Руны Одина

– Солнце знает всё. – Откликнулся Диего, подмигнул всем сразу, и поехал вперёд, затянув песню во всю свою лужёную глотку. Пел он прекрасно, с такими голосами в оперу только без экзамена. Что ещё сильнее раздражало Россомаху, пение которого бесило всех, кроме доброго китайского человека Чена.

Первые несколько дней двигались по обжитым местам – то деревни, то пастбища, то крепость, или капище древних духов, которым поклонялись племена охотников, живущих вдали от шорских городов, в лесах и горах. Останавливались с комфортом, которого требовала рана Росомахи – не смотря на заботу и лечение, на повязке его то и дело выступала кровь, и тогда они задерживались на весь остаток дня в первой же крепости или деревне. Ирбис – Диего с удивлением взирал на то, как остальные трое обхаживают Россомаху, стараясь выполнить все его желания, стараются ему всячески помочь и поддержать – кажется, он этого совсем не ожидал. Так же сильно удивился он и тогда, когда в первый же раз начал потешаться над неуклюжестью Чена, и на него ополчились все четверо. Причём сами они смеялись над Ченом постоянно – но, видно, дозволено это было только им. Даже Чен, не смотря на всю свою доброту и незлобивость, нахмурился, что, если честно, к его свирепому лицу шло больше, чем постоянная улыбка.

– Всё-всё-всё! – Поднял руки вверх Диего. – Молчу. Сложновато вас постичь, дорогие вы мои. Но кто я такой, чтобы удивляться? Кстати, вас ничто в вашем китайском друге не удивляет? Нет? Ну, и отлично.

– Мне кажется, – тихо сказал Хара, когда Диего принялся за еду, – что он пытается нас рассорить.

– Я пока ничего такого не заметила…

– Он только прощупывает почву. Ищет слабое звено. С кого начать?

– Я всё равно его убью. – Категорично заявил Россомаха. – Позже, но убью.

– Ничего у него не получится. – Уверенно возразила Санька. – Даже если Хара и прав. Мы же друзья?

– Хуже. – Хмыкнул Россомаха. – Мы сообщники! – И они весело рассмеялись, так, что Диего покосился на них с подозрением, но сделал вид, что не страдает мнительностью, и вовсе не подумал, что смеются они над ним.

Теплело с каждым днём. Ночью морозило во всю, но днём солнышко припекало всё сильнее, и появились уже большие прогалины, с пучками прошлогодней жёлтой травы, и закапало со всех выступающих предметов. Оно, конечно, здорово, когда вечное лето, а ещё лучше, когда вечная весна; но то чувство, которое возникает в организме, когда всю зиму затянутое серой хмарью небо вдруг очистится и засверкает синевой, солнце засияет и приласкает лицо, уставшее от зимней стужи, зазвенит вода, запахнет талым снегом – оно дорогого стоит. Утром, выйдя на высокое крыльцо очередного постоялого двора, Санька смеялась, как ненормальная, глядя на Росомаху и Хару, отломивших толстые сосульки и сражающихся ими посреди утоптанного двора, вызвав переполох среди собак и кур, и улыбки на хмурых ещё, бледных с зимы лицах челяди, занятой своими делами. Капель звенела, разбиваясь о ледяные наросты у фундамента; было ещё прохладно, но отполированные туземцами деревянные перила, на которые положила ладони Санька, уже впитали в себя солнечное тепло, и так приласкали её руки, что не хотелось их отпускать. В хлеву жалобно замычал телёнок, увидев служанку с пойлом, отчаянно заверещали поросята; засуетились и заблеяли козы. У Хары сломалась сосулька, он отбросил её в сторону, высоко подпрыгнул и, продемонстрировав отличную растяжку, выбил ногой сосульку из рук Росомахи.

– Не считово, я победил!!! – Завопил тот. – Я сломал твой меч!!!

– Пацаны! – Фыркнула Санька. На крыльцо, смачно потягиваясь и демонстрируя волосатую грудь, вышел Диего, щёлкнул челюстями, усмехнулся на Росомаху и Хару:

– Перед местными девками выпендриваются! Странно, что Россомаха ещё ни одной не завалил, он это любит.

Санька скривилась. Только что было так легко и весело, и вот оно вылезло, чудище, со своими комплексами…

– Ревнуешь? – Подмигнул ей Диего. – Поди, ты ему и запретила? Он тебя боится.

– Не боится. И я ему не запрещала. Но тебе не понять. – Санька собралась на конюшню, к своему коню, но Диего, качнувшись, загородил ей дорогу. От него сильно, но не то, чтобы неприятно, пахло мужчиной; запах даже чем-то цеплял.

– Чего мне не понять? – Ухмыльнулся он, вновь заиграв ямочками. – У тебя же с ним было.

– Ты когда-нибудь, о чём нибудь ещё думаешь? – Обречённо спросила Санька.

– Да. Иногда я хочу жрать. – Весело признался он. – А иногда – и поссать. Ну, и ещё имеются кое-какие…

– Знаешь, жаль, что вы ещё не придумали психиатров. – Санька решительно оттолкнула его. – Тебе бы не мешало обследоваться… – И под его смех пошла к конюшне. Настроение упало. Диего со своими вечными намёками и сальностями был как зараза, отравляющая мысли и чувства. Она не забыла про лисицу, и не забыла слова Ужара о людях, которые своими грязными словами пятнают всё вокруг себя. Диего был один из таких людей. После того раза у неё появился иммунитет к подобным вещам, но всё равно было неприятно – словно в коровью лепёшку вступила босой ногой. И ещё она боялась, что он такими же намёками отравит отношение её спутников к ней. Она боялась общения Диего с её друзьями, особенно приватного, и пыталась по мере сил ему мешать, так что… какой-то клин он между ними уже вбил. Если, конечно, Хара был прав, и это было его сознательной целью.

– Ты моя хорошая скотинка… – Приветствовала она потянувшегося к ней с коротким радостным ржанием коня. Этот ритуал у них был обязателен, каждое утро она приходила к нему и целовала в нос, позволяя потом проводить губами по лицу, и угощала солёным хлебом. На зависть своим спутникам, она никогда не стреноживала и не привязывала своего коня на привалах, он и без того ходил за нею, как пёс, и как пёс же, охранял и был опасен для потенциальных обидчиков. Были и неудобства – чистить его Саньке приходилось самостоятельно, другим он не давался, разве что Россомахе. Ну, и зависть, конечно… Его уже дважды пытались у Саньки украсть, наивно полагая, что он так же привяжется и к новому хозяину.

– Чёрные животные, – говорил Саньке хозяин постоялого двора, любитель поболтать, невысокий и улыбчивый шорец, чьё смуглое лицо было покрыто тонюсенькими морщинами и собиралось в гармошку, когда он улыбался, – они, они особенные. Всё равно, пёс ли, конь, – конь, или козёл, они духи, духи, понимаешь? Есть деревья – деревья, в лесу, они просто деревья, а есть – Деревья, в них дух. Дух! Ты вот идёшь по лесу, – идёшь: деревья, деревья, – он отчаянно жестикулировал и даже имитировал верхней частью туловища беспечную походку лесного гуляки, – и вдруг: Дерево! Ты его видишь, понимаешь – видишь. Вот всё деревья, деревья, ну, и деревья. И вдруг какое-то одно дерево ты – видишь! Это дерево-дух. Остальные деревья – дрова, дрова, так, а это: это боги отметили и поставили. Охотники Уй такие метят: метят, ленты привязывают на ветки, знаки. Так же животные. Вот взять табун: табун. Кони всякие, кони, кони, а глаз выхватит одного, двух – и всё. И всё. – Говорил он быстро, торопливо, очень страстно, в глазах его горел огонёк искренней веры в свои слова и искреннего же желания обратить в неё весь мир. – Твой конь – конь, – он не конина, он дух!

– Да и про людей такое сказать можно. – Задумчиво заметила Санька. – В толпе тоже взгляд только два-три лица выхватывает, и не обязательно красивых.

– Да! – С жаром подхватил хозяин. – Да!!!

Россомаха присел рядом на лавку, налил себе рябинового вина, спросил:

– Всё брешешь, Барсук? Ох, и хорошая у тебя рябиновка.… Уезжать не охота.

– А вы поживите – поживите. – Оживился хозяин. – Светлая кыдым так смеётся, – смеётся, что на душе радостно. Все мои домочадцы улыбаться чаще стали, и мне – мне весело. Я с вас и денег не возьму.

– Рады бы, да надо ехать. – Россомаха встал. – Нужда гонит. Завтра на рассвете выезжаем. Вечерком растопи мыльню пожарче, а сейчас бы кузнеца хорошего пригласить, пусть копыта коням посмотрит.

– Сейчас мальчишку пошлю своего. А вы чего хотите? Я бы вам рассказал – рассказал, я округу хорошо знаю, я аж за Камни ходил, по молодости – то, когда ноги носили.

– У нас есть проводник. – Хмуро сказал Россомаха. – Уж какой есть, такой есть. Но совет твой не помешает… – Они какое-то время беседовали о том, какие есть в окрестностях тропы, какие водятся опасные звери и духи, а Санька сидела, потягивала рябиновку и смотрела по сторонам. Как только запахло близкой весной, в помещении, как правило, душном и полутёмном, сидеть совсем не хотелось. Хоть и прохладно ещё было, а всё же на солнышке и дышалось веселее, и просто находиться было приятнее. Дети, которых здесь было много, хоть и непонятно, чьих, уже затеяли возню с визгом и гамом; Чен что-то показывал им, счастливый и чумазый так же, как и они, приняв участие в их возне. Санька уже не первый раз наблюдала, как он затевает игры с местной ребятней, и её всегда поражало, как быстро они находили общий язык. Невежественные ребятишки прекрасно его понимали, тогда как его друзья и Санька несколько месяцев учились этому.… Подперев щёку рукой, Санька наблюдала за их играми, в пол уха слушала Росомаху и Барсука. Тоже персонаж… Маленький забавный человечек, обидеть которого так легко и так… подло! За три дня, что они провели на этом постоялом дворе, Санька слушала его рассказы и рассуждения с неизменным вниманием, рассказала ему несколько историй, над которыми он серьёзно размышлял ночи напролёт, а с утра поджидал Саньку на выходе из конюшни и делился результатами своих размышлений, неожиданно яркими и нестандартными.

– И как тебе не надоест? – Спросил как-то Диего, привалившись к косяку и ковыряясь в зубах щепкой. – На каждом постоялом дворе, в каждой крепости ты привечаешь какого-нибудь дурачка и нянчишься с ним… Правда, надо признать, это даёт неплохие результаты. Все они тебе готовы бесплатно последнее отдать.… Научи, как ты это делаешь?

– Тебе не понять. – Холодно ответила Санька. – Прежде всего, уясни одну вещь: они не дурачки. Это прекрасные и добрые люди, которые мне нравятся, и с которыми мне приятно общаться. А им приятно общаться со мной.

– А где ты Росомаху и Хару подцепила?

– Я не хочу с тобой обсуждать моих друзей. – Санька резко встала. – Пусти, я пойду. – И, так как он заступил ей дорогу и нагло надвигался на неё всей тушей, она раздельно произнесла:

– Пусти; я ссать хочу.

Приём был проверенный, ещё со студенческих времён: он тут же шарахнулся в сторону.

На рассвете было ещё морозно. Источенное капелью кружево льда хрупко ломалось под копытами коней; не смотря на холод, пахло весной, воздух был влажным, прозрачным и вкусным. Как оно обычно водится, с вечера решили лечь спать пораньше, чтобы с утра выехать отдохнувшими и бодрыми, и как всегда же, пол ночи проболтали, проиграли в нарды и проржали. Теперь все зевали, не скрываясь, Санька, всегда тяжело встающая, ворчала и фыркала. Они покидали последний цивилизованный уголок; дальше лежали пустынные земли, где редко-редко им могли встретиться охотники и их кочевья. Четыре лошади везли поклажу, в том числе лёгкую юрту, запасные тёплые вещи, оружие и доспехи Росомахи, таки успевшего принарядиться, продукты и овёс. Собственно, только теперь их новое путешествие и началось.

И по первости протекало даже приятно. Отчаянно пели птицы, солнышко припекало, Россомаха развлекал Саньку, рассказывая что-то из своего бурного прошлого, и она то и дело заливалась звонким смехом. Местность, как и прежде, была сказочно красива, даже не смотря на голые грустные леса и пятна снега и оголившейся земли; в ярко-голубом небе сверкали белые перья облаков. Даже Диего не раздражал: ехал впереди и напевал своим сказочным голосом какую-то довольно приятную песенку. В обед, расположившись на ярко освещённом солнцем каменном уступе, они ели и любовались обширной долиной, раскинувшейся внизу, на которой паслись олени. Санька уже знала, что лечебные свойства их молодых рогов известны с незапамятных времён – даже сейчас считалось, что это древний рецепт от кучи хворей. Россомаха и Хара вяло обсуждали возможность добыть несколько таких рогов для продажи, и Санька их отговаривала: в конце концов, вернутся они не скоро, зачем зря губить животных?..

– Здесь красиво так. – Говорила Санька. – Почему люди здесь не живут?

– Духи злые, ревнивые. – Пояснил Россомаха. – Здесь много таких мест. Люди приходят, охотятся, собирают мёд, другое – и уходят. Жить здесь духи не дают. Как ни старайся их задобрить, они всё равно берут дань кровью. А не то поражают безумием, и люди делаются, как звери, муж на жену, брат на брата руку поднимают…

– Чушь. – Фыркнул Диего. – Если люди собачатся промеж собой, духи тут не при чём. Это люди – собаки. В земле и природе нет зла, оно всё в нас.

– Не обобщай. – Возразила Санька. – И потом, ты же Сын Солнца, ты имеешь дело с магией, с духами, как ты можешь это отрицать?

– Вот потому, сладкая моя, я и говорю так, что знаю. Духам на нас плевать, они сами по себе. Они только способны усугубить то, что человек принёс с собой и обернуть против него, но по своей прихоти зла не сотворят. Поверь: я знаю.

– Страшно небось, – заметила Санька, – в земле духов?

– А тебе? – Покосился он на неё.

– А я за собой ничего особенного не знаю.

– И я не знаю. – Ухмыльнулся он. – Только оно иной раз невесть, откуда и вылазит… Кстати, говорить о них так близко от их мест не стоит. Такими разговорами как раз и можно что-нибудь на себя накликать. Никогда не замечала? Говоришь о чём-то, просто высказываешь вслух какое-нибудь опасение, и оно бац: и случается? А не болтай лишнего. Это я в корыстных целях говорю; вы мне ещё понадобитесь, не хотелось бы без вас остаться раньше времени.

– А потом? – Спросил Россомаха. – Когда мы выполним свою задачу, что будет?

– Ничего. – Диего великолепно изобразил недоумение. – Останетесь живы – идите, куда хотите. Причём богатые и свободные от всяческого проклятия.

– Что это за артефакт такой, что снимает проклятия?