Яддушка Для Злодея, или Нельзя (Влю)Убить Кощея

– Кощею – игнор, расти у него на носу мухомор! – Кажется, я уловила суть заклинаний.

Чпок! – проклюнулся на носу Кощея гриб.

– Много мухоморов… – мстительно прошептала я.

Чпок-чпок-чпок!

– Ну, Яддушка! – Чпок-чпок-чпок! – Ну, погоди! Я твою жизнь в ад превращу! Я этот прорыв три года готовил. А то, что ты мне помешала, век помнить тебе буду! – Чпок-чпок-чпок! – Моей ты станешь! Не успокоюсь, пока не добьюсь своего!

– Вот и не забывай! – огрызнулась я. – А твоей я никогда не буду! Скорее, ты мне принадлежать будешь! Мухоморы твои на закрутки пущу!

Чпок-чпок-чпок!

– Время рассудит – кто кого! А поцелуй я твой все-таки с собой заберу! – Взметнулось зеленое пламя, и наглец скрылся в языках огня. На поляне все еще звучал презрительный и раскатистый смех Кощея и валялась россыпь созревших мухоморов.

Веселится гад! Даже с грибами по всей морде веселится! И бесит, как же он бесит! Я со злостью захлопнула книгу.

* * *

В этом мире лисичка Патрикеевна выглядела до нелепого странно. Я-то ее представляла в виде хитрой и умудренной опытом женщины среднего возраста. Но передо мной стояла рыжая девчонка чуть старше меня, с россыпью конопушек на носу. Желтые глаза с искорками смотрели весело. С морковными волосами причудливо сочетался зеленый атласный сарафан да березовые лапотки.

Чудо было в том, что на макушке у девушки торчали два оранжевых лисьих уха, а из-под сарафана выглядывал пушистый хвост.

Мишка косолапый, он же богатырь Михайлычев, выглядел как качок, нажравшийся анаболиков, и да, был здоров, велик и косолап. Столько мышц за раз я еще не видела. А кубики на животе словно высыпали из ящика. В общем, много их там было. Все это завидное великолепие пряталось за белой косовороткой, расшитой красными нитками по рукавам и вороту. Грива спутанных волос спадала на плечи и ползла дальше, покрывая спину и грудь медведя-оборотня. Простой железный обруч придерживал волосы от того, чтобы закрывать лицо. Я раз взглянула на Потапа Михайлыча и перестала его бояться. Да, лицо грозное, сосредоточенное и насупленное от титанического мыслительного усилия, которое нелегко давалось оборотню. А глаза у него большие, как у ребенка, карие и добрые.

Серый волк больше всего походил на разбойника с большой дороги, впрочем, с ним мы были уже знакомы: серо-стальными глазами на меня смотрел… местный мент Сережа. Я его часто видела на той стороне в деревне.

Тут же стояла стайка совсем сопливых и косоглазых девчонок с одинаковыми волосами морковного цвета. Девчонки со смехом побежали к деревьям, подпрыгнули, будто гимнастки от легкой атлетики, и легко взлетели вверх, за ветки уже схватились рыжие белочки и поскакали дальше.

Не знаю, каким стойким заклинаем подпортил ежика Кощей, но все иголки у него закрутились спиральками, как хвостики у поросят. Так что сейчас ежик кучерявый представлял собой весьма плачевное зрелище.

Домик вертелся возле моих ног, попыхивая дымком из трубы, и ни за что не хотел отставать. Мне кажется, или он еще чуть-чуть вырос?

Идиллия просто. Если бы не смертный бой, пережитый мной полчаса назад, и не обещание Кощея еще вернуться, я бы вообще больше ни о чем не беспокоилась.

Поляну мы покинули всей толпой. До местных водоемов меня предложили проводить только лиса, волк и медведь, ну и еще горстка отчаянных и смелых. Петух как мой фамильяр увязался следом.

С корзиной вещей мы отправились в путь, чтобы к вечеру окончательно проголодаться.

Мы устроили привал и расстелили «поляну» из найденной на пепелище скатерти.

Звери метнулись по кустам, и через некоторое время каждый тащил в зубах что-то съестное, на свой вкус, конечно, кто что смог добыть.

Белки натащили ягод, грибов, орехов и шишек. В особенности шишек, их было видимо-невидимо. Зайцы настрогали коры и побегов. Птички – семян, колосков, здоровенных мух и горки дохлой мелкой мошкары. Медведь притащил целые соты, полные жужжащих пчел, от которых мы долго бегали кругами, пока птички не переловили всю кусаче-жалящую ораву и не добавили ее к общим запасам.

Лисичка положила перед нами бесчувственного зайца, который немедленно вскочил, высыпал свое добро в общую кучу и спрятался среди своих от греха подальше. Рыжая даже не смутилась от такого поворота дела, не ее проблемы, если жертва отказалась таковой быть.

Серый отсутствовал дольше всех и, наконец объявившись, стыдливо положил пред нами придушенную курочку. Долго же он бегал. Я предпочла закрыть глаза на милицейский грабеж средь бела дня. Наверняка метнулся в ближайшую деревню и реквизировал часть содержимого курятника.

Я поставила от себя банку клубничного варенья.

Мы разложили добытую снедь на расстеленной на траве скатерти и сели вокруг нее, облизываясь и потирая руки.

И тут на наших глазах углы импровизированной скатерти плавно воспарили, завязались узлом. Послышалось довольное чавканье. Узел ходил ходуном из стороны в сторону и уменьшался. А после плавно раскрылся, как цветок, и обмяк в пароксизме довольства. Исчезло все, на самодельной скатерти больше ничего не лежало.

Пропала даже стеклянная банка.

– Эт что такое? – Я единственная, кто решился нарушить шокированное молчание.

– Э-э-э-э-э… – пробормотал ежик. – По ходу, это скатерть-саможранка.

Мы все посмотрели на прожорливое сказочное существо, которое после обжорства удовлетворенно потирало уголком свою поверхность, как бы намекая: все было очень вкусно, спасибо, а теперь не мешало бы еще подзакусить. – Мы как-то разом отпрянули от скатерти-саможранки. Особенно лиса, которая отличалась острым чувством самосохранения.

– Тихо встаем и уходим… – предложил ежик. Он, как всегда, оказался прав. – По ходу, эта дрянь выпала из кармана Кощея, он много чего на поляне посеял, а мы по незнанию подобрали. Больше ни у кого такой пакости водиться не может.

– Вот как! – Я злобно вскочила, понимая, что из всех присутствующих здесь только эта хитрая тряпка не ляжет спать голодной. – Так, – скомандовала я. – Все уходим, найдем место погостеприимнее. Без всяких этих… – Я не знала, как обозвать такое сказочное чудо, которое жрет стеклянные банки и не давится.

Мы – кто гуськом, кто парочками, а по факту всей гурьбой – пошли прочь. Шли мы так долго и грустно, и очень голодно, пока я не встала как вкопанная и не почувствовала, как в меня врезался сзади идущий.

Я остановилась, звери столпились за моей спиной.

Прямо впереди меня на дороге, наскоро забросанная ветками, кусками травы, песком и камнями, лежала скатерть-саможранка. Гостеприимненько так, на манер паучьей сети раскинув свои концы во все стороны.

Если бы не желтовато-белый цвет ткани с подпалинами, торчавший из-под сухой травы, я бы так и наступила в самую середку. Страшно подумать, что произошло бы дальше. Не факт, что моя нога осталась бы цела, после того как углы платка сомкнулись бы.

– Если ее раз покормили, она теперь не отвяжется. Так и будет за нами бегать, – к моему великому ужасу, обронил кучерявый ежик. Что же это означает? Мне теперь и в кустиках присесть не удастся, там может оказаться эта прожорливая ткань?!

В припадке ярости я ломанулась в вышеназванные кусты.

Все в этом мире против меня! Сначала я остаюсь совершенно одна, это уже само по себе тяжело настолько, что не поднять. Потом этот мимокрокодил со своими приставаниями. Вдобавок оказывается, что я еще и вернуться просто так не могу в свой мир, а теперь еще и эта прожорливая тряпка объела меня и всех остальных зверей.

Я схватила первый попавшийся мшистый булыжник и изо всех сил швырнула его в центр скатерти-саможранки.

Края ткани плавно сомкнулись. Послышался зубодробительный хруст и свист щебня, это время от времени вылетал из-под бахромы шальной камушек.

– Блин, она что, всеядная? – Я шокированно попятилась. Как-то резко расхотелось не то что есть, спать стало боязно. – Ну ее, эту тряпку! Уходим! – скомандовала я зверям. Но свалить мы не успели.

Прожевав булыжник, саможранка сыто вытянулась, скрутилась в жгут и завязалась узлами. Изобразила из себя нечто на манер собаки, с пучками ног и головы, а после поскакала вслед за нами, пачкая бахрому в пыли.

Реки и озера были прекрасны, русалки были ужасны.

Натуральные страшилища. Среди утопленниц я не нашла ни одной мало-мальски смазливой рожицы. Русалки, как стеллеровы коровы, устилали берега, в некоторых местах слоями. Они нежились на заходящем солнышке, время от времени ворочаясь с боку на бок.

А еще они были не очень дружелюбны, я бы сказала насмешливы и злы. От скуки, не иначе. Поскольку к ним подвалило увеселение в виде ободранных в местных лесах зверей и одной потеряшки из реальности, вскоре на берегу стало очень весело и шумно. Толстобрюхие ленивицы изощрялись в остроумии.

Прошлись по всем. По заплутавшему в трех соснах Михайлычу, обсудили стать и косматость богатыря.

«Портки не жмут? Ишь, разъелся!»