Лето злых духов Убумэ

Это была его обычная манера рассказывать мне об удивительных и таинственных случаях, которые не подходили его собственному журналу. Официально Накамура делал вид, будто ничего не знает о моей сторонней работе, но, конечно же, он был о ней прекрасно осведомлен.

– О той клинике, где произошло исчезновение, была еще другая сплетня. Дело в том, что незадолго до происшествия с исчезновением доктора там, судя по всему, один за другим исчезли несколько новорожденных младенцев. Разумеется, в клинике всё отрицают. Они заявляют, что дети родились мертвыми или что это были выкидыши… Но ужасные слухи о том, что есть свидетели, которые будто бы слышали плач новорожденных, или что медсестра, знавшая тайну происходящего, тоже пропала, – все эти слухи не прекращаются. Было также сообщение, что в какой-то момент в дело вмешалась полиция. И в такое-то время вдруг происходит инцидент с исчезновением молодого врача… На самом деле они еще даже не подали заявление о пропаже человека.

По всей видимости, на моем лице отразилось недоверие, и он, смущенно втянув голову в плечи, торопливо пояснил:

– Дело в том, что я сам провел небольшое расследование. Не рассказывайте, пожалуйста, об этом Тюдзэндзи-кун. Так вот… с этой клиникой определенно что-то не так. И я уже был близок к тому, чтобы разгадать, в чем там дело, как Тюдзэндзи-кун поставила мне подножку, и пришлось оставить это. Это тоже, пожалуйста, не говорите ей, ладно? – Накамура почесал голову и нахмурился. – Потому что, как главный редактор, я должен сохранять достоинство, – повторил он и вновь рассмеялся.

Покинув «Китанся», я направился прямиком к частному детективу в Дзимботё, к которому мне вчера посоветовал обратиться Кёгокудо. «Частный детектив» не было его шутливым прозвищем. Этот человек – Рэйдзиро Энокидзу – действительно был настоящим частным детективом. Впрочем, он был единственным специалистом подобного рода, которого я когда-либо знал.

Сначала я некоторое время шел не торопясь, заглядывая по пути в букинистические магазины, которыми славится район Дзимботё. Летнее солнце безжалостно жгло тротуар своими лучами. Мне вдруг пришло в голову, что вчера закончился сезон дождей. Я всегда предпочитал испепеляюще-жарким солнечным дням сырую погоду раннего лета. Не то чтобы это имело какое-то отношение к моим исследованиям слизевиков, но моему пристрастию к темноте и влажности я был даже обязан своим биологическим прозвищем: «криптогам» – растение, растущее только в тени и не имеющее цветков, – имя, которым Энокидзу окрестил меня много лет назад.

До войны Энокидзу учился на класс старше меня и Кёгокудо в нашей старшей школе старого образца.

Он был… весьма необычным человеком.

В те времена…

Энокидзу правил всей школой, подобно императору. Он был лучше всех во всем: в учебных дисциплинах, боевых искусствах и изобразительном искусстве, даже в любовных интрижках. И вдобавок к тому, что он превосходил всех и во всем, Энокидзу был красивым молодым человеком из знатной семьи. Он являлся объектом зависти своих одноклассников и предметом страстного обожания учениц расположенной неподалеку школы для девочек и даже привлекал сладострастные взгляды некоторых из наших старших товарищей, предпочитавших мальчиков прекрасному полу. Атлет, гений или плейбой – никто не мог сравниться с Энокидзу. Иными словами, он был полной противоположностью мне, вечно погруженному в меланхолию и едва способному поддержать даже самый простой разговор. Человеком, который познакомил меня и это воплощенное совершенство, был, конечно же, Кёгокудо – хотя в те времена никто не называл его этим именем. Я еще не слышал историю их знакомства, но сейчас, когда я оборачиваюсь в прошлое, мне кажется, что несравненный император Энокидзу сам был впечатлен Кёгокудо и стремился к дружбе с ним.

Но я совершенно не представлял, отчего Энокидзу проявил неожиданный интерес ко мне. По мере того как мы проводили всё больше времени вместе, каким-то непонятным для меня образом мы постепенно стали близкими друзьями. Возможно, быть объектом всеобщего восхищения и привязанности и все время находиться в центре внимания было, если взглянуть на это с другой стороны, очень одиноко.

Когда мы с Энокидзу впервые встретились, первыми его словами, сказанными мне, было: «Ты похож на обезьяну».

Когда кто-то столь возмутительно груб, на него трудно сердиться.

Услышав это, Кёгокудо предупредил его, чтобы он меня не подкалывал, сказав, что я страдаю от депрессии, а когда надо мной шутят, тотчас теряю дар речи; а поскольку сам Энокидзу, судя по его поведению, страдает некой формой мании, то он мог бы попробовать поучиться немного на моем примере… Или он дал ему какой-то другой столь же малопонятный совет.

В действительности у Энокидзу и правда было что-то вроде мании. Он всегда был жизнерадостным и веселым и чаще всего как будто пребывал в состоянии счастья. Он демонстрировал совершенно неслыханное для студента того времени легкомыслие, и его постоянно сопровождала целая свита щебечущих поклонниц. Вместе с тем, обладая совершенной естественной красотой, Энокидзу был наивным и неискушенным и отличался почти детским простосердечием – это меня в нем очаровывало. Когда мы общались, я часто забывал, что он был старшеклассником, а он редко обращался со мной или с Кёгокудо как с младшими, хотя мы таковыми являлись. В те времена старшая школа была варварским местом. Всем заправляли крутые парни, а слабые влачили жалкое существование и вовсе не считались за людей. В классах существовала жестко установленная иерархия, – тем более загадочным было поведение Энокидзу. Вспоминая об этом сейчас, я понимаю, что Энокидзу был одним из тех людей, которые – в самых разных смыслах – просто не способны существовать в тесноте сложившихся общественных рамок.

Или же, если сформулировать это иначе, он был чудаком. Если б странность была видом спорта, как борьба сумо, то Кёгокудо был бы в ней ёкодзуной востока, а Энокидзу – ёкодзуной запада[58 - Ёкодзуна – высший ранг борца сумо. Во время поединков борцы занимают определенное положение согласно сторонам света – востоку и западу. Традиционно ёкодзуна востока считается немного выше рангом, чем ёкодзуна запада.]. Я говорил им это довольно часто, хотя оба яростно протестовали. По их словам, самым странным в школе был я.

В любую эпоху и в любом обществе всегда находятся люди, которые не вписываются в заданные нормы. В нашей школе такими людьми, пожалуй, были мы трое. Энокидзу, Кёгокудо и я являлись аутсайдерами тогдашнего студенческого общества.

Я свернул с большой улицы, по обе стороны которой тянулись свесы крыш букинистических магазинов. Перейдя переулок, беспорядочно загроможденный маленькими магазинчиками, вышел к основательному на вид трехэтажному зданию. Оно заметно выделялось среди соседних, по большей части одно- и двухэтажных строений с плоскими крышами.

Это здание было офисом и одновременно жилищем Рэйдзиро Энокидзу. Первый этаж снимал портной, а в подвале было что-то вроде бара. На втором этаже располагалась какая-то оптовая компания, а также то ли адвокатская контора, то ли офис налогового бухгалтера. Верхний же этаж был целиком занят детективным агентством. По тем временам использование целого этажа под офис могло показаться слишком роскошным, но на самом деле, поскольку Энокидзу владел целым зданием, речь здесь шла совсем не о роскоши. Он мог спокойно и безмятежно жить только благодаря доходам, которые ему приносили съемщики нижних этажей, – и именно благодаря этим средствам мог заниматься столь нелепым делом, как частный сыск.

Семья Энокидзу искони принадлежала к старинной японской аристократии – знаменитый род, чья история прослеживалась вглубь на множество поколений. Наивность и неискушенность моего друга, очевидно, отчасти проистекали из его воспитания и идиллического детства. Однако его отец обладал натурой на порядок более странной, нежели сын, и это определенно также в большой степени повлияло на Энокидзу.

Его отец, виконт[59 - Отец Рэйдзиро Энокидзу принадлежал к т. н. «кадзоку» (букв. «цветы народа»), высшей японской аристократии эпохи Мэйдзи (учреждена 7 июля 1884 г., прекратила существование 3 мая 1947 г. с принятием новой конституции). Всего существовало пять разрядов, соответствовавших китайским аристократическим титулам, которые традиционно переводятся как: князь, маркиз, граф, виконт и барон.] Энокидзу, был по призванию натуралистом и естествоиспытателем. Его энтузиазм в изучении дикой природы постепенно перерос в настоящую страсть, и в конце 20?х годов он уехал на Яву, чтобы полностью посвятить себя своим экологическим интересам. К счастью, небольшой импортный бизнес, которым он начал заниматься в свободное время, пошел в гору и принес ему немалое состояние. И хотя виконт был в основном занят тем, что ловил рыбу и собирал коллекции редких насекомых, он, по всей видимости, был наделен достаточной дальновидностью, которая позволила ему избежать разорения и бедности, обычных для дворянства в те дни. Его семья, напротив, стала – и остается по сей день – чрезвычайно богатой. Пока состояния других благородных семей рассыпались и обращались в труху одно за другим, а сами семьи приходили в упадок, дом Энокидзу процветал все больше и больше.

Тем не менее было бы неправильно предположить, что благодаря отцовскому благосостоянию Энокидзу жил по инерции и делал все, что ему заблагорассудится. Когда дети виконта выросли, тот заявил, что они больше не нуждаются в заботе взрослых и что его обязательства в качестве их опекуна истекли, после чего поровну распределил свое состояние между сыновьями в тот самый момент, как они достигли совершеннолетия. Однако старший Энокидзу счел ниже своего достоинства передавать сыновьям семейный бизнес – это было невероятно смелое решение для тех времен, когда система наследования в Японии была укоренена столь прочно.

Так что, несмотря на то что он унаследовал значительную сумму денег, нельзя было сказать, что Энокидзу мог только благодаря этому жить спокойно и безмятежно.

У Энокидзу есть старший брат по имени Соитиро. Получив свою часть состояния, он открыл джаз-клуб и санаторий для солдат оккупационных войск, что обернулось грандиозным успехом. Все всяких сомнений, он унаследовал деловую проницательность своего отца.

Младшему брату, однако, достались лишь отцовские странности, так что в его случае все шло совсем не так гладко. Хотя он и быстро продвигался по службе в армии как талантливый молодой офицер, – вернувшись к гражданской жизни, он оказался совершенно к ней не приспособлен, и его полученное с таким старанием блестящее образование и прекрасная карьера оказались по большей части бесполезными.

На самом деле его самого это совершенно не беспокоило.

Художественно Энокидзу был весьма одарен, так что после возращения из армии некоторое время занимался рисованием иллюстраций для журналов и рекламой, но ни одна из этих его работ не продлилась особенно долго. После этого он играл на гитаре в джаз-клубе своего брата, однако вскоре начали распространяться скверные слухи, что он – один из многочисленных праздношатающихся бездельников apr?s-guerre[60 - В переводе с французского это слово означает «послевоенный». В искаженном виде оно закрепилось в японском для обозначения новых направлений в общественной жизни, литературе и искусстве, возникших после Первой мировой войны, а также широко использовалось после Второй мировой войны.], появившихся после войны, и в придачу, может быть, даже наркоман, зависимый от филопона[61 - Филопон – разновидность метамфетамина; наркотик, синтезированный и выпущенный в производство в 1941 г. фармацевтической компанией «Дайниппон» и после окончания Второй мировой войны широко распространившийся среди японской молодежи. Причиной «послевоенной метамфетаминовой эпидемии» считается то, что в период войны в армии и даже на некоторых предприятиях филопон, будучи действенным психостимулятором, распространялся для того, чтобы люди могли работать часами без перерывов на отдых и почти без еды. Тем не менее при длительном употреблении он вызывал тяжелое психотическое расстройство с галлюцинациями, бредом и приступами неконтролируемой агрессии. В 1951 г. наркотик был официально запрещен, однако это привело лишь к увеличению его подпольного производства.]. Несмотря на его обычное пренебрежение мнением окружающих, Энокидзу был совершенно выбит из колеи этими несправедливыми обвинениями и в конце концов на остававшиеся у него деньги построил это здание и стал сдавать часть помещений арендаторам. Это произошло около полугода назад, и, поскольку сразу после этого он занялся частным сыском, его трудно было обвинить в недостатке деятельности.

Я прошел мимо окон ателье и на мгновение остановился перед входом. На двери висела медная табличка с гордо выгравированной на ней надписью: «Здание Энокидзу»[62 - В Японии большинство зданий имеют не только адрес, но и собственное название, обычно – имя частного владельца либо название компании, владеющей объектом.]. Внутри жара ощущалась гораздо слабее, чем на улице. Широкие перила, тянувшиеся вдоль каменной лестницы, были приятно прохладными на ощупь. Единственным источником освещения на лестнице были небольшие узкие окна в стене, которые не пропускали бо?льшую часть прямых солнечных лучей. К моменту, когда я поднялся на третий этаж, я чувствовал себя почти посвежевшим.

В двери, к которой вела лестница, имелось окно с матовым стеклом. Надпись на нем золотыми буквами гласила: «Детективное агентство Rosen Kreuz».

Это и был офис Энокидзу. Название «Роза и Крест» всегда казалось мне смешным – конечно же, его работа не имела никакого отношения к знаменитому «Ордену Розы и Креста» – мистическому тайному обществу розенкрейцеров, имевшему огромное влияние в средневековой Европе. Сразу после того, как Энокидзу принял решение открыть детективное агентство, он случайно зашел к Кёгокудо, который в тот момент случайно читал переводную книгу о магических практиках в Европе, где и упоминалось это название. Никакого бо?льшего смысла в этом не было, но Энокидзу название очень понравилось.

Я открыл дверь, и внутри зазвенел колокольчик.

На одном из стульев для гостей, прямо перед входом, в одиночестве сидел Торакити Ясукадзу и пил кофе.

– О, сэнсэй, добро пожаловать!

Торакити был молодой человек с легким характером, сын одного из бывших наемных работников семьи Энокидзу. Много лет назад виконт Энокидзу заметил мальчика и оплатил его образование, включая среднюю школу, но учение было не для него, так что на полпути он бросил школу и стал подмастерьем плотника, изготавливавшего раздвижные двери и перегородки – сёдзи. Однако ремесло ему тоже не подошло, и в конце концов он нашел свое призвание в том, чтобы жить вместе с Энокидзу в качестве личного секретаря, исполняя его разнообразные поручения. Он был весьма дружелюбен и общителен, хотя его любопытство иногда доставляло проблемы.

– Чем занят господин детектив?

– Он все еще в постели, отдыхает. Вчера здесь был господин Кибасю, и они засиделись до рассвета. – Торакити изобразил, как правой рукой подносит к губам рюмку и опрокидывает ее в рот.

Так, значит, они выпивали всю ночь.

– Господин Киба был здесь? Да уж, ужасно…

Кибасю было прозвищем друга детства Энокидзу, Сютаро Кибы. Киба был настоящим следователем, служившим в центральном управлении Токийской полиции. Он также был моим армейским товарищем: мы служили в одном взводе и вместе ходили в бой.

Кибасю был без преувеличения горьким пьяницей. Когда он встречался с Энокидзу, который, по всеобщему мнению, пил, как мучимый жаждой бык, эти двое могли провести за алкогольными возлияниями сколь угодно долгое время. Поскольку моя склонность к спиртному была такова, что я мог выпить лишь чуть-чуть, у меня, разумеется, никогда не получалось выдержать подобные посиделки до конца, так что я мог только предполагать, что творилось здесь вчера и до чего в итоге дошло.

Я сел рядом с Торакити и вытер влажный лоб носовым платком.

– Да, сэнсэй, ночью здесь был настоящий спектакль, – сказал он. – Наш господин детектив так завелся, что со всей силы пнул вентилятор, взгляните сами… – Останки того, что, должно быть, когда-то было электрическим вентилятором, были сложены в углу комнаты. – Он отлично провел время, только вот что теперь делать с этой невыносимой жарой?

– Но все же какое-то время у вас все-таки был вентилятор – а это уже роскошь, – я усмехнулся. – Что до меня, то, просто сидя дома взаперти, я так обливаюсь по?том, что, кажется, уже потерял за это лето не меньше двух килограммов. Кстати, как думаешь, он уже проснулся?

– Я слышал там, наверху, какое-то шуршание, так что, полагаю, проснулся, но пока не показывался. А ведь сейчас в любой момент может прийти посетитель! По правде сказать, господин детектив приходит в ярость, когда я бужу его, так что вы появились как раз вовремя, сэнсэй. Вы не могли бы поднять его с кровати вместо меня?

Энокидзу действительно ненавидел, когда его будили. Однако меня заинтересовало упоминание о возможном посетителе. Хотя он открыл свое дело уже полгода назад, я впервые слышал, что к нему кто-то должен был прийти.

– Посетитель? Ты имеешь в виду, клиент? Или к вам должен прийти мастер, чтобы починить сломанный вентилятор?

– Нет, боюсь, этот вентилятор уже отправился к Будде. И да, конечно же, я имею в виду, что к нам должен прийти клиент. К тому же это дама. Она только что позвонила, так что, полагаю, будет здесь в течение часа. За все время это лишь четвертый наш клиент, так что мне не хочется думать, что он все испортит. Но у него всегда было плохо с чувством времени. – Торакити говорил в точности как родитель, переживающий за отбившегося от рук ребенка.

Что до меня, то я был немного изумлен. Неужели сюда действительно придет реальный человек со своей реальной просьбой, как в обыкновенное детективное агентство? Но ведь, по словам Торакити, раньше сюда уже приходили трое клиентов! Это было просто откровением – но если это действительно так, то мне было очень интересно услышать о том, что за клиенты приходили к Энокидзу и с какого рода проблемами. Однако все же первым делом, как бы то ни было, я должен был разбудить нашего детектива.

Рядом с чайным гарнитуром для посетителей стоял большой стол, на котором красовалась трехгранная пирамида с надписью: «ЧАСТНЫЙ ДЕТЕКТИВ». То, с какой серьезностью ее там установили, было очень похоже на Энокидзу, но я не мог удержаться от смеха всякий раз, когда ее видел. Позади стола располагалась дверь, которая вела в жилую часть этажа. Я открыл ее и прошел по коридору к спальне. Когда легонько постучал в дверь, в ответ изнутри донесся звук, представлявший собой нечто среднее между плачем ребенка и воем какого-то животного, так что я решительно зашел внутрь. Энокидзу, скрестив ноги, сидел на кровати, созерцательно глядя на груду одежды, лежавшую перед ним.

– Эно-сан, ты проснулся?