Развенчанная царевна. Развенчанная царевна в ссылке. Атаман волжских разбойников Ермак, князь Сибирский (сборник)

– И ты уж, Петровна, бог весть что понесла, никто меня не опаивал, сама занедужила, знать, Богу так было угодно, что на людей напраслину возводить! – проговорила как бы с упреком Марьюшка.

Петровна только головой покачала.

– Нет, дитятко, не напраслину я возвожу, напраслину грех возводить – и Бог и люди накажут,? – говорила она,? – а я говорю то, что и все говорят, а глас народа, сама, дитятко, знаешь, глас Божий.

– Кто это все-то? Только дядя с бабкой да ты вот, больше никто и не говорит.

– Ох, дитятко ты, дитятко неразумное, ничего-то ты не знаешь, ничего не ведаешь, да, не знаючи, и меня, старуху, обидела, вишь, напраслину я возвожу, а послушала бы ты да узнала, какой слух на Москве идет, не то бы заговорила.

Марьюшка против воли встрепенулась и взглянула на Петровну. Из Москвы ни одна весточка еще не долетала к ней, а Петровна про Москву сказала, откуда она узнала, что делается, что говорится там.

– Да ты откуда все знаешь-то? – с любопытством спросила она Петровну.

– Уж знаю! Помнишь Ивана, на дворе у твоего батюшки жил, при амбаре хлебном состоял?

– Ну, помню.

– Так вот он и приехал, грамотку привез от твоего батюшки к дяде. Он-то сам-то ничего, почитай, не знает, говорит, что в народе-то молва идет, что Салтыковы опоили тебя; что батюшка-боярин пишет, того не могу тебе сказать, хотела послушать, как боярин боярыне грамотку-то читал, да ничего не узнала, стара стала, глухота одолевать начала.

Марьюшка побледнела, письмо от отца было первым еще письмом со времени ее изгнания. Что-то он пишет, какие весточки шлет? Как бы ей хотелось узнать! Она встала и сделала несколько нерешительных шагов по светлице, ей хотелось пойти вниз к дяде узнать, что пишет отец, услышать новости московские, но удобно ли это сделать, как бабка взглянет на это, не осудит ли.

– Ты что заходила-то? – спросила следившая за ней Петровна.

– Ничего,? – отвечала та.

– Ой, не лукавь, задумала что-то, уж куда тебе провести меня, коли я знаю все, что и подумаешь-то ты!

Марьюшка сконфузилась, вспыхнула. Неслышными шагами подошла она к Петровне, словно чувствуя какой за собой грех.

– Мамушка,? – начала она,? – мне хочется к дяде пойти, он ничего не скажет? Мне про грамотку узнать хочется, какие вести от батюшки, да боюсь, бабушка забранится.

– За что же браниться-то, чай, ни от кого грамотка пришла – от родителя. Поди, дитятко, узнай, потом и мне, старухе, поведаешь!

Марьюшка быстро, порывисто обхватила шею старухи, поцеловала морщинистое ее лицо и вихрем вылетела из светлицы.

– Ох, пташка ты моя милая, дитятко родимое! – пробормотала ей вслед Петровна, с сокрушением покачивая головой.

Марьюшка, задыхаясь, едва дыша, влетела в комнату, занимаемую Желябужской. Та сидела у стола, Хлопов сидел рядом; перед ними лежало письмо. При виде вбежавшей Марьюшки оба словно по уговору улыбнулись, глядя на ее раскрасневшееся личико, блестящие глаза.

– Знать, старая проболталась, про грамотку сказала,? – заговорил ласково Хлопов.

– От батюшки? – только могла спросить Марьюшка.

– От него.

– Что же… какая весточка? – затаив дыхание, произнесла Марьюшка.

– Плохих пока нет, больше хорошие.

Марьюшка уставилась глазами на дядю, она ждала, чтобы тот поделился с нею этими хорошими вестями.

– Наши дела в гору пошли.

– Какие дела?

– Известно, допрежь всего твое дело. Царь, вишь, и невесть как по сю пору сокрушается по тебе; говор пошел, что опять тебя на верх возьмут, за это принялся сам патриарх, а вороги-то наши Салтыковы уж совсем не в той чести, чем были, оттерли, вишь, их, да промеж боярства слух пошел, что опоили они тебя, того и гляди, до царя дойдет, тогда уже и совсем несдобровать, а особенно молодой небось не понравится.

– Какой молодой? – спросила Марьюшка.

– Как же, Михайло Салтыков молодую хозяйку завел себе, женился; царь одарил его с молодой, да, видно, последняя эта милость была, больше не перепадет.

Марьюшка последних слов не слышала, в голове у нее помутилось, в глазах зарябило, она бессознательно, ничего не слыша, что еще говорил ей дядя, повернулась и пошла к себе наверх.

«Как же я-то… что ж он мне говорил-то, ласкал как, что ж теперь женился… врал, значит, все, обманывал, смеялся только надо мной!» – думалось ей, и что-то горькое заворочалось у нее на душе.

Глава VI

В письме Хлопова к брату по большей части содержалась правда относительно видов царя на Марьюшку.

После смут, в которые попала Русь от пресечения царского рода, первой заботой Филарета было женить сына, чтобы после него осталось потомство. Патриарху хотелось, чтобы Михаил Феодорович непременно женился на иностранной принцессе. Царь не говорил ни слова, планы отца словно не касались его; он не изъявлял согласия, но и не противоречил патриарху. В самую решительную минуту, когда бы от него потребовали последнего слова, тогда он порешил сказать отцу, что он не женится ни на ком, кроме Хлоповой. Глубоко запал ему в душу ее образ, он не мог забыть ее, не мог вырвать из сердца любви к ней. Не один раз он горько раскаивался в своей слабости, зачем он уступил, зачем дозволил Боярской думе вмешиваться в свои сердечные, семейные дела, когда одно слово могло бы доставить ему полнейшее счастье. Участь Марьюшки, ее опала, ссылка тяжелым камнем лежали у него на душе, не одну бессонную ночь провел он из-за своей царевны.

Время шло, переговоры с иностранными дворами велись деятельно, но безуспешно. Никто, помня прежние примеры, не решался отправлять принцессу в далекую, холодную, неизвестную еще Европе Россию.

Между тем жениться царю было необходимо; вследствие неудач заграничного сватовства нужно было прибегнуть к облюбованному обычаю выбора невесты.

Патриарха сильно озабочивало это, он решил переговорить с царем и с этой целью отправился к нему.

Низким поклоном встретил Михаил Феодорович отца, подошел к нему под благословение и, когда тот сел, остановился напротив него. Филарет молчал, он как будто собирался с мыслями, не зная, как приступить к делу.

Царь вопросительно смотрел на него, он ждал, что скажет отец, первым он не решался заговорить.

– Ну, Михайло,? – наконец произнес патриарх,? – пора нам и о деле подумать.

– О каком, батюшка? – спросил царь.

– Жениться тебе пора. Бобылем царю жить непригоже, в животе и смерти Бог волен, помрешь, на Руси опять смута пойдет, наследник нужен.

Михайло смущенно глядел на отца.

– Чего смутился? – с улыбкой спросил патриарх.? – Не красная девица, дело житейское, а для тебя государственное.

– Я ничего, батюшка, только…? – начал царь.

– Что?

– Окромя своей Насти, ни на ком не женюсь я…

– Какой Насти? – с изумлением проговорил патриарх.