Последний отзыв
По всем вопросам обращайтесь на: info@litportal.ru
(©) 2003-2024.
✖
Ее величество королева
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Ее величество королева
Никола Мизази
Женские лики – символы веков
Роман итальянского писателя Николы Мизази, публикуемый в данном томе, повествует о малоизвестных событиях итальянской истории.
Действие его происходит в самом начале XIX века в Неаполитанском королевстве, где разворачивается трагическая борьба за сохранение династии Бурбонов. Лидером этой борьбы становится волевая и решительная Мария-Каролина, дочь австрийской императрицы Марии-Терезии.
Никола Мизази
Ее величество королева
В оформлении переплета использована картина Ангелики Кауффман «Портрет Марии-Каролины, королевы Неаполитанской»
Часть первая
В столице и в горах
Глава I
Политический момент. – Наполеон I и дочь Марии-Терезии
Обстоятельства были таковы: переговоры в Пресбурге завершились известным трактатом. Наполеон стянул к Болонье свое войско, намереваясь изгнать Бурбонов из Неаполитанского королевства. Была обнародована следующая прокламация, обращенная к неаполитанцам:
«Двор вашего короля, подписав со мною договор о нейтралитете, нарушил его: он вновь открыл свои владения русским и англичанам. Император Наполеон, справедливость которого равняется его могуществу, желает примерно отплатить за такой поступок. Этого требуют достоинство его короны, интересы его народов и необходимость восстановить в Европе общественное к себе доверие. Войско, которым я командую, имеет целью покорить вероломных. Вам, однако, нечего опасаться: французские солдаты будут всегда вашими братьями».
Прокламация, помеченная 25 декабря 1805 года, появилась в Неаполе 2 января 1806 года одновременно с вестью, что французское войско, приближающееся к неаполитанским границам, под началом Сен-Сира, имеет пять корпусов, к коим присоединен еще корпус Массены; что вся численность армии доходит до сорока пяти тысяч; что при ней находится брат императора генерал принц Жозеф Бонапарт.
Эти вести для неаполитанского двора были громовым ударом, началом той грозы, которая захватила и русских, и австрийцев, которая закончилась Аустерлицким сражением и взятием Вены. Неаполь трепетал: для него были живо памятны ужасы многолетней войны конца XVIII века; раны, нанесенные сначала кровавой междоусобицей, а затем яростными репрессиями Бурбонов, еще далеко не зажили.
Когда грянула эта новая гроза, порядок, особенно в отдаленных провинциях, не был еще вполне восстановлен не успевшей утвердиться королевской властью. Правда, шайки санфедистов[1 - Санфедисты – от Санта-Феде (святая вера). Так назывались в Испании (XVI–XVIII вв.), а во время господства испанцев и в Южной Италии, вооруженные организации, защищавшие монархию и католическую религию от новых политических и церковных учений.] и преданные Бурбонам партизаны отвоевали у новорожденной республики[2 - Под влиянием французской революции в 1799 г. царствовавшая в Неаполе Бурбонская династия была изгнана, а королевство объявлено республикой.] трон законного короля. Но санфедисты и партизаны не могли бы совершить этого, если бы они не разоряли все и всех на своем пути. Население всех крупных городов Неаполитанского королевства распадалось надвое: одна сторона – торжествующая и самовластная – легитимисты; другая – республиканцы, доведенные до бессильного раздражения, грызшие наложенные на них цепи. Эта партия продолжала, однако, ожидать мести, трепетно ожидала, что новые события восстановят ее могущество.
И в такое-то время, когда предшествовавшая буря не успела улечься, загрохотала новая гроза.
Ввиду ее приближения русские и австрийские войска (ради которых Бурбоны нарушили нейтралитет, обещанный императору Наполеону)[3 - Вероятно, речь шла о русской военной эскадре в Средиземном море.], занимавшие дотоле Теано, Венафро, Миньяно, получили от своих правительств приказание удалиться. Русский генерал Ласси сообщил неаполитанскому главнокомандующему, что защита всей пограничной линии королевства при внезапно сложившихся обстоятельствах немыслима прежними средствами, причем дал понять, что русский государь подготовляет средства для охраны достоинства короля обеих Сицилий (Неаполитанского королевства).
Король Фердинанд IV хотя и понимал, что его гибель неизбежна, все-таки отправил кардинала Руффо к Массене, поручив первому хлопотать о перемирии и узнать, нельзя ли чем смягчить Наполеона. Но когда он узнал, что Руффо был в качестве пленника задержан в Женеве; когда на собранном им в Неаполе совете убедился, что, по единогласному мнению генералов и министров, бесполезна всякая попытка задержать вторжение французов, он поспешно отплыл в Сицилию, назначив королевским наместником в Неаполе своего старшего сына, принца Франциска.
Наместник не сумел или не смог изыскать новых средств; он прибег тоже к переговорам; но это оказалось бесполезно, как при отце его. Тогда Франциск, захватив с собою своего брата принца Леопольда, тоже покинул Неаполь и через Калабрию пробрался в Сицилию. Таким образом, раскаты грозы, еще отдаленные, обращали уже в бегство именно тех, кому бы следовало противостоять ей. Королевство, которое несколько лет ранее, после революции и республиканского правления только что успело вновь организоваться, грозило опять распасться благодаря неумелости своих правителей.
Однако в тот самый момент, когда правители впадали в отчаяние, когда генералы ломали свои шпаги, оставалась одна женщина, горделивая, стойкая, предприимчивая, твердо решившая или одолеть врага, или погибнуть вместе с королевской властью, если только престолу суждено было погибнуть.
То была ее величество королева Мария-Каролина, дочь австрийской императрицы Марии-Терезии.
Она одна не покинула королевского дворца в столице. И этого было достаточно, чтобы народ продолжал мечтать о возможности устранить опасность. Она не жила во дворце сложа руки: всем было хорошо известно, как зорко следила она за ходом событий, как решительна, неутомима была эта королева, как энергично готовилась она к борьбе.
Даже самые робкие, те, которые недавно советовали королю обратиться в бегство, начали ободряться, толковать о средствах обороны, о необходимости спасти хотя бы честь нации. Французы уже надвигались, а в неаполитанском дворце все было спокойно и оживленно. По его мраморным лестницам и залам постоянно проходили и знатные и простые люди, хотя среди последних встречались непривлекательные личности, известные вожаки шаек лаццарони. А лаццарони в Неаполе тогда были то же, что санкюлоты в революционном Париже.
На обширном дворцовом дворе постоянно слышался конский топот. Всадники то появлялись, то уезжали; и те и другие впопыхах.
Народ, конечно, тоже интересовался полученными вестями. Небольшие группы людей нередко скоплялись на улицах, но и расходились быстро. Всякий знал, что заурядному обывателю опасно рассуждать о государственных делах. Всякому были памятны дни террора, водворившегося в столице по возвращении в нее бурбонского двора, и зверства, которыми сопровождалось вступление в Неаполь буйных шаек, предводимых кардиналом Руффо[4 - Когда в 1799 г. в Неаполе была объявлена республика Партенопейская (Партенопе – первоначальное название Неаполя, основанного греками) и Бурбоны были вынуждены спешно удалиться, кардинал Руффо по благословению папы Пия VI собрал изрядное партизанское войско, при содействии которого изгнал иноземцев, подавил республиканцев и вновь водворил на престоле короля Фердинанда.]. Те либералы, которые и теперь с нетерпением ожидали появления французского войска, намереваясь вновь поднять республиканское знамя, не решались громко высказывать своих надежд, зная, что королева продолжает проживать во дворце. Наиболее робкие, такие, которые во время прошлого переворота не решались примкнуть ни к республиканской, ни к монархической стороне и которые все-таки изрядно пострадали во время кровавых междоусобиц, очутившись между двумя огнями, были нынче склонны полагать, что слухи о надвигающейся опасности преувеличены, что несокрушимая энергия австриячки сумеет померяться силами с подымающимся ураганом.
В ней, т. е. в королеве Каролине, сосредоточивались все могущество, вся власть. Только в ней проявилась воля. Наполеон говорил, что королева Каролина единственный мужчина в Неаполе. Одним своим примером она ободряла самых робких, а своими речами и своей физически соблазнительной внешностью умела внушать уверенность в ее способности отвратить грозу; она поддерживала бодрость в населении. Зимний сезон был в разгаре; по приказанию королевы ни один театр, ни одно увеселительное заведение не было закрыто; ни один бал не был отменен.
Носились слухи, что на предстоящем в театре Сан-Карло (в те времена обширнейшем в Европе) маскараде будет присутствовать сама королева, и появятся все блестящие придворные дамы, знаменитые не только своей красотой, но и приписываемыми, по крайней мере, им любовными приключениями. Конечно, всем, кто боялся вторжения французов в Неаполитанское королевство, было не до развлечений. Но все-таки ни одна из богатых буржуазных семей не осмелилась бы оставаться дома, ибо отсутствовать на этом маскараде значило бы навлечь на себя подозрение либо в трусости, либо во враждебности ко двору. Без малого пятидесятитысячное французское войско, пододвинувшееся уже к самой границе, плохо гарантировало их безопасность. Боязнь этой женщины, единственной во всей Европе открыто решившейся бороться со всемогущим Наполеоном, у неаполитанцев доходила до террора.
Глава II
Веселье накануне беды. – Королева на маскараде
Если бы кто, не знакомый с политическими обстоятельствами данной минуты, очутился на площади Сан-Карло в начале роковой январской ночи, он не мог бы даже подозревать, что на столицу надвигается враг, грозящий кровавыми бедствиями и разорением. Около театра шумно, весело волновалась толпа, по-видимому, совершенно беззаботная. Под арку подъезда то и дело подъезжали богатые экипажи, окруженные гайдуками, факелоносцами; из карет выходили дамы, пышно обвитые драгоценными шалями и кружевами, в складках которых сверкали брильянты и рубины. Группы шумливых масок сливались в сплошную бесконечную веселую толпу, которая поднималась по лестницам. Казалось, весь город спешно, почти задыхаясь, сбегался на праздник. Знали, что австриячка приказала всем веселиться в эту ночь: и огромное большинство, хотя не без ворчанья, подчинилось ее воле, но, попав в разгульный поток, скоро чувствовало себя, как рыба в воде.
Громадная зала сияла огнями; толпа вела еще себя сдержанно. Ложи были полны аристократией и богатой буржуазией; все дамы были в обыкновенных бальных туалетах, лица некоторых были прикрыты полумасками. Только королевская ложа оставалась еще пустой, однако привлекала к себе всеобщее внимание публики. Кой-где в зале танцевали уже под звуки оркестра, примостившегося в глубине сцены, которая сливалась с залой.
Вдруг гул и гам толпы как бы опали. В королевской ложе появились два служителя в придворных ливреях и раскинули по барьеру величественной ложи штофный ковер, в середине которого был вышит золотом бурбонский герб.
Это обозначало, что ее величество королева соблаговолит появиться в маскараде, дабы выразить благоволение своим подданным. Это означало также, что ее величество желала дать понять своим подданным, что опасность еще далека, а может быть, и устранена даже. Во всяком случае, королева подавала пример совершенной бодрости и спокойствия духа…
Ну а если опасности нет, если спокойна королева, чего же подданным беспокоиться? Отчего же и не повеселиться как следует? И плотно сгустившаяся толпа отдалась сплошному веселью.
В глубине зала, прислонясь к стене, стоял высокий, отлично сложенный мужчина в костюме калабрийского бандита: черный бархатный с серебряными пуговицами казакин; за широкий красный кушак заткнут большой кинжал; из-под остроконечной широкополой шляпы спадают на широкий белый воротник черные кудри. Лицо его было скрыто черной маской, в ее отверстия глядели черные, лучистые молодые глаза. Он ни на кого не обращал внимания и, кажется, не ощущал, что им почти все интересовались.
– Да это просто атаман какой-то шайки кардинала Руффо, – замечали одни.
– У него, кроме лица, ровно ничего не замаскировано, – говорили другие.
К нему приставали хорошенькие женщины; он старался отделываться от них вежливостями.
– Милая девочка, еще слишком рано. Приходите позднее, я буду рад всех вас перецеловать.
Вскоре публика подметила другого калабрийского разбойника. Только тот был массивен и одет чуть ли не в лохмотья. Но также в маске. И его женщины стали задирать; но он их грубо растолкал, выбиваясь из толпы. Женщины обиделись; другие мужчины вступились за них. Завязалась было борьба, но около бандита словно из земли выросли еще четыре вооруженных калабрийца.
– Да это просто скандал, здесь собрались все санфедисты, – рычали в толпе.
Кто-то шепнул: «Тише вы там: это все сторонники ее величества». «Это невозможно», – шепотом же протестовали некоторые и громко выражали уверенность, что это замаскированные придворные. Толпа все-таки заволновалась; послышались возгласы: «Вон разбойников!»
Толстый, массивный бандит пробивался ловко вперед, возбуждая больше смеха, чем негодования, и, ухватив какого-то полишинеля, вертел его, как куклу. Но стоявший долго у стены молодой атаман, приблизившись к товарищу, посоветовал ему оставить в покое несчастного (что тот и сделал) и убраться из залы без драки, против чего толстый протестовал.
– Я бы ушел вместе с тобой, – добавил молодой товарищ, – но мне необходимо дождаться именно здесь Гиро и Магаро и, как назначено, одной важной вести. Однако я провожу тебя на улицу, может быть, там найдем и наших.
Толстый согласился; оба вышли.
Этим инцидент и кончился, тем более что внимание публики привлекла королевская ложа. В глубине ее распахнулись широкие двери; из них выступили два ряда раззолоченных придворных гайдуков с серебряными канделябрами, восковые свечи которых ярко освещали всю ложу. Между этими потоками света появилась королева.
Каролина Австрийская достигла уже того возраста, когда время успевает оставить следы на наружности женщины. Но ее красота изумительно сохранилась, а прирожденная величавость увеличивала еще более привлекательность. Она, сбросив роскошный плащ, прошла к балюстраде ложи. Взоры всей публики обратились к ней. Кто бы не залюбовался роскошными белыми ее плечами, около которых искрились брильянты; ее пышными золотистыми волосами, увенчанными небольшой короной. Ее огромные голубые глаза озирали толпу; лицо горделиво улыбалось. Ярко-пунцовые губы оттеняли нежно-розовый цвет безупречно овального лица; прямой, несколько крупный нос и чуточку выдающийся подбородок придавали ее физиономии выражение властности и твердости несокрушимой.
Несколько секунд толпа оставалась безмолвной, словно очарованная красотой, которой время не посмело коснуться. Про поведение дочери императрицы Марии Терезии ходило много неблаговидных слухов; ее прошлое было ознаменовано кровавыми деяниями; много людей погибло по ее воле; много проливалось слез о жертвах ее жестокости. Много лжи и предательства ей приписывалось. И все-таки ее величавая красота была неотразимо ослепительна и как бы уравновешивала все нравственные пятна.
Все знали, что она одна из наиболее образованных в Европе женщин, что она хорошо говорит и пишет на четырех языках, что она обладает тонким, проницательным умом. Она умела влиять на государственные дела своими советами и твердой, как алмаз, волей, перед которой склонялись не только министры, но и сам король. Она сумела поднять против изгнавшей Бурбонов республики кардинала Руффо, добившегося при содействии предводимой им орды горцев восстановления монархии. Она сумела распоряжаться, как своим рабом, английским адмиралом Нельсоном, очистить провинции от либералов и потопить в крови при помощи кардинала Руффо Партенопейскую республику.
Никола Мизази
Женские лики – символы веков
Роман итальянского писателя Николы Мизази, публикуемый в данном томе, повествует о малоизвестных событиях итальянской истории.
Действие его происходит в самом начале XIX века в Неаполитанском королевстве, где разворачивается трагическая борьба за сохранение династии Бурбонов. Лидером этой борьбы становится волевая и решительная Мария-Каролина, дочь австрийской императрицы Марии-Терезии.
Никола Мизази
Ее величество королева
В оформлении переплета использована картина Ангелики Кауффман «Портрет Марии-Каролины, королевы Неаполитанской»
Часть первая
В столице и в горах
Глава I
Политический момент. – Наполеон I и дочь Марии-Терезии
Обстоятельства были таковы: переговоры в Пресбурге завершились известным трактатом. Наполеон стянул к Болонье свое войско, намереваясь изгнать Бурбонов из Неаполитанского королевства. Была обнародована следующая прокламация, обращенная к неаполитанцам:
«Двор вашего короля, подписав со мною договор о нейтралитете, нарушил его: он вновь открыл свои владения русским и англичанам. Император Наполеон, справедливость которого равняется его могуществу, желает примерно отплатить за такой поступок. Этого требуют достоинство его короны, интересы его народов и необходимость восстановить в Европе общественное к себе доверие. Войско, которым я командую, имеет целью покорить вероломных. Вам, однако, нечего опасаться: французские солдаты будут всегда вашими братьями».
Прокламация, помеченная 25 декабря 1805 года, появилась в Неаполе 2 января 1806 года одновременно с вестью, что французское войско, приближающееся к неаполитанским границам, под началом Сен-Сира, имеет пять корпусов, к коим присоединен еще корпус Массены; что вся численность армии доходит до сорока пяти тысяч; что при ней находится брат императора генерал принц Жозеф Бонапарт.
Эти вести для неаполитанского двора были громовым ударом, началом той грозы, которая захватила и русских, и австрийцев, которая закончилась Аустерлицким сражением и взятием Вены. Неаполь трепетал: для него были живо памятны ужасы многолетней войны конца XVIII века; раны, нанесенные сначала кровавой междоусобицей, а затем яростными репрессиями Бурбонов, еще далеко не зажили.
Когда грянула эта новая гроза, порядок, особенно в отдаленных провинциях, не был еще вполне восстановлен не успевшей утвердиться королевской властью. Правда, шайки санфедистов[1 - Санфедисты – от Санта-Феде (святая вера). Так назывались в Испании (XVI–XVIII вв.), а во время господства испанцев и в Южной Италии, вооруженные организации, защищавшие монархию и католическую религию от новых политических и церковных учений.] и преданные Бурбонам партизаны отвоевали у новорожденной республики[2 - Под влиянием французской революции в 1799 г. царствовавшая в Неаполе Бурбонская династия была изгнана, а королевство объявлено республикой.] трон законного короля. Но санфедисты и партизаны не могли бы совершить этого, если бы они не разоряли все и всех на своем пути. Население всех крупных городов Неаполитанского королевства распадалось надвое: одна сторона – торжествующая и самовластная – легитимисты; другая – республиканцы, доведенные до бессильного раздражения, грызшие наложенные на них цепи. Эта партия продолжала, однако, ожидать мести, трепетно ожидала, что новые события восстановят ее могущество.
И в такое-то время, когда предшествовавшая буря не успела улечься, загрохотала новая гроза.
Ввиду ее приближения русские и австрийские войска (ради которых Бурбоны нарушили нейтралитет, обещанный императору Наполеону)[3 - Вероятно, речь шла о русской военной эскадре в Средиземном море.], занимавшие дотоле Теано, Венафро, Миньяно, получили от своих правительств приказание удалиться. Русский генерал Ласси сообщил неаполитанскому главнокомандующему, что защита всей пограничной линии королевства при внезапно сложившихся обстоятельствах немыслима прежними средствами, причем дал понять, что русский государь подготовляет средства для охраны достоинства короля обеих Сицилий (Неаполитанского королевства).
Король Фердинанд IV хотя и понимал, что его гибель неизбежна, все-таки отправил кардинала Руффо к Массене, поручив первому хлопотать о перемирии и узнать, нельзя ли чем смягчить Наполеона. Но когда он узнал, что Руффо был в качестве пленника задержан в Женеве; когда на собранном им в Неаполе совете убедился, что, по единогласному мнению генералов и министров, бесполезна всякая попытка задержать вторжение французов, он поспешно отплыл в Сицилию, назначив королевским наместником в Неаполе своего старшего сына, принца Франциска.
Наместник не сумел или не смог изыскать новых средств; он прибег тоже к переговорам; но это оказалось бесполезно, как при отце его. Тогда Франциск, захватив с собою своего брата принца Леопольда, тоже покинул Неаполь и через Калабрию пробрался в Сицилию. Таким образом, раскаты грозы, еще отдаленные, обращали уже в бегство именно тех, кому бы следовало противостоять ей. Королевство, которое несколько лет ранее, после революции и республиканского правления только что успело вновь организоваться, грозило опять распасться благодаря неумелости своих правителей.
Однако в тот самый момент, когда правители впадали в отчаяние, когда генералы ломали свои шпаги, оставалась одна женщина, горделивая, стойкая, предприимчивая, твердо решившая или одолеть врага, или погибнуть вместе с королевской властью, если только престолу суждено было погибнуть.
То была ее величество королева Мария-Каролина, дочь австрийской императрицы Марии-Терезии.
Она одна не покинула королевского дворца в столице. И этого было достаточно, чтобы народ продолжал мечтать о возможности устранить опасность. Она не жила во дворце сложа руки: всем было хорошо известно, как зорко следила она за ходом событий, как решительна, неутомима была эта королева, как энергично готовилась она к борьбе.
Даже самые робкие, те, которые недавно советовали королю обратиться в бегство, начали ободряться, толковать о средствах обороны, о необходимости спасти хотя бы честь нации. Французы уже надвигались, а в неаполитанском дворце все было спокойно и оживленно. По его мраморным лестницам и залам постоянно проходили и знатные и простые люди, хотя среди последних встречались непривлекательные личности, известные вожаки шаек лаццарони. А лаццарони в Неаполе тогда были то же, что санкюлоты в революционном Париже.
На обширном дворцовом дворе постоянно слышался конский топот. Всадники то появлялись, то уезжали; и те и другие впопыхах.
Народ, конечно, тоже интересовался полученными вестями. Небольшие группы людей нередко скоплялись на улицах, но и расходились быстро. Всякий знал, что заурядному обывателю опасно рассуждать о государственных делах. Всякому были памятны дни террора, водворившегося в столице по возвращении в нее бурбонского двора, и зверства, которыми сопровождалось вступление в Неаполь буйных шаек, предводимых кардиналом Руффо[4 - Когда в 1799 г. в Неаполе была объявлена республика Партенопейская (Партенопе – первоначальное название Неаполя, основанного греками) и Бурбоны были вынуждены спешно удалиться, кардинал Руффо по благословению папы Пия VI собрал изрядное партизанское войско, при содействии которого изгнал иноземцев, подавил республиканцев и вновь водворил на престоле короля Фердинанда.]. Те либералы, которые и теперь с нетерпением ожидали появления французского войска, намереваясь вновь поднять республиканское знамя, не решались громко высказывать своих надежд, зная, что королева продолжает проживать во дворце. Наиболее робкие, такие, которые во время прошлого переворота не решались примкнуть ни к республиканской, ни к монархической стороне и которые все-таки изрядно пострадали во время кровавых междоусобиц, очутившись между двумя огнями, были нынче склонны полагать, что слухи о надвигающейся опасности преувеличены, что несокрушимая энергия австриячки сумеет померяться силами с подымающимся ураганом.
В ней, т. е. в королеве Каролине, сосредоточивались все могущество, вся власть. Только в ней проявилась воля. Наполеон говорил, что королева Каролина единственный мужчина в Неаполе. Одним своим примером она ободряла самых робких, а своими речами и своей физически соблазнительной внешностью умела внушать уверенность в ее способности отвратить грозу; она поддерживала бодрость в населении. Зимний сезон был в разгаре; по приказанию королевы ни один театр, ни одно увеселительное заведение не было закрыто; ни один бал не был отменен.
Носились слухи, что на предстоящем в театре Сан-Карло (в те времена обширнейшем в Европе) маскараде будет присутствовать сама королева, и появятся все блестящие придворные дамы, знаменитые не только своей красотой, но и приписываемыми, по крайней мере, им любовными приключениями. Конечно, всем, кто боялся вторжения французов в Неаполитанское королевство, было не до развлечений. Но все-таки ни одна из богатых буржуазных семей не осмелилась бы оставаться дома, ибо отсутствовать на этом маскараде значило бы навлечь на себя подозрение либо в трусости, либо во враждебности ко двору. Без малого пятидесятитысячное французское войско, пододвинувшееся уже к самой границе, плохо гарантировало их безопасность. Боязнь этой женщины, единственной во всей Европе открыто решившейся бороться со всемогущим Наполеоном, у неаполитанцев доходила до террора.
Глава II
Веселье накануне беды. – Королева на маскараде
Если бы кто, не знакомый с политическими обстоятельствами данной минуты, очутился на площади Сан-Карло в начале роковой январской ночи, он не мог бы даже подозревать, что на столицу надвигается враг, грозящий кровавыми бедствиями и разорением. Около театра шумно, весело волновалась толпа, по-видимому, совершенно беззаботная. Под арку подъезда то и дело подъезжали богатые экипажи, окруженные гайдуками, факелоносцами; из карет выходили дамы, пышно обвитые драгоценными шалями и кружевами, в складках которых сверкали брильянты и рубины. Группы шумливых масок сливались в сплошную бесконечную веселую толпу, которая поднималась по лестницам. Казалось, весь город спешно, почти задыхаясь, сбегался на праздник. Знали, что австриячка приказала всем веселиться в эту ночь: и огромное большинство, хотя не без ворчанья, подчинилось ее воле, но, попав в разгульный поток, скоро чувствовало себя, как рыба в воде.
Громадная зала сияла огнями; толпа вела еще себя сдержанно. Ложи были полны аристократией и богатой буржуазией; все дамы были в обыкновенных бальных туалетах, лица некоторых были прикрыты полумасками. Только королевская ложа оставалась еще пустой, однако привлекала к себе всеобщее внимание публики. Кой-где в зале танцевали уже под звуки оркестра, примостившегося в глубине сцены, которая сливалась с залой.
Вдруг гул и гам толпы как бы опали. В королевской ложе появились два служителя в придворных ливреях и раскинули по барьеру величественной ложи штофный ковер, в середине которого был вышит золотом бурбонский герб.
Это обозначало, что ее величество королева соблаговолит появиться в маскараде, дабы выразить благоволение своим подданным. Это означало также, что ее величество желала дать понять своим подданным, что опасность еще далека, а может быть, и устранена даже. Во всяком случае, королева подавала пример совершенной бодрости и спокойствия духа…
Ну а если опасности нет, если спокойна королева, чего же подданным беспокоиться? Отчего же и не повеселиться как следует? И плотно сгустившаяся толпа отдалась сплошному веселью.
В глубине зала, прислонясь к стене, стоял высокий, отлично сложенный мужчина в костюме калабрийского бандита: черный бархатный с серебряными пуговицами казакин; за широкий красный кушак заткнут большой кинжал; из-под остроконечной широкополой шляпы спадают на широкий белый воротник черные кудри. Лицо его было скрыто черной маской, в ее отверстия глядели черные, лучистые молодые глаза. Он ни на кого не обращал внимания и, кажется, не ощущал, что им почти все интересовались.
– Да это просто атаман какой-то шайки кардинала Руффо, – замечали одни.
– У него, кроме лица, ровно ничего не замаскировано, – говорили другие.
К нему приставали хорошенькие женщины; он старался отделываться от них вежливостями.
– Милая девочка, еще слишком рано. Приходите позднее, я буду рад всех вас перецеловать.
Вскоре публика подметила другого калабрийского разбойника. Только тот был массивен и одет чуть ли не в лохмотья. Но также в маске. И его женщины стали задирать; но он их грубо растолкал, выбиваясь из толпы. Женщины обиделись; другие мужчины вступились за них. Завязалась было борьба, но около бандита словно из земли выросли еще четыре вооруженных калабрийца.
– Да это просто скандал, здесь собрались все санфедисты, – рычали в толпе.
Кто-то шепнул: «Тише вы там: это все сторонники ее величества». «Это невозможно», – шепотом же протестовали некоторые и громко выражали уверенность, что это замаскированные придворные. Толпа все-таки заволновалась; послышались возгласы: «Вон разбойников!»
Толстый, массивный бандит пробивался ловко вперед, возбуждая больше смеха, чем негодования, и, ухватив какого-то полишинеля, вертел его, как куклу. Но стоявший долго у стены молодой атаман, приблизившись к товарищу, посоветовал ему оставить в покое несчастного (что тот и сделал) и убраться из залы без драки, против чего толстый протестовал.
– Я бы ушел вместе с тобой, – добавил молодой товарищ, – но мне необходимо дождаться именно здесь Гиро и Магаро и, как назначено, одной важной вести. Однако я провожу тебя на улицу, может быть, там найдем и наших.
Толстый согласился; оба вышли.
Этим инцидент и кончился, тем более что внимание публики привлекла королевская ложа. В глубине ее распахнулись широкие двери; из них выступили два ряда раззолоченных придворных гайдуков с серебряными канделябрами, восковые свечи которых ярко освещали всю ложу. Между этими потоками света появилась королева.
Каролина Австрийская достигла уже того возраста, когда время успевает оставить следы на наружности женщины. Но ее красота изумительно сохранилась, а прирожденная величавость увеличивала еще более привлекательность. Она, сбросив роскошный плащ, прошла к балюстраде ложи. Взоры всей публики обратились к ней. Кто бы не залюбовался роскошными белыми ее плечами, около которых искрились брильянты; ее пышными золотистыми волосами, увенчанными небольшой короной. Ее огромные голубые глаза озирали толпу; лицо горделиво улыбалось. Ярко-пунцовые губы оттеняли нежно-розовый цвет безупречно овального лица; прямой, несколько крупный нос и чуточку выдающийся подбородок придавали ее физиономии выражение властности и твердости несокрушимой.
Несколько секунд толпа оставалась безмолвной, словно очарованная красотой, которой время не посмело коснуться. Про поведение дочери императрицы Марии Терезии ходило много неблаговидных слухов; ее прошлое было ознаменовано кровавыми деяниями; много людей погибло по ее воле; много проливалось слез о жертвах ее жестокости. Много лжи и предательства ей приписывалось. И все-таки ее величавая красота была неотразимо ослепительна и как бы уравновешивала все нравственные пятна.
Все знали, что она одна из наиболее образованных в Европе женщин, что она хорошо говорит и пишет на четырех языках, что она обладает тонким, проницательным умом. Она умела влиять на государственные дела своими советами и твердой, как алмаз, волей, перед которой склонялись не только министры, но и сам король. Она сумела поднять против изгнавшей Бурбонов республики кардинала Руффо, добившегося при содействии предводимой им орды горцев восстановления монархии. Она сумела распоряжаться, как своим рабом, английским адмиралом Нельсоном, очистить провинции от либералов и потопить в крови при помощи кардинала Руффо Партенопейскую республику.
