Сталин. Охота на «Медведя»

Люшков оценил эту работу Кагана и менее чем за год «поднял» его с должности помощника начальника управлении до заместителя. И когда последовало новое назначение в Хабаровск, то благодарный подчиненный, не раздумывая, как нитка за иголкой, последовал за ним и стал правой рукой. На него Люшков возложил самую грязную работу – члена зловещей «Тройки», «клепавшей» во внесудебном порядке смертные приговоры на «врагов советской власти». Их совместная «деятельность по искоренению троцкистов, ревизионистов и шпионов» продолжалась недолго. 16 апреля 1938 года за подписью Фриновского в адрес Люшкова поступила шифровка № 781. В ней предписывалось: «…B связи с назначением Кагана в другой край срочно откомандировать его в наше распоряжение».

Расставались Люшков и Каган в смешанных чувствах. Подспудно они ощущали, что, возможно, видятся в последний раз. И тому была причина: на днях их давнего покровителя – Леплевского, – находившегося в зените славы после раскрытия «военно-фашистского заговора в Красной армии», отстранили от должности. Дурные предчувствия не обманули Кагана. По приезду в Москву его тут же арестовали.

«Моисей купился на назначение, а тебя, Генрих, хотят подловить на заслушивании у наркома. Никакого заслушивания не будет! Это ловушка!» – похолодел Люшков от страшной догадки, и в одно мгновение перед ним промелькнула вся его жизнь…

Убогая каморка в бедняцком квартале Одессы. В ней в 1900 году в семье еврея-портного родился третий ребенок – мальчик. Бог любит троицу и, кажется, полюбил Геню. С его рождением у отца появились денежные заказы. По большим праздникам семья могла позволить себе роскошь намазывать масло, пока еще тонким слоем, на толстый ломоть хлеба. Выбившись из нищеты, родители постарались дать детям начальное образование. Больше всех преуспел в учебе Геня. Смышленый, схватывающий все на лету, он без труда закончил шесть классов казенного училища и одновременно успевал помогать отцу в работе. Со временем Геня, возможно, шил бы не только толстовки и косоворотки на чужое плечо, как это делал отец, а стал бы владельцем швейной мастерской, если бы не случилась революция.

Подобно стремительному весеннему половодью она захлестнула Одессу шумными, многолюдными митингами и собраниями. Город превратился в один огромный театр, в котором все смешалось: драма, комедия и буффонада. Деятельный, жаждущий действий Люшков забросил швейную машинку «Зингер» и безоглядно окунулся в омут революционной стихии: вместе с братом мотался с одного митинга на другой, расклеивал по городу большевистские листовки и одним из первых записался в боевую рабочую дружину. С приходом в Одессу частей Красной гвардии вступил в ее ряды, а когда к городу приблизились немецкие и французские войска, по решению бюро «Союза социалистической молодежи Одессы» остался на подпольной работе. Во время одной из акций, в феврале 1919 года он был арестован, но сумел бежать из-под стражи и пробиться к частям Красной армии, отступавших к Николаеву.

Службу Люшков начал рядовым, но в этой должности не засиделся. Природный ум, хватка, ораторские способности были замечены командованием, и он получил назначение на должность политработника 1-го Николаевского советского полка. Спустя десять месяцев, в декабре 1919 года Люшков возглавлял политотдел 2-й бригады 57-й стрелковой дивизии. И здесь в его судьбе произошел резкий поворот: на энергичного и беспощадного к врагам революции комиссара положили глаз военные контрразведчики.

В июне 1920 года Люшков перешел на службу в Особый отдел ВЧК по 57-й дивизии, но она у него не задалась. К 1924 году он сменил одиннадцать рядовых должностей, помотался по уездным городкам Юго-Западной Украины, но так и не добился высоких чинов, пока судьба не свела его с Израилем Леплевским. Сын официанта из харьковского ресторана, тот, как и Люшков, поднялся на гребне революционной волны. Но волна Леплевского катилась по более высоким кабинетам новой – советской – власти, и потому на момент встречи с Люшковым он уже занимал значимую должность в ГПУ Украины, а на его груди сверкал орден Красного Знамени.

Встретившись, они поняли друг друга с первого взгляда: тому и другому требовались «резонансные дела», которые бы прогремели «наверху». Препятствие на пути к ним – давний недоброжелатель Люшкова – Лютый, не скрывавший своей неприязни к евреям и державший его в черном теле, убыл к новому месту службы. Люшков, получив свободу рук, развил бурную деятельность по выявлению и изобличению контрреволюционеров. Из Проскуровского окружного отделения ГПУ (с 1 августа 1925 года – отдела), который он возглавил, валом повалили перспективные дела. Он знал, как «развернуть показания» арестованных, чтобы «дело получило резонанс». На совещаниях в Подольском губернском отделе ГПУ Леплевский все чаще приводил в пример «результативную и творческую работу товарища Люшкова» и отмечал его как «способного агентуриста и умелого разработчика контрреволюционного элемента».

В Харькове (до 1939 года столице советской Украины), в центральном аппарате ГПУ заметили перспективных работников. В октябре 1925 года Леплевского первым выдвинули на более ответственный участок, назначив начальником губернского ГПУ в Одессу. Он, в свою очередь, не забыл «способного агентуриста-разработчика» Люшкова и рекомендовал в центральный аппарат: свои люди «наверху» всегда нужны. В должности начальника информационно-осведомительского отдела (ИНФО) ГПУ Украины Люшков пробыл пять лет. Несмотря на то, что ему удалось раскрыть «террористическую группу», готовившую покушение на председателя Всеукраинского Центрального исполнительного комитета (ВУЦИК) Григория Петровского, эта заслуга не была оценена – Люшков в круг соратников председателя украинской ГПУ не входил.

Все изменилось с приходом в Харьков старого покровителя – Леплевского. Возглавив Секретно-оперативное управление (СОУ) ГПУ Украины, он принялся подтягивать к себе надежные и проверенные в прошлой совместной работе кадры. Люшков был в числе их. 3 мая 1930 года его назначили начальником секретного отдела СОУ. Под руководством Леплевского он принимал самое активное участие в оперативной разработке подпольных «контрреволюционных, повстанческих организаций»: «Украинского национального центра», «Военно-офицерской организации» (дело «Весна») и других. Их работа не осталась незамеченной.

Председатель ГПУ УССР Всеволод Балицкий так оценил вклад в нее Люшкова:

«…Личные выезды т. Люшкова в районы, руководство агентурой, результативные допросы ряда крупных фигурантов во многом способствовали раскрытию и ликвидации упомянутых организаций».

Не обошел стороной Балицкий и покровителя Люшкова – Леплевского. В его адрес он также не жалел громких слов и особо подчеркивал:

«…Благодаря исключительной энергии, четкости и оперативному руководству и непосредственному участию в практической работе со стороны т. Леплевского были ликвидированы крупные контрреволюционные организации».

Спустя шесть лет Леплевский и Балицкий, стравленные Сталиным и Ежовым, терзали друг друга, как пауки в банке. Но тогда, в начале 1930-х годов, они «гремели» в НКВД СССР своими результатами в борьбе с контрреволюцией. И этот гром услышали в Кремле.

Первым взяли в Москву Леплевского. Вслед за ним, 17 августа 1931 года, в центральный аппарат ОГПУ СССР отправился Люшков. За короткий он срок вырос до заместителя начальника одного из ведущих отделов – Секретно-политического отдела (СПО) Главного управления госбезопасности (ГУГБ) НКВД СССР, занимавшегося оперативной разработкой политической внутрипартийной оппозиции. За пять лет совместной работы с начальником отдела Георгием Молчановым, игравшим одну из ключевых ролей в планах Сталина по ликвидации партийной оппозиции, у Люшкова сложились с ним приятельские отношения. Впоследствии эта близость с Молчановым и Леплевским сыграла роковую роль в его судьбе, а пока он шел в гору. 29 ноября 1935 года Люшкову было присвоено генеральское звание – комиссар госбезопасности 3-го ранга. Он стал одним из самых молодых генералов наркомата, и перед ним открывались захватывающие дух перспективы.

И здесь щемящая тоска по прошлому сжала сердце Люшкова. Как будто это было вчера, в его памяти возник кабинет наркома НКВД СССР Генриха Ягоды. Он явственно ощутил на своей ладони крепкое рукопожатие верного соратника самого товарища Сталина…

Стук в дверь вернул Люшкова в суровое настоящее.

– Войдите! – распорядился он.

В кабинет не вошел, а скорее, змеей вполз назначенец Фриновского – Козлов. Стрельнув в Люшкова испытующим взглядом, он неразборчиво промямлил извинения и затем спросил:

– Генрих Самойлович, как быть с последними показаниями на Варейкиса и его банды?

– А что там неясного? – раздраженно произнес Люшков.

– Не совсем концы с концами сходятся.

«Какие еще концы?! Сволочь! Не успел Фриновский положить трубку, а ты тут как тут! Подлец, пришел разнюхать, чем я дышу! У-y, тварь… – волна ярости захлестнула Люшкова и едва не выплеснулась на Козлова. – Стоп, Генрих, не пори горячки! Он же, сука, только того и ждет!» – и, пряча глаза, Люшков строго потребовал:

– Владимир Николаевич, немедленно возьми на личный контроль работу Бердичевского над материалами на Дерибаса и Барминского по их связям с японцами!

– Так они постоянно находятся в поле моего зрения, Генрих Самойлович.

– Этого мало, вычитай каждую строчку, чтоб не было ни одного спотыкача! 13-го у меня доклад у наркома!

– У вас?! 13-го? Так с ними вроде как должен ехать начальник следственного отдела? – сделал удивленное лицо Козлов, но его глаза говорили другое.

«Должен? Мерзавец! Комедию тут мне ломаешь! Но я тоже не лыком шит», – и, придав голосу доверительность, Люшков пояснил: – Нет, Владимир Николаевич, поеду я! Не дай Бог он с перепугу обделается перед Николаем Ивановичем, и вся наша работа пойдет коту под хвост. Михаил Петрович сто раз прав: по таким серьезным материалам докладывать должен минимум замначальника управления. Поэтому поеду я.

– И что, этот вопрос с Михаилом Петровичем согласован?

«Сволочь, а то не знаешь! Иуда!» – жгучее желание ударить Козлова в рожу охватило Люшкова, он с трудом сдержал себя и подтвердил:

– Да, я только что с ним говорил.

– Все понял, Генрих Самойлович, сейчас же сажусь с Бердичевским за материалы. К вашему отъезду они будет готовы! – заверил Козлов.

– Поторопись, Владимир Николаевич, я на тебя очень надеюсь.

– Не сомневайтесь, Генрих Самойлович, не подведу!

– И еще, Владимир Николаевич, собери мне посылку для Михаила Петровича.

– Какую? Что положить?

– Ну, эту, картину Васнецова «Московский застенок» и добавь еще что-нибудь из наших дальневосточных даров: икорку красную, настойку из женьшеня. В общем, как обычно.

– Понял, Генрих Самойлович, сделаю все в лучшем виде.

– Договорились, а теперь за работу, времени у нас в обрез!

– Уже бегу, Генрих Самойлович! – бросил на ходу Козлов и тенью исчез за дверью.

Люшков проводил его ненавидящим взглядом, и с губ сорвалось:

– У-y, фриновско-евдокимовский выкормыш!

«Евдокимов?! Тварь! С тебя начались все мои несчастья. Если бы не ты, то я бы не сидел в этой дыре. Сам товарищ Сталин жал мне руку, когда назначал на управление в Ростов», – и память вновь возвратила Люшкова к тем счастливым мгновениям.

Прием у Вождя занял чуть больше девяти минут. Рядом с земным богом Люшков не замечал времени, оно словно остановило свой бег. Он ловил каждое слово, каждый жест Сталина и старался отвечать на вопросы лаконично, с глубоким знанием дела. Это ему понравилось. В его тоне и манере разговора зазвучали теплые нотки. Он уже не просто наставлял молодого руководителя одного из важнейших управлений наркомата внутренних дел, а по-житейски советовал и рекомендовал. Это вызвало у Люшкова необыкновенный душевный подъем. В те минуты он готов был, не раздумывая, отдать за Вождя свою жизнь и свернуть горы. Ему казалось, что он соприкоснулся с чем-то сокровенным и недоступным для обыкновенного смертного.

В приемную Люшков вышел сам не свой. Он не чувствовал под собой ног и смутно помнил, как вместе с наркомом Генрихом Ягодой спустился к машине и занял в ней место. В себя Люшков пришел, когда они приехали на Лубянку и поднялись в кабинет Ягоды. Тот тоже был доволен, его протеже не только не подкачал, но и произвел самое благоприятное впечатление на Сталина. Лишним подтверждением тому служил его личный подарок Люшкову – часы с дарственной надписью. Поэтому нарком отошел от традиционной накачки о бескомпромиссной борьбе с контрреволюционерами, шпионами, террористами и затаившимися троцкистами. Ягода поднял рюмку за хорошее начало в новой должности и в завершение разговора предоставил Люшкову краткосрочный отпуск.

Глава 2

После приема у Вождя и доверительного разговора у наркома НКВД – Генриха Ягоды – Люшков как на крыльях полетел в такую милую его сердцу Одессу, чтобы провести отпуск, прежде чем отправиться к новому месту службы в Ростов-на-Дону. Последний раз на малой родине он был четыре года назад и с нетерпением ждал встречи с ней. Дорога от Москвы до Одессы заняла чуть больше полутора суток, но этого времени Люшков не заметил. Соседом по купе оказался одессит, и не просто одессит, а художественный руководитель оперного театра, знавший уйму забавных историй. К концу поездки Люшков изнемог от смеха. На перрон одесского железнодорожного вокзала он вышел с улыбкой, казалось, навсегда застывшей на лице. У ступенек вагона его встретил помощник начальника управления НКВД СССР Одесской области по материально-техническому обеспечению капитан Волобуй с машиной.

Коллеги по службе, решив не ударить лицом в грязь перед земляком-генералом, отрядили в его распоряжение в качестве ординарца целого капитана и заказали номер люкс в гостинице «Приморская». Люшков же не обольщался насчет этой заботы и, хорошо зная, как работает система, отказался от номера, чтобы лишний раз не попасть под прослушку и объективы скрытых фотоаппаратов, а заодно и от соглядатая – капитана. Отклонив его возражения, он распорядился ехать по адресу, где проживал друг детства Соломон Кац. Капитану ничего другого не оставалось, как подчиниться. Водитель завел машину. Люшков подался вперед и с жадным интересом вглядывался в знакомые улицы, площади и скверы города его детства и бурной юности.

Справа промелькнул величественный фасад оперного театра, и Люшков вспомнил, как в дни премьер он, будучи еще пацаном, вместе со старшим братом делал свой первый гешефт – перепродавал втридорога билеты в партер экзальтированным барынькам. Там же спустя четыре года, в ноябре 1917-го, они распространяли листовки-агитки и призывали сознательных граждан вступать в партию большевиков.