Руки Орлака

– Второй скорый столкнулся под Монжероном со встречным…

Какая-то женщина начала медленно оседать на перрон.

– Есть жертвы? – спросил кто-то сдавленным голосом.

– Возможно…

Кто-то застонал. Начальника вокзала забросали вопросами.

Не став дожидаться, Розина направилась к выходу, пробилась сквозь толпу еще не знающих ни о чем встречающих, стоявшую по ту сторону барьера, и кинулась к автомобилю:

– Феликс! В Монжерон! Скорее!.. Поезд, на котором ехал мсье, потерпел крушение…

Она задыхалась.

– А где это – Монжерон? – спросил шофер.

– Вот этого я не знаю. Знаю только, что не очень далеко. Где-то на линии, разумеется. Следуйте вдоль линии PLM.

– Следуйте вдоль линии, следуйте вдоль линии… – бормотал шофер, качая головой, но запускать двигатель не спешил.

Из здания вокзала уже выбегали люди. Какой-то господин, прилично одетый, задержался у машины:

– Вы не туда едете, не в Монжерон? Я кое-кого ждал, как и вы. Дорогу я знаю, могу показать…

– О мадам, возьмите и меня тоже!

Их было человек семь или восемь.

– Садитесь, садитесь, – сказала Розина. – Но поскорее! Ох боже ты мой!

Небольшой лимузин набился битком. По улице, подзывая водителей, бегали мужчины и женщины. Автомобиль сорвался с места.

Прижатая к дверце, Розина молча слушала, как ее случайные попутчики обмениваются мнениями. От этих незнакомцев исходили самые разные запахи. На владелицу авто они уже почти не обращали внимания.

– Начальник вокзала сказал, что выслали вспомогательные поезда, которые заберут выживших.

– А он не говорил, сколько народу погибло?

– Как по мне, так уж лучше побывать там самому; если мой сын ранен…

– Фактически все мы смертны… – говорил какой-то дородный папаша. – Но ладно я… Так там моя невестка… Должна была вернуться лишь завтра… Как подумаю, что…

Кругом стояла кромешная тьма. Холод пробирал до костей. Автомобиль уже выехал из Парижа и теперь несся по прямой дороге, бросая перед собой искусственный бело-лунный свет фар. Сидевший рядом с водителем господин, который знал, где находится Монжерон, приподнимал воротник пальто. Пожилая женщина, тоже расположившаяся спереди, судорожно цеплялась костлявой рукой за масленку.

Машина остановилась перед указателем, а затем набрала ход. Каждый то и дело бросал взгляд на стрелку спидометра. Их организмы вырабатывали какую-то неведомую внутреннюю энергию, которая, как все втайне надеялись, могла как-то помочь двигателю и, соответственно, повысить скорость.

Однако же Розина пыталась восстановить в себе Розину, преисполненную хладнокровия. Она думала: «Быть может, он не поехал этим поездом… Быть может, поехал, но только лишь ранен… А если он ранен, это сущий пустяк…»

Но, несмотря на все ее усилия, из головы у нее не шла другая мысль – мысль, которая неотступно преследовала и всех ее попутчиков.

Дородный папаша, у которого в поезде ехала невестка, зашевелился, еще сильнее вдавив Розину в дверцу, и промолвил:

– Подъезжаем.

Впереди, в рыжеватых отблесках пламени, поднимался вверх дым от полыхавшего пожара.

Катастрофа произошла не так далеко от Парижа, минутах в сорока езды от вокзала.

Кордоны оцепления еще не были выставлены, так что Розина смогла свободно подойти к железнодорожному полотну. Вышагивая на каблуках в стиле Людовика XV[3 - Имеются в виду каблуки, похожие на ножку рюмки.], она то и дело оступалась в темноте, натыкаясь на камни и затвердевшие от мороза кочки, цепляясь за кусты и вырванные комья земли. Она дрожала от холода и думала, что потеряет сознание от зловещего шума катастрофы.

Даже в темноте можно было различить, что кругом царит невообразимый хаос. Уродливые формы складывались в очертания груд железа. То тут, то там тусклыми желтыми звездочками перемещались фонари. Было видно даже, как мерцают, неистово раскачиваясь на ветру, светильники в самом поезде. И повсюду бегали люди…

Огонь отражался от медных касок. В отблесках пламени, которое тушили пожарные, стояли два локомотива – вздыбленные, покореженные, вошедшие один в другой. И за криками, призывами, стонами, плачем, короткими указаниями и растерянными ответами, из которых состоял весь этот страшный адский шум, с ужасом ощущалась глубокая, как смерть, тишина.

Она завопила пронзительным, изменившимся от тревоги голосом:

– Стефен!.. Стефен!.. Стефен!..

Мимо в спешке пронесли носилки – одни, другие, третьи… Во тьме, у разбитых вагонов, суетились люди. Кто-то прокричал:

– Свет! Боже правый, нам нужен свет!

На это другой голос, сухой и властный, ответил:

– Первый из вспомогательных поездов привезет прожектор. Спокойнее, прошу вас.

Розина, обезумев, вертелась вокруг собственной оси, обращаясь ко всем, кто проходил мимо:

– Мсье, помогите, скажите… Я ищу мужа…

Она не говорила: «Стефена Орлака, пианиста», так как слишком долго жила среди простого люда, чтобы не знать, что известное имя не всегда является таковым во всех кругах и что, даже если оно таковым и окажется, не всегда следует его произносить.

Но никто ей не отвечал. Каждый, будучи занятым какой-то своей работой, исполняя насущный долг, казался бесчувственным автоматом, собранным для одной-единственной серии движений.

– Так тут даже факелов нет, что ли? – прокричал кто-то визгливым голосом.

– Пока не нашли! Сейчас разведем огонь… У нас тут повырывало все кабели…

Теперь, когда пожар был потушен, ночь жадно поглотила все ужасы катастрофы. Рассмотреть что-либо можно было лишь с помощью переносных фонарей. Порывшись у себя в муфте, Розина вытащила крошечный электрический фонарик. Она нажала кнопку, и безделушка выдала тоненький, изможденный луч света – вот-вот могла сесть батарейка.

Держа этот холодный «уголек» в вытянутой руке, госпожа Орлак принялась ходить вдоль обломков вагонов, где работали группы спасателей. Кружок красноватого света мало-помалу показал ей ужасающий пудинг, спекшийся из дерева, железа, плоти и всего того, что можно увидеть в кошмарном сне. В результате этого страшного столкновения поездов были исполнены невероятные трюки: вагоны выстроились в четырехэтажные здания, dining-car[4 - Вагон-ресторан (англ.).] встал вертикально, словно какая-нибудь дымовая труба, а два длинных вагона, врезавшись друг в друга, превратились в один-единственный.

Представить себе критический миг катастрофы, тот громовой удар, который и привел к подобному сплаву, без содрогания не получалось.

Но ужаснее всего было то, что еще одним ингредиентом этого пирога были люди: мертвые, некоторые из них виднелись то тут, то там, раздавленные, расплющенные, разрубленные на куски, порой едва различимые в сжимавшем их спрессованном беспорядке, порой лежащие на земле, на которую они падали, пролетев по воздуху, словно куклы, выброшенные каким-нибудь глупым карапузом; а также живые, те, чьи стоны еще можно было услышать, те, чью агонию под инертной грудой железа еще можно было увидеть, те, что лежали невидимые где-то под обломками, не в состоянии даже пошевелиться в сковавшем их жестком футляре.

– Свет! Да когда же нам наконец дадут свет? И костры! Их разожгут или нет?