Старчество в годы гонений. Преподобномученик Игнатий (Лебедев) и его духовная семья

Имже образом желает елень на источники водный, сице желает душа моя к Тебе, Боже.

Возжада душа моя к Богу крепкому, живому, когда прииду и явлюся лицу Божию.

    Пс 41:2–3

По окончании последних экзаменов в институте, не дожидаясь получения диплома, не заезжая в родительский дом, Александр Александрович, как «елень на источники водные», устремился в Зосимову пустынь. Это было в последних числах апреля 1908 года. Архимандрит Варсонофий при прощании благословил его на новый путь большим медным крестом (этот крест до последнего дня батюшка сохранял как дорогую свою святыню).

4 мая 1906 года к вечеру, оставив позади себя мир и яже в нем, Александр Александрович пешком приближался к Зосимовой пустыни. Кругом по дороге все было молчаливо; тихо стоял лес, шел небольшой тихий дождичек.

«Что Вы переживали в ту минуту, батюшка?», – любопытствовали позднее некоторые из его духовных детей. В ответ батюшка только произносил: «…шел тихий дождичек…». Так и осталось тайной, ведомой единому Богу, что наполняло сердце молодого отшельника в те тихие и торжественные минуты его жизни. Батюшке еще не исполнилось тогда полностью 24 лет.

Сам он, выражая состояние своей души, записал позднее на полях следованной Псалтири под 4 мая: «В сей день в 1908 году многогрешный Александр во исполнение своего давнего и нетерпеливого желания пришел в Смоленскую Зосимову пустынь и принят о<тцом> игуменом Германом».

Батюшка рассказывал потом, что отец игумен, принимая его в число братии Зосимовой пустыни, сказал ему: «Вы исполнили послушание – окончили институт, и мы исполним наше слово – примем Вас в число братии».

Первое, что услышал брат Александр, придя в храм на совершающееся вечернее богослужение, было пение стихир 4-го гласа. С тех пор 4-й глас стал любимым гласом батюшки.

Зосимова пустынь в год поступления в нее отца нашего находилась в периоде самого своего расцвета. Основанная в последней четверти XVII века блаженным старцем Зосимою, пустынь позднее, по смерти старца, испытала много различных горестей и притеснений и была упразднена. Только во второй половине XIX столетия волею Божиего, при неусыпных трудах наместника Троице-Сергиевой Лавры архимандрита Павла и благодаря богатой помощи многочисленных благотворителей Зосимова пустынь стала восстанавливаться, и в 1900 году был освящен ее соборный храм в честь Смоленской иконы Божией Матери. Кроме Соборного храма в обители имелись трапезный храм во имя преподобного Сергия и храм во имя Всех Святых (над Святыми вратами). Обитель была обнесена большою каменною оградой 300 саженей длины, по углам которой помещались келлии братии. Имелись в ней также и двухэтажный корпус с помещением для наместника Лавры и братскими келлиями; каменное здание с помещением для отца игумена, аптеки и богадельни; корпус для монастырской библиотеки и проч. К востоку у ограды высилась трехэтажная колокольня.

Тут же по принятии в обитель послушник Александр был определен отцом игуменом на свое первое послушание – пасти скот. Рано утром 5 мая состоялся его первый выгон стада в поле. Итак, молодой врач животных (а ныне новоначальный послушник) сразу поставлен на дело по уходу за животными… но не как их врач, а как их смиренный пастырь.

К родителям своим, как уже указывалось, из Казани брат Александр не заезжал по благословению старца, тщась исполнить Евангельскую заповедь: оставь мертвым погребать своя мертвецы (Мф 8:22; Лк 9:60) и взявшийся за рало и зряй вспять не у правлен в Царствии Божием (Лк 9:62). Только уже прибывши в монастырь и будучи определен на послушание, он получил разрешение отца игумена написать родителям. В ответ от них было получено письмо от 3 июля 1908 года следующего содержания.

«Дорогой наш сын Саша! прости нам за медленность ответа на просьбу твою в последнем письме – благословить тебя на новый путь жизни – в иночестве. Впрочем, и торопиться не настояло особой надобности для тебя, так как ты уже имел от нас на эту жизнь благословение тебе данное. Но и теперь от всего сердца благословляем своим родительским благословением на новый избранный тобою по внушению и указанию Божию бесповоротный путь иноческой жизни под покровом Пресвятыя Богородицы. И молимся Господу, избравшему тебя по желанию твоему, да поможет Он, милосердый, совершить тебе этот трудный путь. – При этом не можем удержаться, чтобы не сказать тебе: напрасно ты не приехал к нам лично получить от нас благословение; напрасно лишил нас радости видеть тебя, может быть, в последний раз навсегда; напрасно и св<ятые> отцы боялись за тебя, не благословив тебе ехать к нам, так как огонь, о котором говорит св<ятой> Иоанн Лествичник, не мог бы в тебе потухнуть за несколько дней пребывания у нас, когда он не гаснул в течение всего почти пребывания твоего в Казани при всяких земных соблазнах. Но впрочем, да будет как Богу угодно, а не как мы желаем. Мама много и безутешно плакала о тебе, сокрушаясь, что больше не увидит тебя. Она заботится, не нуждаешься ли в чем, имеешь ли белье, ведь за год, должно быть, данное тебе уже износилось, напиши – пришлем. Диплома еще не присылали. Попроси за нас грешных благословения и молитв от батюшки о<тца> Алексея. Мы, слава Богу, здоровы; прости нам за все.

Родители твои А. и М. Леб<едевы>. Напиши нам хотя одну строчку».

Благословенные родители благословенного Богом сына! Господь утешил их позднее неоднократным свиданием с сыном-иноком в его обители, утешил и сознанием того, что по их же словам «милосердый Господь помог совершить ему трудный путь иночества».

Итак, для брата Александра начались долгожданные дни новой жизни в обители. Мир со всем его шумом и суетой, с присущими ему утехами остался уже за стеною святой пустыни. Правда, утехами мира и раньше очень мало пользовался призванный в юности Богом раб Божий, дела же мира и неизбежная в делах этих суета теперь уже совершенно отступили. Новый послушник, погружаясь в дело спасения души своей, пребывал в чувстве глубокого духовного восторга; теперь душа его подобно птице могла широко распростереть свои крылья, и с пророком Давидом мог он воскликнуть: кто даст ми криле, яко голу вине и полещу… (Пс 54:7). Правда, это не были крылья, о которых тот же пророк говорит, что они посребрене и междорамия… в блещании злата (Пс 67:14), – то крылья духовного совершенства; сейчас это были крылья смиренной души, наслаждающейся красотой Божьего мира в мире Божьих людей. Этот восторг души не был прелестным, представляющим вещи не так, какова их сущность. Подготовленный еще заранее старческим руководством в Казани, брат Александр вполне ясно отдавал себе отчет в том, какие трудности ждали его на новом пути. Но одно исполнение его «давнего и нетерпеливого» желания уже наполняло восторгом душу, одно было достаточно для того, чтоб дать силы для перенесения всех возможных трудностей и скорбей. Старцем он избрал себе отца игумена Германа, имея к нему нелицемерную сыновнюю любовь еще с тех пор, когда приезжал из Казани просить о поступлении в монастырь.

Батюшка игумен Герман, будучи учеником иеросхимонаха Александра из Гефсиманского скита, усердно насаждал старчество в своей обители. По свидетельству о нем его последователей, батюшка Герман признавал, что без старчества не может быть подлинной монашеской, да и вообще духовной жизни. Утаенны были добродетели отца игумена. «Потаенно, но непрестанно понуждал он себя ко всякому доброделанию, – говорит тот же свидетель, – в игуменском служении работал он Господу нелицемерно – ни братии, ни начальству не искал угодить. За то терпел, но дано ему было безгрешное веселие».

В руки такого раба Божьего – нелицеприятного и строгого старца отдал свою душу брат Александр. И любовь его к своему батюшке была ярким светом всей его жизни в Зосимовой пустыни. Позднее, уже в зрелые годы, батюшка почти никогда без слез не вспоминал своего старца. Дорожил, как святыней, каждой его книгой; старые бумажки, служившие закладками, не разрешал уничтожать, потому что были они положены дорогими батюшкиными руками; иконы, писанные его кистью, благоговейно охранял, поновлял, портрет его всегда с особым чувством показывал своим духовным детям – духовным внучкам батюшки Германа.

Насаждая старчество в своей обители, отец игумен искал не внешних достоинств или достатка; он искал, чтобы каждый из его братства, по слову одного из паломников пустыни, «мог принести на алтаре своего сердца жертву духовную, отдать всю свою жизнь Христу». Поэтому «не внешним убранством зданий и материальным достатком славится Зосимова пустынь. Не шумные громкие дела расточает она по белому свету. Ее насельники богатеют не по-земному, а возделывают в себе плоды Духа… Они жаждут единого на потребу (Лк 10:42)… Открыть всю свою душу старцу, обнажить раны своего сердца, получить от него пластырь спасительный – вот чего хочет зосимовский инок», по слову того же богомольца.

А вот и внешнее поведение этого инока: «Тих и незлобив, с любовью и приветливостию встречает он каждого приходящего, не различает он бедного и богатого… Не разговорчив, не многоречив пустынный инок, не услышишь ты от него длинных, пустых и праздных речей, но он уже одним видом своим много скажет тебе без слов. Тиха и проста по виду благословенная обитель. Дух этой великой простоты особенно запечатлен в богослужении, составляющем средоточие зосимовской жизни. Тихо и мерно идет церковная служба. Медленно и плавно чтение и пение. Все проникнуто духом глубокого смирения и покаянного умиления. Все так благочинно, уставно и вместе так просто. Зосимовское богослужение сильно и неотразимо действует на душу: в нем звучит искренний голос любви к Господу – и ко всем людям как братьям о Господе».

Даже самый лес, в котором помещалась обитель, даже сама дорога от станции – по личным свидетельствам зосимовских паломников – были обвеяны какой-то особой неземной тишиной, напоены ароматом и благоуханием…

Так текла, или, вернее, возрастала изо дня в день внутренняя жизнь Зосимовой пустыни в годы, когда в число ее братства был зачислен и брат Александр. В среду тихих, ищущих Господа братий принят новый брат. Неудивителен поэтому трепет его души, особенно поначалу, когда он вступил в то общество, которого хотела, которого искала его молодая душа, о высоких примерах которого знала она из чтения святых Отцов.

В августе того же года послушник Александр был одет в одеяние, присвоенное братии обители. Этим он поделился в письме со своими старцами-родителями.

Ему как ветеринарному врачу наряду с уходом за скотом было определено послушание – лечить болезни всех монастырских животных. Но и все остальные обязанности братии попеременно исполнялись молодым послушником.

Из числа послушаний, которые проходил брат Александр, известны пение на клиросе, работа в аптеке, продажа книг и икон в монастырской лавочке, уборка лошадей и конюшен, полевые работы, послушание в просфорне. Проходя клиросное послушание, брат Александр занимался перепиской нот. В бумагах его остались рукописи песнопений Постной и Цветной Триоди, воскресных тропарей, предначинательного псалма и проч. Иногда при разучивании отдельных песнопений с братией послушник Александр использовал свое знакомство с музыкой, проигрывая на скрипке гаммы и отдельные мелодии. Был он и канонархом, причем очень любил устав. И бывало, когда приходилось оставлять клирос, а опытных уставщиков не было – напишет на записочке, какие стихиры, тропарь, богородичен следуют одни за другими по порядку.

Что может быть дороже для сердца православного христианина, и особенно инока, дней Страстной седмицы? Но и здесь по долгу своего ветеринарного образования брат Александр должен был жертвовать иногда богослужением страстных дней. Так уже позднее он утешал некоторых из своих духовных детей, которым приходилось ради работы пропускать службы Страстной седмицы, что и ему однажды во время литургии в Великий Четверг пришлось быть занятым на скотном дворе – принимать теленка.

Конный двор был также в ведении брата Александра. В его записной книжке есть отметки о размерах площади старого и нового конного двора, высоты его «от полу до потолка» и «от потолка до конька крыши». Там же записаны размеры коровника. Возможно, что к этому именно времени – послушанию брата Александра на скотном дворе – относились слова батюшки Германа, сказанные им про брата Александра одному из своих духовных детей-архипастырей: «какое у меня золото на конюшне сокрыто!».

12 июня 1909 года, через год с небольшим после поступления в обитель, брат Александр был облечен в рясу. Об этом он сам писал на полях следованной Псалтири под 12 июня: «На сей день в 1909 году многогрешный и недостойный послушник Александр облечен в одежду плача и сетования о грехах (рясу)». Под 19 же ноября записано: «В сей день в 1909 году многогрешный Александр облечен в куколь незлобия и смирения».

Не осталось уже от этого времени дневников, как бывало в Казани, уже не было времени для ведения их; только эти краткие смиренные записи на страницах богослужебной книги отмечают события в иноческой жизни ревностного послушника.

Так, живя в обители, проходя различные послушания, будучи сокрыт от людей и совне и изнутри, открывая только Господу и старцу свои внутренние переживания, послушник Александр со свойственным его душе внимательным самовоззрением отмечал каждый шаг на пути своей иноческой жизни. Все здесь было дорого для его иночествующего сердца: и ряса, и куколь незлобия, – все было вехами, путемериями монашеского пути. Это тонкое внимание ко внутренним переживаниям души, умение среди обычной по виду жизни найти глубокий внутренний смысл было присуще духу батюшки, было его отличительным качеством, его особенностью, со всей силой проявившейся в позднейшие годы. Старческое руководство воспитывало, углубляло и обогащало эти природные качества, внутренняя жизнь послушника красной нитью шла перед его глазами среди множества разнообразных послушаний. К этой сокровенной внутренней жизни души, к сокровенному дыханию внутреннего человека, ко внутренней незримой брани с помыслами были устремлены все его усилия. Тонко следил он, как душа то одерживала победу, то побеждалась; примечал, за какие сроки и в чем, по авве Дорофею, душа достигала того или иного качества или туне боролась; сравнивал жизнь свою в Зосимовой пустыни с тем, что было в миру – и во всей красоте восставало перед ним незримое руководство Божие, открытое в водительстве старца, весь путь духовной работы отчетливо живописался в уме. И это было тайной пищей души, до сытости питающей ее в сокровенном внутреннем человеке, нишей, сокрытой от взоров всех окружающих, тонким и чудным дыханием пустыннолюбивого сердца.

17 марта 1910 года, почти через два года по принятии в обитель брат Александр был пострижен в рясофор. На страницах следованной Псалтири написано под 17 марта: «В сей день в 1910 году пострижен в рясофор за прежде-освященной литургией о<тцом> игуменом Германом». – Новое путемерие и новые усилия в борьбе со врагом спасения, новые труды по очищению сердца.

Еще в Казани возлюбив чтение творений святых Отцов, отец Александр и в Зосимовой пустыни не оставлял этого спасительного делания. Меньше уже было досуга для выписывания отдельных изречений, как раньше, но теперь уже непосредственно в книге делались им при чтении отметки. Имея благословение на сие дело от старца, отец Александр употреблял на чтение значительную часть своего свободного времени. И вот он изучает труды Симеона Нового Богослова, делая на полях отметки красным карандашом, внимательно читает Исаака Сирина, делая сличение одного перевода с другим, и здесь же на страницах книги пишет исправление перевода. «Добротолюбие» отец Александр любил читать на славянском языке, считая что в переводе епископа Феофана оно теряет свою истинную красоту. Также и о переводе Исаака Сирина Паисием Величковским батюшка впоследствии говорил, что он хотя и труден и местами даже темен, но так сохраняет дух преподобного писателя, что ни в какое сравнение не может пойти с другими переводами.

Особой любовью незабвенного отца нашего пользовались творения отечественного писателя-подвижника епископа Игнатия Брянчанинова. Все тома его произведений были приобретены отцом Александром, и изучен был отдельно каждый том с его особенностями. В этих книгах больше чем где-либо находим отметки, примечания, сравнение страниц, ссылки на те или иные места текста. И не удивительно. В писаниях святителя Игнатия отец Александр находил ответ на волнующие его вопросы современного ему подвижничества, в них он имел и опытные указания, как спасаться в условиях современной жизни; в душе епископа-аскета отец Александр находил много родственного своим чувствам, взглядам и переживаниям. Вместе с епископом Игнатием восклицало все его существо: «Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых (Пс 1:1), блажен человек, укрывшийся в обители от волн житейского моря, блаженно сердце, сладостно и нестерпимо страждущее любовию к Богу».

Отдавая весь свой досуг чтению, изредка и выпискам из духовных книг, отец Александр не мог особенно много заботиться о порядке в своей келлии. Все, что нужно было для обихода, тщательно не прибиралось, все стояло на виду – так, чтоб было под руками, когда понадобится. Угли для самовара были насыпаны прямо на полу келлии, посуда всегда стояла на столе, никуда не уносилась; здесь же, на столе, помещался и маленький самоварчик. В деревянных простых ящиках был распределен необходимый домашний инвентарь. Единственным украшением келлии служили иконы и книги.

Выписки из книг, которые делал в это время отец Александр, касались главным образом старческих наставлений, уставов монастырей, чинов общежительных и подобного. «По слову царя и пророка Давида, – читаем мы в этих рукописях, – нет лучшего на земле жития, как общежительное: се что добро, или что красно, но еже жити братии вкупе (Пс 132:1). И преподобный Феодор Студит говорит: когда пришел на землю Господь наш Иисус Христос, то избрал не пустынное или столпническое житие, но образ повиновения… Господь избрал предпочтительно наше житие, житие в повиновении, а не иное какое из всех прочих. Как же нам не радоваться? Как не веселиться?..» И действительно веселился юный инок и запечатлевал в душе слова богодухновенных Отцов, вписывая их в свои рукописи: «Мы, иноки, устами и сердцем обещаемся вести монашескую жизнь с первого дня пострижения». «Прежде же знай, брате, что похвала и украшение жизни твоей должно быть то, чтоб тебе не заботиться о суете мира сего, ни о живых, ни о мертвых».

Такими и подобными назиданиями возгревал в душе своей ревность о Господе отец Александр, тщась подражать во всем красоте и цельности монашества первых веков…

К этим годам относились поездки отца Александра в Москву по делам сельскохозяйственных нужд обители. Батюшка Герман посылал его туда главным образом для приобретения сельскохозяйственных машин, полагаясь на духовного сына как опытного и хорошего хозяина. И действительно, отец Александр и в это дело вкладывал душу, любя все, что было от святого послушания. С терпением разбирался он в сложном устройстве жнеек, косилок, сеялок… Даже уже позднее остался у батюшки этот навык знать все колесики и гайки. С терпением, бывало, займется он разбором какой-нибудь сломанной вещи и все пригадывает – какой винтик подойдет.

Приобретая машины для обители, отец Александр и сам много работал в поле. Занимался он пахотой, причем часто пахал на двух лошадях. Однажды, работая на жнейке, в которую была впряжена сильная лошадь, отец Александр чуть было не пострадал. Сильное животное, чего-то испугавшись, понесло в сторону, отец Александр удерживал что было силы, но ничего уже нельзя было сделать: животное несло через поля и дороги. По счастью, лошадь свернула к речке и тут остановилась, взмыленная, дрожащая.

Остался документом этих полевых работ отца Александра «Календарь сельского хозяина на 1913 год». Здесь начиная с мая месяца идут наблюдения отца Александра за погодой. Так, 14 июня отмечено: «температура утром – 10°, в полдень – 18°, вечером – 12°; направление ветра – западное; утром погода ясная, в полдень облачно, ветер». В самую жаркую рабочую пору, с конца июня, записи прекращались до сентября, когда опять идут отметки. Так, под 11 сентября: «утром температура —1°, ясно и тихо». Дальше в календаре идут различные рабочие пометки и в том числе подсчет пахотной земли, урожаев ярового, ржи, картофеля… «Начали пар пахать 1/V, окончили 26/V; занавозили 1/5 десятины и запахали 10/VI».

А вот и духовный документ «сельского хозяина». На маленьком клочке исписанной со всех сторон бумажки читаем: «27 за литургией принял помысл о поездке в Москву и посему был рассеян, а потом к вечерне и совсем потерял прежнее мирное устроение по нерадению».

Так шли годы за годами в стенах обители. Подходил к концу 7-й год иноческой жизни отца Александра. Наступил 1915 год; отец игумен Герман в числе других братий представил и отца Александра на пострижение в мантию. В начале 1915 года бумаги были посланы на утверждение Митрополиту.

О том, что переживал отец Александр, ожидая долгожданного умертвил своего для мира, лучше всего судить по тем его письмам, которые сохранились от этого времени. Батюшка пишет в это время письма в Казань к оставшимся своим руководителям и духовно близким людям.

«…Приближается день вступления в тот подвиг, – пишет отец Александр к схиархимандриту Гавриилу, – на который Вы меня благословили еще 10 лет тому назад… Поэтому у Вас я прошу Вашего отеческого благословения и святых молитв, да укрепит Господь меня многонемощного и многострастного начать новую жизнь в обновленном духе с неугасающей ревностью о Господе».

Для отца Александра, уже не нового на пути послушания и отсечения своей воли, постриг в мантию являлся, таким образом, еще одним обновлением, новым подвигом с возбуждением новой неугасаемой ревности и обновленного духа. Поистине, он был, по совету святых Отец, каждый день в монастыре как новоначальный, отчего и имел великий страх и трепет ко всему духовному. Так и совершал он стопы свои к этому вожделенному моменту своей жизни, по любимому изречению своему, «между надеждою и страхом».

Более пространно пишет о том же отец Александр к игумении женского Казанского монастыря матери Варваре, прилагая к письму и некоторые свои прошения. «По-видимому, наступает важный для меня момент моей жизни – пострижение в мантию, – пишет отец Александр, – извещая о сем, сообщу Вам и желание сердца моего». Говоря далее о том, какое значение в жизни имела для него Казань, отец Александр просит матушку Варвару «не отказать прислать параман, освященный у святой иконы Казанской Божией Матери и на мощах святителей Варсонофия и Гурия, каковой параман будет видимым выражением благословения Царицы Небесной и святителей Варсонофия и Гурия».

«Нет у меня, – продолжает он, – и святых икон сих казанских моих покровителей. Еще приснопамятный батюшка отец Варсонофий хотел нам прислать эти иконы, но не поспел, а теперь Вы, матушка, после него одна остаетесь на духовном поприще в Казани, к кому я могу еще обратиться со своей покорнейшей просьбой». Письмо свое отец Александр заключает словами: «пока писал – всплакнул не один раз; так жизнь в Казани была утешительна для моей души».

Глубоки были корни, которые оставила Казань в жизни зосимовского инока. Даже теперь имя, которое он хотел получить в постриге, было имя святителя Варсонофия Казанского, от юности возлюбленного им угодника. В ответ на письмо к матери Варваре отец Александр получил от нее письмо вместе с параманом и образом Казанской Божией Матери, которые матушка с любовию посылала ко вступающему на новый путь «обручения с Господом и смерти для мира», по слову ее.

Наконец 18 марта 1915 года в Великую Среду состоялся постриг отца Александра в мантию. Лучше всего привести здесь его подлинные слова, оставшиеся нам от этого дня:

«18-го марта 1915-го года. День пострига. Родители! и есть сын у вас и нет его, и умер он и жив он! (Господи! всегда бы таким себя чувствовать]). Охватит сердце твое злоба, хватайся рукою за сердце… а там на кресте Сама Любовь – Христос Распятый. Все хороши, все добры зело».

«Евангельский старец, поручившийся за меня, – продолжает далее батюшка, – может быть похвалой для меня на страшном суде Христовом, если представит меня таковым, яковым приял от св<ятого> Евангелия, и я явлюсь для него похвалой, если соблюду все заветы его (2 Кор 11:14) – связь между старцем и учеником.