Алексей Ставницер. Начало. Восхождение. Вершина

Наиболее сложной проблемой были, конечно, крючья. Чтобы подниматься вверх по отвесной скале, нужно закрепляться с их помощью на каждом преодоленном метре. Первый в связке для этого забивает в скалу крюки, последний – выбивает. Большие ледовые крючья, на альпинистском сленге «морковки», забитые в скалу, оставляют навсегда. Они в советском стандартном изготовлении весили граммов по 250 каждый. Теперь понятно, почему иметь крючья прочные и легкие – мечта? Наиболее подходящим металлом для изготовления крючьев был титан – легкий и высокопрочный сплав, применявшийся в военной технике, и потому особо охраняемый государством. Не только по нашим понятиям, но и по западным, крючья из титана стоили очень дорого. Надеяться, что когда-либо наш Госплан выделит стратегический металл на альпинистские забавы, было бы чистой маниловщиной. Тем не менее, в приспособленной мастерской в подвале альпклуба начали делать разрабатываемые Лешей опытные образцы современного снаряжения для восходителей, в том числе и крючья из титана, без Госплана, фондов и разнарядок, без официальных инстанций и утвержденных технологических карт.

Теперь я могу открыть самую таинственную тайну – где мы брали титан. Тайна называлась свалкой. Она принадлежала какому-то совершенно секретному оборонному заводу в Никополе, не охранялась и была кладезем всяческих отходов, в том числе и титановых. Мы ехали в Никополь с пустыми рюкзаками, а возвращались с набитыми под завязку. Дело, между прочим, было не так безопасно, как теперь может казаться. По советскому криминальному кодексу, это называлось хищением материальных ценностей. Даже за доску, которая упала с проезжающего грузовика и была поднята сельским дядькой и приспособлена к делу, могли «пришить» срок. А тут – титан. Леша нашел специалистов, которые изготовили пресс-формы, нашел предприятие, где с помощью мощных прессов штамповались изделия народнохозяйственного назначения. Поскольку за все заказы мы платили наличными, у нас никогда не возникали производственные проблемы. Цех, подхалтуривавший на крючьях, мог задержать выполнение любого государственного заказа, но не нашего. Если для перевозки нашей продукции из цеха в цех или в иное место нужен был погрузчик, мы не писали заявки начальству. Наш человек становился с поднятым червонцем среди заводского двора, и извозчик появлялся немедленно…

Разумеется, одесские альпинисты скоро начали выделяться экипировкой. За титановыми крючьями стояли с протянутой рукой альпинисты всей страны. Они были меновым товаром, и за них можно было получить, что угодно, хоть в начальственных московских кабинетах, хоть на альпинистских базах.

Зарубежные альпинисты готовы были за нашу самоделку раздеваться донага – а они были упакованы в такие одежды и обувь для восхождений, которые нам и не снились. Но такие контакты были чрезвычайно редки, поэтому выкручивались, как умели и могли. Помнится, однажды Леша спрашивает, не хотел бы я иметь «пуховую ногу». Отвечаю со вздохом, кто же ее не хочет. «Пуховая нога» – мечта. Это такой полуспальник, который надевается на ноги по грудь, и при этом весит до 400 граммов против двух килограммов выпускаемых для альпинистов спальных мешков – никакая холодная ночевка не страшна. А без плановой холодной ночевки ни одно мало-мальски сложное стенное восхождение не обходится.

– Значит так, – заводится Леша, – несешь из дому подушку, достаем нейлоновую ткань, машинка есть, скроить – пару пустяков…

«Нога» получилась по тем временам прекраснейшая, ей завидовали все, и все ее хотели иметь. Леша никого не озадачивал, что человек должен нести подушку, искать ткань и нитки. Он разыскал в дальнем районе какую-то птицефабрику и получил там пух, мы тем временем искали другое сырье, искали мастериц швейного дела, машинки и помещение. И худо-бедно тяжеленные ватные доспехи уступили место пуховикам.

До горбачевского закона о развитии кооперативного движения оставалось около десяти лет. Примерно столько же лет можно было получить за нашу «подпольную деятельность», поскольку экономическая инициатива была наказуема более строго, чем шпионаж. Для власти важен был не смысл такой деятельности, а сам факт ослушания. Хотя, разумеется, несложно было доказать, что какие-то деньги за работу мы получали, иначе организовать производство было невозможно. Но что абсолютно точно – за этим не стояло обогащение, деньги Леше разум не мутили никогда.

Потом, когда он станет крупным предпринимателем, создаст лучшую в стране стивидорную компанию, многие его давние знакомые и приятели будут удивляться, откуда у него взялись такой талант, сметка, смелость. Для меня это неожиданностью не было. Он таким был всегда, изобретательность и креативность всегда бурлили в нем, как магма в вулкане. Без этих качеств у нас никогда не было бы не только ТИСа, но и пресловутой примитивной «пуховой ноги», не говоря уже о титановых крючьях, удобных рюкзаках, надежных карабинах и так далее. Я не слишком хорошо знаю историю создания ТИСа, но, судя по всему, он тоже строил свою «землю терминалов», исходя из здравого смысла, целесообразности и интересов страны, а не руководствуясь сводами запретов, почему-то именуемых национальным законодательством. Но все это будет потом…

В клубе в то время сосуществовали два лидера, возглавлявшие два направления в альпинизме. Вадим Свириденко – мастер спорта, председатель нашей секции – предпочитал высотные восхождения. Алексею Ставницеру больше нравились технически сложные стены. Спорткомитетам, спортобществам и профсоюзам было все равно, на какие восхождения будут потрачены деньги: их больше интересовали места в чемпионатах и соревнованиях, участие в которых они финансировали. Но вопрос, куда на выделенные деньги выехать клубу, естественно, волновал лидеров: удовлетворить одновременно запросы и высотников, и «технарей» в одном горном районе невозможно, а на два мероприятия денег не хватало. Из двух лидеров чаще «побеждал сильнейший», а им в то время и по званию, и по общественной должности в клубе, и по возрасту, авторитету был Свириденко.

Поэтому Леше приходилось удовлетворять свою любовь к стенным восхождениям в другой команде – сборной Центрального Совета ДСО «Авангард», тренером которой был Леопольд Вячеславович Кенсицкий. Лео, как называли его друзья, собрал в команду лучших альпинистов Украины того времени, в их числе пригласил Лешу и Толю Королева.

Леша и Толя в команде Кенсицкого сделали несколько сложных восхождений. Но тут дело даже не в том, какой сложности были маршруты, а с кем они их прошли. Кенсицкий – это школа. Мы у себя в клубе варились в своем соку, постигали все сами, а Лео был тренер от Бога. У него в команде все было продумано и расписано, смоделировано и отработано до мелочей. У Кенсицкого учились и набирали мастерства не на маршруте, а в процессе подготовки, поэтому на соревнованиях команда ходила быстро и красиво. Леша после этого, как мне казалось, даже внешне начал подражать Лео. И совершенно естественно, что полученный опыт в команде Кенсицкого переходил через Алексея к нам, мы им пользовались и обогащались.

Мой друг Петя Старицкий вспоминает:

– Разумеется, все свои знания Лео им передать не мог. И перед очередным чемпионатом СССР Леша по поручению клуба обратился к нему с просьбой преподать нам ледовый класс.

Вроде все и знают, как ходить по ледникам, как подниматься по обледенелым скалам, но оказалось, что знаем мы далеко не все. Кенсицкий расписал Леше на 8 страницах всю программу, и все это было по-настоящему толково и полезно. Мы заняли первое место в чемпионате, что серьезно раззадорило соперников. Наши-то украинские горы какие? А ходим лучше.

Вообще нужно сказать, что семидесятые годы для Алексея в альпинизме были очень удачными, теперь бы сказали – звездными.

Удачными – это правда. Но Леша все чаще ходил в горы не с одесситами, а в команде Лео. Собирался он на восхождение с Кенсицким и летом 77-го. Но его и еще нескольких одесситов пригласили поучаствовать в чемпионате Союза в составе команды московского «Спартака». Предполагалось первопрохождение на пик Лукницкого на Юго-Западном Памире. Первопрохождение – это значит подняться на вершину по нехоженому никем пути. Маршрут был сложнее не придумать. Там и места, и горы потрясающе интересны, отказаться невозможно, подобные предложения поступают раз в жизни. К тому же возглавлял спартаковскую команду легендарный мастер спорта международного класса Владимир Кавуненко, корнями одессит. Состав команды призабылся, но точно помню, что в нее входил Володя Башкиров, очень классный альпинист. Если кому и выпало после смерти царствие небесное, то это ему. В прямом смысле слова. Башкиров навсегда остался в поднебесье Гималаев. После восхождения на восьмитысячник Лхоцзе, уже спускаясь вниз, он присел на снег отдохнуть и больше не поднялся. Что случилось с этим сильнейшим альпинистом, навсегда останется тайной. Погибших в восхождениях в тех местах спускать не принято, они навсегда остаются в горах.

Леше и нам вместе с ним предстояло организовать заброску в базовый лагерь на Памире. В переводе на общепонятный – занести высоко в горы все необходимое для жизни двадцати-тридцати альпинистов в течение месячных сборов. Все, кроме воды. Конечный пункт по железке – Ош. Далее начинался знаменитый бездорожьем и опасностями Памирский тракт. В царство памирцев – Горный Бадахшан. Пожалуй, памирцы были самым экзотическим этносом в СССР. По преданию, когда армия Александра Македонского шла через Памир покорять Индию, часть войска затерялась в горах. То ли заблудились, то ли отстали. Но вот с тех пор они и живут там, отличаясь от местного населения внешностью, но характером – как две капли воды кулябцы или таджики.

От Хорога, столицы Горно-Бадахшанской автономной области, по горному бездорожью мы добрались до селения Рошт-Кала, отличающегося от иных горных селений только тем, что за ним уже – пустыня. Как и в каждом приличном селении, в Рошт-Кале была мечеть и чайхана, каждый дом соперничал с соседским по убранству, жизнь текла неторопливо. Мы стали лагерем невдалеке от селения, обустроились и отправились нанимать «транспортные средства» для заброски скарба в базовый лагерь. Транспортом в тех местах могут быть только ишаки.

Мы пришли в Рошт-Калу ближе к обеду, усвоив азиатское правило, что никакое дело не начинается с утра и тем более никакое не затевается с места в карьер. Следуя ему, мы пришли в чайхану, нас радушно встретили местные аксакалы, которые и решали все на свете дела. Мы пили чай, рассказывали памирцам, откуда приехали, зачем приехали, какие уважаемые люди входят в альпинистскую команду и пр. Аксакалы цокали языками, расспрашивали о жизни вдалеке от Памира, удивлялись нашей жизни и нашей непоседливости, иначе чего бы переться в горы? Так прошел час, другой, и Леша посчитал, что политес соблюден. Аксакалы просьбу подрядить ишаков для каравана восприняли доброжелательно. Сколько нужно ишаков, столько и будет – рады помочь гостям. Когда они должны быть в лагере? В пять утра? Будут в пять. Какая цена? Да договоримся, что за спешка. Расстаемся почти как родственники. Спешим в лагерь. Пакуем груз из расчета на вьюк для каждого животного. Засыпаем заполночь. В пять – на ногах. Ждем час, два и нескоро понимаем, что каравана не будет. Ближе к обеду опять идем в село. Аксакалы встречают нас, как родных. Опять сидим, пьем чай, рассказываем о житье-бытье на материке, аксакалы цокают языками – удивляются. Потом все повторяется – про количество ишаков, про цену, про выезд в пять утра. Уж теперь-то, думаем, все традиции и каноны соблюдены. Поднимаемся на рассвете, пьем чай, ждем. Восходит солнце, и мы понимаем, что ишаков нет и не будет. Собираемся, идем в Рошт-Калу, но Леша меняет маршрут и тактику. Минуя чайхану с аксакалами, он заворачивает в первый попавший двор. Есть ишаки, хозяин? Ишаки есть. Завтра в пять утра будешь? Хозяин готов хоть в четыре. Сколько твой ишак возьмет груза? Хозяин закатывает глаза: это такой сильный ишак, такой выносливый, так много повезет, что за такого ишака нужно немножко больше денег. Нескоро и непросто, но караван сформирован. Утром трогаемся в путь. Вьюки распределены по заявленной хозяевами силе ишаков. Ближе к обеду одно из животных падает на все четыре копыта, подергалось и почило. Хозяин рвет на себе халат, причитает, что этот ишак был ему, как сын, что мы бессовестно нагрузили сверх ишачьих сил, что он теперь тоже умрет с горя, а всех остальных ишаков сейчас развьючивает и идет домой. Мы понимаем, что за ишака придется платить. Спрашиваем о цене. Она чуть меньше «Волги», но больше «Жигулей». Леша называет цену ближе к стоимости велосипеда. Начинается жестокий торг. Время идет в препирательствах и взаимных обвинениях, на дохлого ишака слетаются зеленые мухи, хозяин непоколебим. Леша закипает.

– Значит так. Мы груз снимаем, забирай своих ишаков и… – путь, по которому он рекомендует отправиться хозяину ишаков, долог и непрост. Хозяин смотрит безучастно и спокойно, как мы снимаем вьюки. Случайно один из них, с алюминиевой посудой, рассыпается. У памирца алчно загораются глаза. Леша не знает, что алюминиевые миски, тарелки и кружки почему-то ценятся здесь дороже мейсенского фарфора. Но интерес владельца ишаков он замечает, а виду не подает. Скоро позиции меняются. Хозяин предлагает завезти груз за посуду, причем, погибшего и дорогого, как сын, ишака он готов забыть и списать на тяготы пути. Леша подбрасывает миски-тарелки, расхваливает их легкость и красоту, подчеркивает, что мыть алюминиевую посуду можно в ручье, потер песочком и сияет. У меня глаза лезут от изумления на лоб, я все еще не верю, что разорение нас миновало. В общем, ишак нам обошелся в пару мисок и тарелок. Урок на всю памирскую жизнь…

Хотя считается, что Кавказ – наша альпинистская родина, Памир для одесского клуба был не менее родным и интересным. В семидесятые мы там бывали чуть не каждый сезон, альпинистская карта страны украшалась новыми маршрутами и пионерными восхождениями. По традиции их называют именами первооткрывателей, и имя Алексея Ставницера встречается в этой летописи довольно часто. Его можно найти в истории восхождений на пик Ашам, на пик Отцов, на пик Лукницкого, на гору с удивительно красивым именем – Мечта. К слову, пока Леша прокладывал сложнейший маршрут на Ашам, наша группа – Наташа Тихонькова, Саша Холопцев, Саша Хорошев и я – прибавила к славе клуба восхождение на безымянный пятитысячник и назвала его пиком Багрицкого. Он стоит по соседству с пиком Бабеля, восхождение не уступало ему по высоте и сложности. Мы вернулись с него почти одновременно с восходителями на Ашам. Леша за нас искренне радовался. Он вообще умел радоваться чужим успехам.

У Леши было вполне обоснованное желание создать свою команду. И она начала формироваться, а это дело непростое. Все чаще они ходили одним составом: Николай Ческидов, Анатолий Королев, Мстислав Горбенко, Шура Рыбина, Петр Старицкий. Но когда оставалось «чуть-чуть», случалось то одно, то другое. При всей успешности семидесятых, они были богатыми на травмы. Альпинизм вообще спорт достаточно опасный, но на Памире нам еще и не везло с погодой. Я помню Лешино сожаление, когда главным образом ненастье поломало все планы при восхождении на семитысячник Хан-Тенгри. При подъеме на Ашам поломал ногу Коля Ческидов. Нужно включить воображение, чтобы понять, что это значит – спустить человека с поломанной ногой с отвесных скал, потом донести его до временного лагеря, с которого обычно поднимаются на гору, потом от временного – до базового. Это и физически тяжело, и опасно, так как альпинисты преимущественно ходят там, где ступало разве что копыто горного архара.

Мы снесли Ческидова в базовый лагерь, от него дальше лежал кружный путь вокруг горного озера. Сколько там набралось бы километров, не скажу. Думаю, в один день управились бы. Но Лешу осенило. Он взялся сооружать плот. Плавсредство получилось хлипкое, но Ческидова держало. Мы впряглись в него и потащили плот по берегу, завидуя репинским бурлакам, которые шли по речному песочку. Казалось, что вот этот бурлацкий путь и есть самое трудное. Но когда добрались до ущелья, откуда начинался 20-километровый путь с носилками по условной тропе до ближайшего селения, неудобства продвижения озерным берегом показались прогулкой.

Помню, как на обратном пути Леша по-хозяйски припрятал плот на берегу на всякий случай. Мне и в голову не шло, что случай этот не за горами и что он касается меня. Через несколько дней я попал под камнепад, сильно побился, и теперь уже с моим телом Леша тащил плот берегом, потом той же дорогой нес меня с ребятами до поселка, откуда уже машиною до больницы в Хороге.

Возможно, и есть альпинисты, спортивная биография которых вышита шелками, но я их не встречал. Никто не знает, собираясь в горы, что его там ждет.

И никто не знает, что его ждет на горе, куда он так стремится. Наш клуб двадцать с лишним лет беда обходила сторонкой. За эти годы смерть не раз ходила вокруг каждого из нас, случалось и Леше смотреть ей в глаза. Но тут уж – кто кого пересмотрит. Каждый такой случай есть поводом задуматься, если не сказать – одуматься. И ни у кого нет права судить тех, кто посчитал, что долго испытывать судьбу не нужно. У Леши была слава и репутация альпиниста расчетливого, надежного и в то же время рискованного, иногда бесшабашно удалого. Как говорила как-то его ученица Шура Рыбина, если шанс перепрыгнуть трещину равен шансу полететь вниз, то Ставницер, конечно же, будет прыгать, а не искать путь безопасный. Но если риск превышает разумный предел, он не пойдет на него никогда. Помимо умения точно оценивать ситуацию и принимать верное решение, что приходит с опытом, у Леши была сильная интуиция, что, как известно, никаким опытом не достичь.

Сразу после экспедиции 1977 года в Горный Бадахшан неожиданно вскрылся давно созревший нарыв: конфликт интересов наших лидеров Вадима Свириденко и Алексея Ставницера. Формально этот конфликт вылился в разбор итогов экспедиции, в которой произошло два несчастных случая. В научной психологии утверждается, что существование в одном коллективе двух лидеров рано или поздно приводит к конфликту. Лешу обвинили в ряде организационных просчетов и вынесли негативное решение.

Леша принял решение уехать работать на Кавказ, как мне показалось, философически – нет худа без добра. К тому вынуждала и семейная проблема – маленького Егора мучила аллергия, врачи рекомендовали сменить городскую среду обитания на чистый воздух. А где его найти, как не в горах? Аспирантурой в сельхозинституте он не сильно дорожил. А его научный руководитель, полагаю, даже вздохнул с облегчением. В его научном сознании не помещалось, как будущий кандидат наук может ездить в солидное учреждение на велосипеде, не носить галстук и пр. Ну и, само собой, Леша полагал, что на Кавказе он сколько захочет, столько и полазит по стенам, потому что горы будут – вот они. А здесь на более-менее приличную стенку нужно из Одессы ехать или на Южный Буг, или в Крым.

Перед самим отъездом он зашел в альпклуб. Я там был единственным штатным работником – и администратор, и кладовщик, и секретарь с исполнительным директором в одном лице. За спиной у Леши болтался тощий абалаковский рюкзак. Он прошелся по коридорам, по комнатам, постоял в мастерской. Не было ни вздохов, ни сожалений. Его прощание с розовым, романтическим периодом альпинизма было без надрыва и патетики. У него не было обиды на прошлое в то время, никогда он не высказывал ее и позже. Обидчивость на сотоварищей, которые приплели к дискуссии о направлениях развития клуба его мнимые и реальные ошибки в восхождениях, ему вообще была не свойственна. Не помню уж деталей, но под конец нашей беседы Леша обмолвился, что едет на Кавказ «с голыми руками», то есть без всякого альпинистского снаряжения. А без него и на Жеваховой горе делать нечего. И тогда я совершил первый и последний свой должностной проступок – открыл кладовку с клубными запасами крючьев, веревок и прочих вещей, сделал широкий жест рукой и ушел, чтобы не смущать его своим присутствием.

Я долго смотрел вслед его крепко скроенной, коренастой фигуре с оттягивающим плечо рюкзаком и думал, что и в клубе вообще, и в моей жизни наступает какой-то новый этап. Если говорить примитивно и просто – без Леши.

Он не то чтобы занимал какую-то должность в клубе, вырабатывал политику решений. Но его инициативность (теперь говорят креативность), его изобретательность и самостоятельность были нравственным камертоном нашего сообщества. Мне вспомнился давний, не имеющий большого значения ни для кого, кроме меня, случай.

Мой очередной день рождения совпал с клубным днем – средою. Я старался подготовить его получше, закрутился в хлопотах и забыл об этой дате. Когда собрание завершилось, все разошлись, мы остались с Алексеем вдвоем. Он достал бутылку «Кальвадоса», почему-то очень модного в те времена, и о дате напомнил. «Отметим?» Я не сразу сообразил, что отметить Леша предлагает не что иное, как мой день рождения. Эта его «незабывчивость», внимание к житейским ситуациям и событиям были не просто чертой характера, а характером. Жизнь в перестроечные восьмидесятые менялась стремительно, так что Леша вернулся совсем не в ту Одессу, которую оставил.

Мы все тогда искали свое место в жизни, в переводе на обыденный – искали, как выжить.

Ни инженерские дипломы, ни научные степени и звания, ни тем более спортивные заслуги ничего больше не значили. Из нашего альпинистского сообщества первым, пожалуй, сориентировался во времени и пространстве Виталий Томчик. Он едва ли не первым из профессиональных альпинистов потерял работу. В свое время он, подобно многим, ушел с научной работы инструктором в ДСО «Буревестник». В начале сезона уехал на Памир в международный альпинистский лагерь учить ребят, а когда вернулся, увидел на двери «Буревестника» объявление – общество закрыто. Ему выдали трудовую книжку и развели руками – стране спортивные организации не нужны. Новой стране нужны были «здоровые и глупые парни», а не романтические покорители горных вершин. Тем не менее, Виталий сообразил, что альпинистским навыкам можно найти применение и в суете городов. Река кооперативного движения, размывавшая привычные устои советской жизни, бурлила, в нее бросался, кто хотел. Риск утонуть был минимальным – закон действительно благоприятствовал энтузиастам. Томчик создал кооператив «Промальп» – оказывать высотные услуги в строительстве и промышленности. На удивление заказов оказалось много. На ремонте крыш и фасадов, мытье окон и прочих хозработах, конечно, звание «Снежного барса» не получить, но на хлеб с маслом хватало вполне.

К слову сказать, Алексей, еще работая на Кавказе, оценил сноровку и деловитость Виталия Томчика и пригласил его на очередные сборы школы инструкторов прочитать лекцию не по профилю семинара, а о создании кооперативов, принципах их деятельности и подстерегающих кооператоров неожиданностях.

После возвращения Леши, что называется, «в жизнь», мы встретились в новом альпклубе. Нашей козырной картой был спортзал с тренажером для скалолазания. Тренажер был прост – в стену вмуровали булыжники, вот за них и цеплялись, передвигаясь от угла до угла. Сейчас об этом вспоминать смешно, а тогда – прорыв в тренировочном процессе. Леша рассматривал стенку с повышенным вниманием. Повисел на ней сам. Потом говорит: «А давайте-ка мы проведем в клубе Всесоюзный семинар…» Мы заулыбались – страна в тартарары летит, кому он нужен. Но Леше замысел семинара почему-то казался важным и нужным, он взялся за его организацию сам, мобилизовал все свои связи, и начало получаться. Думаю, здесь сработала его тонкая и острая интуиция, он смутно ощущал, что из семинара может произрасти нечто полезное и выгодное.

Работы у Леши тогда не было. Виталий Томчик пригласил в свой кооператив «Промальп», на что Леша ответил вопросом: «Что нужно будет делать?»

– Ачто придумаешь, то иделай, – ответил беспечный Томчик. – Если нужен будет первоначальный капитал, кооператив подписывается…

Леша засел изучать нормативные документы, структуру предприятия, дотошно вникал в организацию рабочего процесса. У него вообще была черта – не просто поинтересоваться новым делом, а изучить его досконально. Показавшаяся нам неуместной идея семинара неким образом сочеталась в Лешином представлении с направлением деятельности кооператива. Идею проведения семинара поддержал Владимир Шатаев, заслуженный тренер СССР, имевший вес и влияние в Спорткомитете страны. Не скажу, что нам удалось провести громкое и массовое мероприятие, но что деловое и полезное – точно. Вот при обсуждении проблем технической подготовки альпинистов Шатаев и показал нам некую странную штучку. Как он сам, несколько смущаясь, сознался, что он ее поцупил в заграничной командировке на предприятии, изготавливавшем тренажеры для скалолазов.

– Вот это – зацеп. Вы в стенку булыжников натыкали, а за границей делают вот такие зацепы, мастерят стенки по пять-десять метров высотой с покрытием под скалу и тренируются. Стенка может стоять хоть во дворе, хоть в парке. И никуда ездить не надо…

Мы с удивлением передавали зацеп из рук в руки. Дошла очередь и до Леши. Он покрутил заморскую штуковину, потом попросил у меня молоток. Просьба была странноватой, но никто на нее внимания не обратил, пока Леша одним ударом не расколотил зацеп. Шатаев решился дара речи – он этот зацеп по всей стране возил, показывая, как далеко шагнула альпинистская мысль.

– Вы не переживайте, – успокоил его Алексей. – Не разбив, мы не узнаем, из чего эти зацепы делают. А узнав, сделаем сами. Я вам через неделю таких зацепов ящик подарю…

В неделю мы не управились. Точно определить химический состав зацепа наши лаборанты не сумели. Но основные компоненты назвали. Главной составляющей там были эпоксидные смолы. Что там еще могло или должно было быть, мы додумали сами. Параллельно конструировали альпинистскую стенку, для чего организовали мозговой штурм, в котором участвовали лучшие скалолазы и тренеры. Придумали, как изготовить на основе стеклопластика основу искусственных скал – модули размером метр на метр. На этих модулях должны были крепиться зацепы. Несущие конструкции – трубы. Для их сборки нужны были особые крепления, которые тогда не выпускала наша промышленность – замки. Лешу это нисколько не смутило – он куда-то звонил, с кем-то договаривался, скоро в комнате сидели конструкторы, инженеры, токари и слесари, которым Леша на пальцах показывал, какие нужно придумать замки. У меня до сих пор сохранились папки технической документации на эти соединения. Он невесть каким образом узнал, что под Котовском есть завод по ремонту тепловозов с приличной литейкой, уговорил их принять наш заказ.

Леша вообще демонстрировал удивительную системность – в «Промальпе» толклись химики, механики и конструкторы, технологи. Вряд ли когда на наших производствах технологические карты создавались такими темпами. Нужные смолы в наибольшей близости оказались в Грозном, тогда еще не охваченном войной. Нужные трубы – где-то в Донбассе. Зацепы самых разных конфигураций лепил по заказу Леши его брат Виктор – профессиональный скульптор. Оказалось, что Леша любит масштабность действия – он придумал установить первый искусственный скалодром на Куликовом поле, в центре города, чтобы за карабкающимися по отвесной стенке альпинистами могла наблюдать вся Одесса.

Ровно через месяц после того, как Леша расколотил «сувенирный» зацеп Владимира Шатаева, на Куликовом поле состоялась демонстрация первого искусственного скалодрома. На диковинку ехали посмотреть, желающие могли попробовать себя в скалолазании. Праздник едва не испортил внезапный ветер – стенка сильно парусила, но Леша невесть откуда добыл кран и бетонные блоки, сооружение закрепили. Потом скалодром перекочевал во дворы Маразлиевской, где служил по назначению, а спустя некоторое время кооператив продал его по себестоимости одному из заводов.

Само собой разумеется, что производство скалодромов было коммерческим проектом. Не без содействия московских чиновников искусственные стенки пошли по стране. Первую мы установили в Казани, самую далекую – на Алтае, в Бийске. Всего же мы их произвели и смонтировали более трех десятков, причем, каждая последующая была лучше, интереснее. Во многом потому, что Алексей засел в научной библиотеке и изучил весь массив специальной литературы по теме – раз; потому что изучил всю информацию в патентном бюро и выудил там массу интересных решений – два; потому что серьезно работал с открытыми источниками и перенимал лучшие идеи – три. Наши последние тренажеры мало чем напоминали тот, что демонстрировался на Куликовом поле. От идеи применить по бедности для создания модуля фанеру мы пришли к созданию пластиковых скальных рельефов с углублениями и выступами, нависаниями и так далее. Смею предположить, что наши скалодромы в то время ничем не уступали западным аналогам. И нужно отдать должное Виталию Томчику – он не жалел средств кооператива на зарубежные поездки в признанные альпинистские школы, на международные соревнования, которые, к слову сказать, все чаще проходят в Европе на искусственных стенах, и где мы многому учились.

Кооператив Томчика стал для Леши хорошей «школой капитализма». А он в ней – успешным учеником. Он прозорливо усмотрел, что власть скоро начнет кооперативное движение душить. И задолго до того, как вопреки законам и обещаниям пошла кампания против кооперативов, мы уже создали ряд малых предприятий, потом трансформировали их в СП, всякий раз опережая власть, которая никак не может понять, что гораздо выгоднее создавать для бизнеса условия, чем драть с него семь шкур. Мы не все умели, не все у нас получалось, но Леша первым сообразил, что малый бизнес должен быть многопрофильным. Наши предприятия принимали и сопровождали горных туристов, искали с немецкими орнитологами в горах Тянь-Шаня птичку серпоклюв, с ботаниками – редкий вид примулы, не забывали и промышленный альпинизм.

В начале «лихих девяностых» мы частенько ездили в Москву, которая инерционно все еще воспринималась, как всемогущий и всеопределяющий центр.

Мы в своем предпринимательстве пытались не отрываться от альпинизма. Все спортивное снаряжение выпускалось под контролем Спорткомитета и отраслевого профсоюза. У Москвы в руках были нити управления, у нас – готовность работать. Мы были полезны друг другу…

Честно говоря, я не совсем понимал, зачем Леша брал меня с собой. Но только благодаря этим поездкам я понял, что значит заниматься предпринимательством всерьез. Он работал дни и ночи напролет. Если не вел переговоры, то висел на телефоне, ночью читал и писал проекты, круг контактов и знакомств был фантастически обширен. Москвичей не просто удивить, но даже их Лешина напористость заставляла открывать рты. Так было, к примеру, с выпуском портативных газовых баллонов для альпинистских газовых горелок. Уже весь мир ходил в горы с газовыми горелками, а мы все еще таскали тяжеленные бензиновые примусы. В конце концов, Спорткомитет решил вооружить современными плитками и нас. Но баллоны оказались весом в пять килограммов каждый. В отличие от зарубежных, вес которых был около 200 граммов. Почему? Потому что по нашим ГОСТам баллоны рассматривались как «сосуды, работающие под давлением» и по требованиям Котлонадзора должны иметь толстые стенки.