Восточнославянская этнография

Рассыпайцися горы,
Разлятайдися уцесы,
Дзевочка к вянцу едзя (161, с. 282).

II. Расположение к красному цвету. Римской невесте на голову надевали flammeum – покрывало огненного цвета. В старинное время немецкая невеста одевалась в красное платье. В Великой и Малой России сват или сваха и гости на другой день свадьбы украшают себя красными лентами. Кашубы приписывают красным лентам значение предохранительного средства от колдовства и сглазу и привязывают их к лошадиным уздечкам, а жеребятам обвязывают вокруг шеи (38, с. 73). Вероятно, и на свадьбах красные ленты предохраняют от колдовства (35).

III. Молодые оказывают благотворное влияние на растительность. В белорусских песнях, когда жених едет по лугам, луга зеленеют; вблизи сада – сад расцветает (209, с. 477; 161, с. 202). В свадебной песне Костромской губ. во время поезда невесты цветы расцветали (170, 4, с. 134). В болгарской свадебной песне:

Кога за Iелка (имя невесты) пойдоха,
Вишни, череши цафтеха;
Кога се с Iелка врнаха,
Вишни, череши узрели (15, 2, с. 16).

IV. Влияние новобрачной на размножение скота. У сербов лужицких молодая, по возвращении из церкви после венчания, обходит двор своих родителей и заходит в коровник, где доит коров (234, 2, с. 235). В Германии существует подобное обыкновение: молодая, входя в помещения домашних животных, принадлежащих мужу, желает им «viel Gluck» (266, с. 351).

V. Соблюдение всех употребляемых в известной местности свадебных обрядов только при бракосочетании невинной девушки. Как солнце только раз в году празднует торжественное свое бракосочетание с месяцем или землей, так и женщина, по древним воззрениям, удержавшимся отчасти до сих пор, только однажды в своей жизни может рассчитывать на полное свадебное торжество. Все песни любви, все украшения красоты и слова радости – одной целомудренной невесте, потому что только целомудренная девушка достойна уподобиться вечно чистой и радостной небесной Ладе. В Великой, Малой и Белой России только при бракосочетании девушки соблюдаются все свадебные обряды; во время бракосочетания вдовы некоторые свадебные обряды опускаются; так, вдовы не удостаиваются венка. У римлян вдовы брачились без pueri patrimi et matrimi[5 - Без своих (живых) отца и матери.] и без обрядового приподнимания при шествии через порог в доме новобрачного (256, с. 262). У бедуинов-арабов брачные церемонии существуют только для девиц; брак вдовы не считается событием достаточно важным, чтобы соблюдать обряды (103, с. 52). В Индии при бракосочетании нецеломудренной девицы не употреблялись религиозные обряды (169, с. 59).

VI. Исключительное уважение к невесте. В некоторых местах России и Германии (249, с. 202) невеста на свадьбе является героиней торжества: все присутствующие угождают ей; каждый из гостей считает своей обязанностью протанцевать с нею хоть один раз. Обязательный для всех мужчин, присутствующих на свадьбе, танец с молодой встречается у чехов и у белорусов на другой день после свадьбы (3, с. 60). В Олонецкой губ. невеста разъезжает по домам знакомых женщин, они сажают ее к себе на колени, держат косу ее в своих руках и ласкают (136, с. 111). Быть может, здесь действует одна обрядным образом выраженная жалость к девушке, выходящей в чужую дальнюю сторонушку, к людям незнакомым; быть может, обряд возник из древнего сближения невесты с солнцем, в силу чего невеста получила значение существа, содействующего человеческому благосостоянию.

VII. Воздержание молодых от пищи во время свадебного стола. В духовном стихе Олонецкой губ. об «Алексие, Божьем человеке» на брачном пире, по случаю свадьбы Алексия:

Сажали его, свита, за трапезу,
За скатерти, свита, за браныя;
Вси князья – бояре воскушают,
Один Олексий не воскушает (201, с. 69).

У малорусов (187, 2, с. 526) и сербов Сирмии или Срема (254, с. 157) молодые за свадебным столом ничего не едят; у краковских поляков в день свадьбы они не едят только мясо («чтобы не гибли животные», по современному народному объяснению) (239, 6, с. 46). У чехов и у белорусов (3, с. 35) не употребляет пищи только невеста. У калмыков существует подобное обыкновение, причем молодые воздерживаются в день свадьбы от питья (130, с. 75). Все эти обычаи указывают на молодых как на существ мистических.

VIII. Богатое одеяние молодых и свадебного поезда в произведениях народной поэзии. В русских народных песнях жених, невеста и их родственники отличаются драгоценными одеждами. В данном случае следует отличать два влияния: бытовой старины и мифологии.

Благословение на свадьбу. Художник С.И. Грибков

А). В малорусской песне невеста просит сделать ей «зеленую суконечку по земельку, щирозлотний поясочок на станочок, червони черевички на нiжечки» (118, с. 140). В белорусской песне теща в ожидании зятя устилает двор куньими, бобровыми и собольими мехами (82, с. 254). В великорусской песне свахе тяжело сидеть, потому что золотой кокошник клонит ее голову к земле, алмазные серьги оттягивают уши, бурмитский жемчуг (т. е. особо крупный, качественный. – Ред.) трет шею, и соболиная шуба тяготит плечи (160, 3, с. 181). В другой песне, когда молодые поехали к венцу, то «золотые поводы зазвенели» (187, 2, с. 203). В песнях этих и многих других, им подобных, помимо естественного в народной поэзии преувеличения, доходящего подчас до превращения скромной меди в благородное золото, сказалось воспоминание о прежнем народном материальном достатке. В южносибирской песне отец невесты дает дочери в приданое «десять городов с пригородками и десять теремов с притеремками» (45, с. 5) – черта, выхваченная из княжеского быта и подкрашенная народной фантазией. В старинное время, когда население русской страны было малочисленно, а ее природные богатства почти нетронуты, народ отличался большей, чем теперь, обеспеченностью в материальном отношении, большим достатком. Оттого за девушками давали более ценное приданое, чем в настоящее время. «Прежде давали другое приданое, – говорил один архангельский крестьянин П.С. Ефименко, – так что было что и заложить, и продать в случае крайности; прежняя одежда и украшения далеко превосходили по стоимости нынешние: штофники рублей 40 ассигн., кумачники в 5 руб., на них серебряные пуговицы и золотые бахромки рублей на 10 ассигн.; прежде жемчуг был в большом употреблении; богатые повязки (головной убор), унизанные жемчугом, ценились рублей в 100–300 ассигн. Теперь только и ценности, что салопы на лисьем меху» (60, с. 19).

Б) Есть, однако, совсем другого значения изображения красоты и богатства жениха, невесты и их родных. В южносибирской свадебной песне невеста соболем леса прошла.

Крыла леса алым бархатом,
По пути катила крупным жемчугом,
Прикатила на крутой бережок,
Стала на бел-горюч камешок,
Вскрикнула она зычным голосом:
«Кто бы меня за реку перевез?» (45, с. 10)

Обстановка, среди которой является невеста, вполне мифическая: здесь и бел-горюч камень, и покрытые алым бархатом леса, и река. В основании песни лежит героиня небесная, само солнышко в женском образе, проглянувшее через тучи, окрасив их в красный цвет. Мифическим свойством отличаются также те малорусские и белорусские песни, в которых невеста «сыпет золото из рукавця». В объяснение этих песен можно указать на червонорусскую песню о девушке, сеющей из рукава красоту. Она сеет в утреннее время и при такой обстановке, которая наводит на мысль усмотреть в ней утреннюю зарю.

Пiд дубровою
Пiд зеленою
Дрiбна росонька впала;
Там Марусенька,
Там паннуненька
Красу разсевала.
Пришов до ней батенько:
«Що деешь, Марусенько?»
«То я дею,
Красеньку сею,
Из рукавця витрясаю» (106, с. 158).

В белорусской песне, где сидит невеста, стены от золота делают трещины, от серебра ломаются скамьи, а от сапог невесты горит пол (209, с. 460). Невеста в данной обрисовке соответствует дивчине галицкой колядки; в уборе этой дивчины:

Червоний саян землицю мете,
Перлова тканка голову клонит,
Золотой пояс лядвици ломит,
Червони чижми ножки стюкают,
Золотой перстень пальчики светлит (40, 4, с. 70).

Невеста белорусской песни и девушка галицкой колядки стоят в родстве с солнечной дочерью сербской песни; у солнечной дочери руки до плеч и ноги до колен золотые (74, с. 157).

В малорусской свадебной песне «родина» невесты ходит вокруг квашни «все в срiблi, та все в золотi, та в червоним оксамiтi» (251, I, с. 214). В песне Угорской Руси бояре в шелковой одежде, староста до колен в золоте и в красных лентах (40, 4, с. 438). Песни эти стоят в мифическом родстве со следующей колядкой:

Ой з-за гори високоi
Ой дай, Боже!
Вiдти ще три колясочки:
Перша колясочка багровенькая,
Другая – червоненькая,
Третя – золотенькая.
А в тий багровенький сидiли еi служеньки,
А в тий червоненький гречная панна,
А в тий золотенький еi мiленький (204, 3, с. 315).

И в следующей латышской народной песне:

Пегие кони, кованая колесница
У дверей солнечного дома;
Солнечная матушка отдает свою дочку,
Приглашает меня в поезжане (177, с. 313).

В небесном браке солнца и месяца принимали участие все светила небесные. Вращение в золотой одежде вокруг квашни, разноцветные коляски, кованая колесница приведенных песен – все это различные символы одного и того же небесного явления: вращения небесных светил около солнца.

IX. Сохранение брачной одежды и ее целебное значение. В Великой и Малой России брачную одежду сохраняют всю жизнь, особенно фату; в некоторых местах брачную одежду надевают в большие годовые праздники; в некоторых – только после смерти облекают ею покойника, которому она принадлежала.

Иногда брачная одежда переходит из рода в род. В Харьковской губ. прикосновение к венчальному платью невесты считают целебным…

Молитва

Молитва – невольное движение человеческого сердца к высшему мировому началу – свойственна всем народам, на какой бы ступени культурного развития они ни стояли. Образованность народа изменяет формы молитвы, предметы, к которым она направляется, но не исключает самой молитвы. Великий народ древности, греки, в начале всякого дела, будь оно велико или мало, важно или незначительно, призывали на помощь богов. Утром и вечером, в кругу семейства за обеденным столом и на площади под шум народного собрания они возносили молитвы богам. Если глубочайший ум древности Сократ молил богов лишь о ниспослании людям добра, предоставляя уже богам распределять это добро по нужде каждого, т. к. никому другому, как богам, знать, что кому может пойти во благо (Xenoph, Memorab. 1, 3, 2), то греки не Сократова ума, люди обыкновенные, стремились обратить благосклонное внимание богов на мелкие свои житейские нужды. Во время бракосочетаний обращались в Древней Греции с молитвой к супружеской паре, Небу и Земле, Урану и Гее (257, 2, с. 493). В римском confarreatio произносили certa et solomnia verba, содержание которых осталось неизвестным (256, с. 101).

У древних славян молитвы пелись. В Краледворской рукописи (исследования Шемберы и Макушева подорвали господствовавшее мнение о глубокой древности Краледворской рукописи; тем не менее, в ней встречаются отдельные древние черты) «hlasаti milich slow» и просто «hlasаti» означает «молиться». Остатком древнерусской свадебной молитвенной песни, слегка подкрашенной христианскими влияниями, является следующая свадебная песня Великолуцкого у. Псковской губ., которую поет дружко, взяв в руки два ржаных пирожка и похлопывая один о другой:

Благослови меня,