Un'estranea/Чужая

– Не надо, я приболела. Боюсь, у меня грипп, – предостерегла она и строго взглянула на Машу. – А это, стало быть, Мария?

Девочка посредственная до изнеможения. Серенькие волосы и бесцветные глаза. Безразмерный свитер, мешковатые джинсы и стоптанные кеды. Ни красоты, ни стати. Каменно – серая, как хмурое осеннее утро. Маша не взяла ни капли ярких красок семьи Гвидичи, из которой происходила Беатриче. А что же характер? Нрав внучки ещё предстоит узнать. Кажется, девчонка ни рыба ни мясо. Нет в ней породы.

– З-здравствуйте! – заикаясь, поздоровалась Маша по-итальянски и хотела сделать книксен, как на приёме у королевы, но вовремя сдержалась.

– Осмотрись, тебе, должно быть, интересно, – графиня чопорно кивнула.

Притягивало внимание фортепиано середины девятнадцатого века, стоявшее у большого окна, из которого струился голубоватый зимний свет. Клавиши потускнели от времени, но звук ещё радовал чистотой и стройностью. На инструменте скучала музыкальная шкатулка, которая передавалась из поколения в поколение. Маша подняла крышечку, и комнату заполнила механическая музыка, а внутри на небольшой зеркальной платформе вращался переливавшийся всеми цветами спектра лебедь из муранского стекла.

– Какая красота! – восхитилась Маша.

– Ты не видела подлинной красоты! – заговорила графиня зычным голосом и указала на стену напротив.

Маша оглянулась и ахнула. Вся стена от мраморного пола до деревянного потолка декорирована веерами в специальных стеклянных футлярах. Вещи разных эпох и стилей. Кокетливые, классические, экстравагантные – все они принадлежали представительницам прославленного рода Гвидичи. Коллекция для выставки в музее.

– Сними третий в крайнем ряду, – приказала Беатриче. Властному тону трудно было не подчиниться.

Маша неуклюже присела и осторожно взяла изящную вещь. Веер сделан из нежного кружева, сотканного вручную, инкрустирован жемчугом и драгоценными камнями.

– Он великолепен! – воскликнула Маша.

– Мой любимый, – с удовлетворением сказала бабушка.

Беатриче, происходившая из древнего знатного, но обедневшего дворянского рода Гвидичи, не растеряла элегантной красоты, свойственной итальянским дамам. Её лицо, испещрённое морщинами, преображалось, когда она улыбалась. Во взгляде светились радость и любовь к жизни. Она смело смотрела в глаза трудностям. Невзирая на почтенный возраст, осенью ей исполнилось семьдесят пять лет, графиня не утратила изящности движений и ясности ума. Её спина оставалась прямой даже после многочасовой работы с бумагами. Она готовила документы для передачи Адриано. После смерти Бартоломео она занималась делами обувной фабрики «Вертумн».

Беатриче достала из шкатулки, обитой шёлком внутри, веер с перламутровыми пластинками, расписанными замысловатыми рисунками из античной мифологии.

– В эпоху барокко веер считался настоящей роскошью, – озвучила Маша своё единственное знание.

– К тому же был оружием флирта. Девиц не выпускали в свет, пока они не освоят помимо прочих наук, искусство обращения с веером. С его помощью кокетничали, – произнесла графиня таким тоном, будто читала лекцию в университете.

Беатриче раскрыла кружевное опахало и спрятала породистое лицо, оставив только карие глаза, которые способны заглянуть в дальние тайники души. Будучи мечтательной девушкой из обнищавшего благородного семейства, она сумела покорить сердце процветавшего фабриканта Бартоломео Спинелли.

– Либо же давали понять, что приятной беседы не получится, – старая графиня резко захлопнула веер, который в её руках казался жезлом полководца.

Она держалась уверенно и гордо, будто блистала на светском рауте.

– Если продать все эти вещи, можно безбедно жить очень долго, – заявила Аллегра, не понимая, почему старая графиня так упорно цеплялась за прошлое. – Или накормить обездоленных.

– Богатство нашей семьи, прежде всего в истории рода, – высокомерно промолвила Беатриче.

– История и вещи – вот что осталось, – всплеснула руками Аллегра.

– Где твои манеры? – возмутилась графиня Беатриче.

Больше всего бабушка Спинелли любила брюзжать. Особый повод не требовался. Достаточно плохого настроения. С появлением обожаемого, но своевольного сына, причин будет в избытке.

Графиня положила безделушку обратно в шкатулку и заперла замок маленьким серебряным ключиком. Потом откинулась на спинку кресла и простонала:

– Сегодня мне совсем нездоровится. Суставы ломит.

Она приложила холёную белую ладонь к морщинистому лбу и страдальчески закрыла глаза. От излишней влажности у жителей Венеции часто болят суставы.

– Иногда она бывает совершенно несносной, – прошептала тётя Аллегра. – Пойдём, посмотрим, что ещё прячется в этом доме.

Они покинули гостиную, оставив Адриано и Беатриче наедине. Им было что обсудить, ведь они не виделись восемь лет. В последний раз Адриано приезжал в Венецию на похороны отца.

– Бабушка не рада видеть нас, – пробормотала Маша.

– Просто она зависима от своего настроя. Сейчас она грустная, а к вечеру будет смеяться.

Они шли по широкому протяжённому коридору. И Маше показалось, что она попала в волшебное Зазеркалье. В таком с виду небольшом палаццо помещались длинные переходы. Украшением служили старинные гобелены, приобретённые ещё прадедушкой Бруно Гвидичи. На изысканных картинах с вплетением золотых нитей изображены морские мотивы или панорамы Венеции. Но особенно выделялись библейские истории.

– Кто-то фанат Библии? – поинтересовалась Маша.

– Бруно – мой дедушка, твой прадедушка был очень набожным. Он был ярым католиком. Малышкой, я постоянно заставала его за молитвой.

– А бабушка тоже религиозна?

– Нет, она скорее стервозна, – закатив глаза, вздохнула Аллегра.

Аллегра общалась с людьми легко, к любому знала подход. Она собирала вокруг себя свиту. Многие пользовались её добротой и позже обрывали связи с ней. Люди разочаровывали её, и всё же она продолжала замечать в них положительные качества. Аллегра была оптимисткой, но с приличной долей скепсиса взирала на мир. Маша не привыкла к такому непринуждённому тону, она всегда вела себя скованно даже с близкими.

– Хуже неё только отец, – как заговорщица подмигнула тётушка.

– А каким был дедушка Бартоломео? – спросила Маша и робко улыбнулась.

Однажды она встречалась с Бартоломео Спинелли. Маша запомнила его строгий голос, который произносил итальянские фразы. Девочка не понимала смысла незнакомых слов, однако воспринимала интонацию. Запомнились его сильные руки и улыбка, прятавшаяся в белоснежных усах.

– Ты очень на него похожа, – промолвила Аллегра. – Внешне.

Племянница ещё не успела проявить себя, но Аллегра полагала, что помимо сходства обликов обнаружит ещё и сходство характеров.

– Правда, и чем же?

– С виду многим. Те же проницательные, выхватывающие самую суть, глаза; цвет волос и даже профиль. Он был очень строгим, сдержанным, презирал слабость и лень. Я немного побаивалась его, хотя он редко повышал голос, – Аллегра задумчиво смотрела вдаль, воскрешая в памяти образ отца. – Его настроение читалось по взгляду.

Мария очень хотела встретиться с дедом. Его незримый дух витал в этом доме, всюду чувствовалось влияние Бартоломео. Дизайн он разрабатывал сам, изредка советуясь с супругой. Над лестницей, что вела к спальням, висел парадный портрет Бартоломео Спинелли. Он считался представительным мужчиной с гармоничными чертами лица. Истинный потомок римских патрициев. Подняв голову, Маша глядела на изображение дедушки.

– А когда он пребывал в прекрасном настроении, из него можно было верёвки вить. Однако это случалось нечасто. Он почти не проявлял свои чувства, как и мать, впрочем, – с сожалением вздохнула Аллегра.

– Разве папа не такой, как дедушка?

– Между ними были натянутые отношения.

Маша удивлённо поглядела на тётю.

– Папа никогда не рассказывал об этом.