделе я приходила на занятия и репетиции в том же самом свободного кроя платье, синем с оранжевыми цветами. И растянутая черная кофта, в обвисших карманах которой гремят пузырьки с лекарствами, тоже на мне была.

По глазам видно, что Бриана меня оценивает.

«Не смей меня судить, сучка мелкая!»

– Что, Миранда? – переспрашивает Грейс.

– Что?

– Ты вроде что-то пробормотала.

– Нет-нет, тебе послышалось.