Туз червей

– Это русский композитор и дирижер. В тридцатых годах двадцатого века он сочинил балет по пьесе «Ромео и Джульетта». Всегда хотел сводить на него маму.

– Так почему не сделаешь этого?

Он так долго молчит, что я решаю сменить тему:

– Я думала, тебе не нравится искусство.

Левий пожимает плечами.

– Мне больше нравится то, что можно услышать, чем то, что можно увидеть.

– Понятно. Но зачем ты включил на полную музыку и одновременно надел наушники?

Он с довольным видом улыбается.

– Это мои шумоподавляющие наушники. И они как раз помогают мне не слышать этой музыки. Чтобы я мог сконцентрироваться.

Я несколько растерянно хмурюсь. Как-то это все абсурдно и сюрреалистично.

– Знаешь, с таким же успехом ты можешь и… ну, выключить музыку. Ты что, хочешь, чтобы нас возненавидели соседи?

Он снова спокойно улыбается, и в этот самый момент в моей голове что-то щелкает.

– Ааааа!..

Ну как же ему идет быть ублюдком! Должно быть, Тито по ту сторону стены просто с ума сходит от этого шума. Если он намеревался лечь пораньше, чтобы завтра быть в форме, – что ж, не срослось.

– Как думаешь, почему я выбрал эту комнату? – поднимаясь, спрашивает Левий, одетый в одну только футболку и пижамные штаны.

– Значит, твой план заключается в том, чтобы, не давая ему спать, негативно повлиять на его способности? Как коварно, – говорю я, улыбаясь. – Мне нравится.

– Более того: он будет думать, что я всю ночь развлекался. Это заставит его потерять бдительность…

Как и факт нашей помолвки, полагаю.

– А ты тем временем вечера напролет изо всех сил тренируешься, – дополняю я, покачивая головой. – Хитро, хотя и не слишком-то порядочно для человека, напрочь отказывающегося жульничать.

– Это не жульничество. Всего лишь небольшая манипуляция. И мне совершенно не жаль продажных воров вроде него.

«Продажных воров»? Мне хочется спросить, о чем он говорит, потому что, очевидно, я не улавливаю связи, но по его взгляду становится понятно, что сегодня он не собирается ничего мне рассказывать. Вот почему вместо этого я говорю:

– Тебе лучше переодеться.

– Зачем?

– На нашей двери висела записка. Судя по всему, Ли Мей устраивает вечеринку у себя в номере и мы на нее приглашены.

Он кривится, вновь концентрируясь на картах.

– Ya luchshe sdohnu. Это как-нибудь без меня.

– Ну-ка цыц, отказы не принимаются! Мне необходимо человеческое общество, и быть не может, что я заявлюсь туда без своего жениха.

С этими словами я захлопываю дверь. На самом деле у него нет выбора. Я приехала в Лас-Вегас за тем, чтобы веселиться, а не за тем, чтобы проводить вечера, в одиночестве сидя в своей комнате.

Когда часом позже Левий присоединяется ко мне в вестибюле, на нем надеты черные брюки и белая рубашка с небрежно закатанными до середины предплечья рукавами. Его волосы еще не высохли после душа, и от этого он кажется еще более обаятельным. Хоть он и возмущается, но все же, как видно, слушает меня.

Когда Томас спрашивает, куда мы идем, Левий говорит ему переодеться и позднее зайти за нами к Ли Мей. Он даже не дает ему времени отказаться, и это вызывает у меня гортанный зловещий смешок.

– Кстати, мы ведь не согласовали историю нашей безумной любви, – напоминаю я, пока мы идем по коридору.

– Мне больше нравится импровизировать.

– Хотя бы расскажи мне о русских женщинах, – настаиваю я, смотря прямо перед собой. – Я знаю, что в разных культурах понятие брака отличается. Мне просто нужно молча соглашаться со всем, что ты говоришь, или я все же могу проявлять характер?

Он долгое время молчит. Мы заходим в лифт, и он прислоняется к зеркалу, поднимая на меня взгляд пронзительных глаз.

– В России брак очень важен. Как правило, женщины рано выходят замуж и делают это с целью создать семью. Хоть ситуация и начинает потихоньку меняться, русское общество по-прежнему очень патриархально. Женщины занимаются готовкой, уборкой и воспитанием детей, в то время как мужчина работает и зарабатывает деньги.

Я насмешливо вскидываю бровь, глядя на него из другого конца лифта, и выдаю:

– Ну прямо-таки 1950-й.

– Может, ты и права… Но мы воспринимаем это иначе, – спокойно добавляет он. – Ты не вправе судить о моей культуре, не зная и не понимая ее.

Я замолкаю. Он прав, и именно поэтому я прошу его объяснить мне больше. Как будто бы подбирая правильные слова, он говорит:

– Вы не хотите, чтобы вас окружали вниманием и заботой, потому что отказываетесь, чтобы вас считали более слабым полом. Бывает и так, что вы воспринимаете эту заботу как неосознанный способ вас подчинить.

– А это не так?

– Не стану говорить за всех остальных, но в моем случае – нет, не так. Просто меня воспитали джентльменом; «главой семьи».

Я насмешливо улыбаюсь. Его это, кажется, веселит.

– Это всего лишь слово.

– Слова тоже важны, Левий. Именно они пересекают века и творят историю, и именно они определяют общество.

Он смотрит на меня, ничего не говоря, и в конце концов кивает.

– Ты права. Моя ошибка.

– Твой отец тоже таким был?

– Не совсем, – отвечает он, отводя взгляд и погружаясь в воспоминания. – Всегда уважать женщин меня научила именно мама. Все те жесты, что вы видите в негативном свете, на самом деле рождаются из благого намерения. Мы платим в ресторане, потому что нам это нравится, потому что мы хотим о вас позаботиться. Мы носим тяжести не потому, что считаем, будто вы не способны донести их самостоятельно, а потому, что хотим уберечь вас от нагрузки. И хоть я и знаю, что мой образ мышления кому-то покажется устаревшим, я все равно не понимаю, что с ним не так.

Я в растерянности молчу. Мне хочется сказать ему, что нет ничего плохого в том, чтобы заботиться о любимом человеке, до тех пор, пока эта забота не переходит в навязывание ему какой-то нежеланной роли, но я все равно молчу.