Андрей Белый: между мифом и судьбой

Гамаюн в «Букваре» Кариона Истомина (1694)

Гамаюн на старом гербе Смоленска – безногая птица, не летящая, а плотно сидящая, причем не на райском древе, а на грозном пушечном жерле[457 - В различных вариантах он воспроизводится, напр., в статье Г. В. Ражнева «Загадки птицы Гамаюн» (Наука и жизнь. 1994. № 1. С. 25–27) и в его книге «Герб Смоленска» (Смоленск: Библиотека журнала «Край Смоленский», 1993).]. На гербе из «Титулярника» царя Алексея Михайловича (1672) Гамаюн – явный родственник того существа, которым в «Букваре» Кариона Истомина иллюстрируется буква «Г». В XVIII веке смоленский Гамаюн обрел птичий облик, став просто безногой птицей. И только в XIX веке ноги у него отросли[458 - См.: Винклер П. П., фон. Гербы городов, губерний, областей и посадов Российской Империи, внесенные в Полное собрание законов с 1649 по 1900 год. СПб.: Издание книгопродавца Ив. Ив. Иванова, 1899. С. 139 и др.; краткую характеристику и прорисовки гербов Смоленска: Сперансов Н. Н. Земельные гербы России XII–XIX вв. М.: Советская Россия, 1974. С. 36–37. В различных вариантах герб Смоленска воспроизведен в статье Г. В. Ражнева «Загадки птицы Гамаюн» (Наука и жизнь. 1994. № 1. С. 25–27) и в его книге «Герб Смоленска» (Смоленск: Библиотека журнала «Край Смоленский», 1993).].

Герб Смоленска из «Титулярника» царя Алексея Михайловича (1672)

Считается, что птица Гамаюн не изображалась на лубочных картинках. Но вот что странно, о такой народной картинке упоминает П. И. Мельников-Печерский, известный не только как писатель, но и как этнограф и знаток старообрядческого быта. В романе «В лесах» (1871–1874) лубочный Гамаюн (вместе с Сирином и Алконостом) появляется при описании интерьера зажиточного дома «удельного головы Скорнякова»:

Скорняков был не из последних тысячников по Заволжью. <…> Дом у него стоял большой, пятистенный, о двух ярусах, с боковушами и светлицами <…>. В передней горнице стояла русская печь <…>. Возле огромной божницы красного дерева со стеклами, наполненной иконами в золоченых ризах, булавками приколоты были к обоям картины московской работы. Они изображали райских птиц Сирина, Алконаста и Гамаюна, беса, изувешанного тыквами, перед Макарием Египетским, Иоанна Новгородского, едущего на бесе верхом в Иерусалим к заутрене, и бесов, пляшущих с преподобным Исакием[459 - Мельников П. И. (Андрей Печерский). Полное собрание сочинений. Т. 5: В лесах: Роман в 4 ч. Часть 3. СПб.; М.: Издание товарищества М. О. Вольф, 1897. С. 159. Имеется в виду Исаакий Печерский (ум. 1072).].

Герб Смоленска (после 1780)

Герб Смоленской губернии (после 1856)

Если доверять писателю-этнографу (и профессиональному «расколоведу»), то хоть и с немалой долей риска, но все же можно предположить, что лубочные картинки «московской работы» с изображением птицы Гамаюн или просто не сохранились, или недостаточно тщательно разыскивались исследователями. Может быть, еще найдутся?

Как бы то ни было, но народные предания и птицу Гамаюн порой признавали райской, живущей вместе с Фениксом на Макарийских островах. Так, в «Поэтических воззрениях славян на природу» А. Н. Афанасьев упоминает о «лубочной карте, известной под заглавием: „Книга, глаголемая Козмография, переведена бысть с римского языка“», которая «представляет круглую равнину земли, омываемую со всех сторон рекою-океаном; на восточной стороне означен „остров Макарийский, первый под самым востоком солнца, близ блаженного рая; потому его тако нарицают, что залетают в сий остров птицы райские Гомаюн и Финикс и благоухание износят чудное… тамо зимы нет“»[460 - Афанасьев А. Н. Поэтические воззрения славян на природу. Опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований в связи с мифическими сказаниями других родственных народов: В 3 т. Т. 2. М.: Индрик, 1994. С. 135 (репринт издания 1868 г.). Там же – прим. Афанасьева, ставящее птицу Гамаюн в один ряд с Сирином и Алконостом: «Лубочные картины познакомили наше простонародье и с другими райскими птицами Алконостом и Сирином <…> лубочная карта, известная под заглавием: „Книга, глаголемая Козмография…“», хранится в РНБ (URL: https://rusneb.ru/catalog/000200_000018_RU_NLR_DIGIT_10580/).

. К. Былинин и Д. М. Магомедова отмечают, что «образ птицы Гамаюн имел слабое отношение к древнерусскому фольклору (если об этом вообще можно говорить), поскольку его первое упоминание находится в натурфилософском трактате александрийского ученого и путешественника VI в. Косьмы Индикоплова (Индикоплевста) „Христианская топография“ (ок. 547)», и приводят цитату из одного из списков XV в., озаглавленного «Книга глаголемая Козмография»: «В той же части Азии в Симове жребии острове на восточном море, первой Макаридцкий близь блаженного рая, потому близь глаголють; что залетают отътуду птицы райские гамаюн и финикс, и благоухание износят чудное» (Былинин В. К., Магомедова Д. М. Из наблюдений над бестиарием А. Блока: Птицы Гамаюн, Сирин, Алконост и другие. С. 42 (и с. 57, прим. 6, 7 – литература вопроса). Также: Белова О. В. Славянский бестиарий. С. 84.].

Примерно в тех же местах, где пребывает «Божья-то благодать», живет, как «люди сказывают», птица Гамаюн в рассказе И. С. Тургенева «Касьян с Красивой Мечи» (1851) из «Записок охотника». Об этом мечтательно повествует главный герой произведения:

<…> много, что ли, дома-то высидишь? А вот как пойдешь, как пойдешь, – подхватил он, возвысив голос, – и полегчит, право. И солнышко на тебя светит, и богу-то ты видней, и поется-то ладнее. Тут, смотришь, трава какая растет; ну, заметишь – сорвешь. Вода тут бежит, например, ключевая, родник, святая вода; ну, напьешься – заметишь тоже. Птицы поют небесные… А то за Курском пойдут степи, этакие степные места, вот удивленье, вот удовольствие человеку, вот раздолье-то, вот божия-то благодать! И идут они, люди сказывают, до самых теплых морей, где живет птица Гамаюн сладкогласная, и с дерев лист ни зимой не сыплется, ни осенью, и яблоки растут золотые на серебряных ветках, и живет всяк человек в довольстве и справедливости… И вот уж я бы туда пошел…[461 - Тургенев И. С. Полное собрание сочинений и писем: В 30 т. Т. 3. М.: Наука, 1979. С. 119.]

И непосредственно на Макарийские острова поселяет своего Гамаюна (вместе с Сирином) Константин Бальмонт в стихотворении «Райские птицы» из сборника «Жар-птица» (1907), построенного на славянских аллюзиях:

На Макарийских островах,
Куда не смотрят наши страны,
Куда не входят смерть и страх,
И не доходят великаны, —

На Макарийских островах
Живут без горя человеки,
Там в изумрудных берегах
Текут пурпуровые реки.

Там камни ценные цветут,
Там все в цветеньи вечно-юном,
Там птицы райские живут,
Волшебный Сирин с Гамаюном.

И если слышим мы во сне
Напев, который многолирен,
В тот час в блаженной той стране,
Поет о счастьи светлый Сирин.

И если звоном нежных струн
Ты убаюкан, засыпая,
Так это птица Гамаюн
Поет в безвестном, голубая[462 - Бальмонт К. Жар-птица: Свирель славянина. М.: Скорпион, 1907. С. 225. Также: Бальмонт К. Д. Собрание сочинений: В 7 т. Т. 2: Полное собрание стихов 1909–1914: Кн. 4–7. М.: Книжный Клуб Книговек, 2010. С. 460–461.].

Очевидно, что при создании стихотворения Бальмонт опирался на «Поэтические воззрения славян на природу». Пристальное внимание поэта к этому труду зафиксировано его биографами и исследователями. «Эта книга дала мне за <последний> год столько светлых минут, что не знаю, как ее благословлять», – писал он 10 августа 1905 года близкому другу Т. А. Полиевктовой, приславшей ему трехтомник Афанасьева[463 - Цит. по: Куприяновский П. В., Молчанова Н. А. Бальмонт. М.: Молодая гвардия, 2014. С. 157–158 (Жизнь замечательных людей).]. В письме от 1 февраля 1906 года он возвращается к той же теме и подчеркивает влияние «Поэтических воззрений…» на свое творчество: «Ни Вы не знали, ни я не подозревал, сколько они мне дадут. Они послужат исходной точкой для целой эпохи, новой эпохи в моей жизни. Я ничего не могу читать – только их <…>. У меня возникает в душе целый мир замыслов и литературных планов»[464 - Там же. С. 163.].

В нарушение народной традиции Бальмонт исключает из своего «обзора» птицу Алконост, традиционно идущую в паре с Сирином, и в нарушение «указания» Афанасьева пренебрегает птицей Феникс; он «поселяет» на Макарийских островах рядом с Сирином птицу Гамаюн… Но важнее, на наш взгляд, то, что различия между Сирином и Гамаюном – вполне в духе народной традиции – оказываются несущественными и с точки зрения функциональности, и с точки зрения психологических характеристик. Да и иконографически они скорее похожи, чем своеобразны: Гамаюн «поет в безвестном», Сирин «поет о счастье», Гамаюн – голубая птица, Сирин – светлая… Обе они – птицы райские и волшебные[465 - Примечательно, что в стихотворении «Птица Сирин» из того же сборника Сирин обладает всеми чертами древнегреческой Сирены: «Птица Сирин на Море живет, / На утесе цветном, / На скалистом уступе, над вечной изменностью вод, / Начинающих с шепота волю свою, / и ее возносящих как гром. / Птица Сирин на Море живет / Над глубокой водой, / Птица Сирин так сладко поет, / Чуть завидит корабль, зачарует мечтой золотой, / На плывущих наводит забвенье и сон, / Распинает корабль на подводных камнях, / Утопают пловцы в расцвеченных волнах, / Услаждается музыкой весь небосклон, / Звуки смеха со всех возрастают сторон. / Беспощадна Любовь с Красотой, / Кто-то властный о Жизни и Смерти поет, / Над пустыней седой кто-то есть молодой, / Кто струну озарит – и порвет. / Птица Сирин на Море живет, / Над глубокой водой» (Бальмонт К. Жар-птица… С. 230. Также: Бальмонт К. Д. Собрание сочинений. Т. 2. С. 463–464).].

Как кажется, из этой традиции опосредованно исходит и «Птица Гамаюн» Любови Столицы (1910). Правда, рай здесь сужается до личного комфортного пространства, в котором можно с упоением предаваться счастью любви, причем откровенно лесбийской. Анатомия у этой «птахи-девушки» вполне васнецовская («А лицом и грудью – дева…»), окрас же – бальмонтовский («Голубое – в перьях – чрево…»). Ну а пение «голубой Гамаюн» настолько обольстительно, причем не только для лирической героини стихотворения, но и для представителей мужского пола («Зазывали всех, кто юн, – Королевичей – В рай наш девичий…»), что невольно напрашивается сравнение с Сиреной, на худой конец – с Сирином:

В рай мой, розовый от света
И от яблонного цвета,
Прилетала раз она
И, пока текла весна,
Пела, милая,
Синекрылая…

Голубое – в перьях – чрево,
А лицом и грудью – дева,
Мягче нет ее хвоста,
Нет улыбчивее рта,
Гуще – волоса,
Слаще – голоса…

От него – играли грозы,
И лазоревые розы
Зацветали по тропам,
И любилось голубям,
И плясала я,
Лада шалая!

А когда брала усталость,
К ней, лукавая, я кралась
И, поймав в тени куста,
Целовала вдруг уста
Еле рдяные,
Пеньем пьяные.

Ах, как мы с тобой смеялись,
Как мы в зелени качались,
Голубая Гамаюн!
Зазывали всех, кто юн, —
Королевичей —
В рай наш девичий…

Птаха-девушка, ты пела,
Улыбая лик свой белый,
Сладкой капая слюной,
Обнимаючись со мной…
Как любила я
Песни милые![466 - Столица Л. Голос Незримого: В 2 т. / Сост., подгот. текста и прим. Л. Я. Дворниковой и В. А. Резвого; послесл. Л. Я. Дворниковой. М.: Водолей, 2013. С. 101–102.]