Игры Богов, или Порхание бабочки. Мир, ты весь, как на ладони

– Да знаю я! Тебя ведь не проймешь. Что, нельзя пофантазировать? Мне, например, приятней думать о Тарзане. Я вот смотрю на тебя и иногда балдею от твоего трудового мазохизма и оптимизма изменить систему. В голове одна только работа. Когда же отдыхать? Маня возмущенно вздернула носик и легкомысленно пожала плечами. – Знаешь, думать только о работе, это такая скукотища и так утомляет, что от этого можно несварение желудка получить. Ой, подожди! – спохватилась она. – Я же самое главное забыла! Ирина Сергеевна передала пирожки с капустой. Мы с ней встретились случайно. Она хотела зайти, но передумала, – быстро вернувшись, Маня выудила из-за боковушки дивана пакет. – Ой, еще теплые. Я, пожалуй, задержусь еще на пару минуток… на кофеек, ладно?

Динавер сдалась. Эта пара минуток могла преспокойно оказаться парой часов, но странно было то, что она от них нисколько не уставала. После смерти деда, Анна-Мария запретила себе какие-либо отношения с мужчинами, виня себя в его смерти и ненавидя весь мужской род. Стоило кому-нибудь проявить к ней интерес, как она сразу находила у воздыхателя массу недостатков. Все они были слащавые хитрецы, от которых ее просто воротило. По Манькиным словам ей требовались не мелкокалиберные ухажеры, а мужики, как «противотанковая пушка», чтобы сразу башку снесло. И, зная, что такового не предвидится, Манькины рассказы о любовных похождениях хоть немного скрашивали ее однообразные серые дни. Позволив Никифоровой сесть на любимого конька по идеализации следующего кандидата на любовь и «промывке его костей», через некоторое время Анна-Мария все же вернулась к разговору, связанному с работой, но, зная подругу, начала с мелкого подхалимажа.

– Маня, даже не представляю, что бы я без тебя делала: и кормишь, и поишь. Обожаю стряпню мамы, давненько не едала такой вкуснятины. Ум-мм, объедение! И тут же скакнула вопросом в другое русло, пока Никифорова не поняла, что они уже вышли из неофициальных отношений и вернулись на трудовую стезю. – Слушай, Маш, ты не могла бы вспомнить разговор на совещании, в пятницу, недели две тому назад, когда собрали все отделы и начальство, как всегда, выдавало горькие пилюли. Тогда шеф слюной исходил, кто-то написал жалобу в Департамент полиции, что….

– А, вспомнила! – перебила Маня. – Это на счет того, что в полиции не принимают заявление на пропавших и надо ждать три дня. Ты об этом? Вообще-то я тоже считаю, что это форменная глупость. Даже сутки прозябания могут стоить жертве жизни, а за три дня ее могут так упаковать, что мама не горюй. Поэтому, наверное, у нас такая малая раскрываемость преступлений. Я бы…

– Подожди, не тарахти. – Анри, навалившись на стол, приглушила голос. – Я хочу спросить о другом. В тот день на совещание неожиданно явился полковник Прошин. Вспомни, пожалуйста, что он шепнул нашему шефу? Вид у него был очень довольный, словно выиграл в лотерейный билет пару лимонов. Почему он не позвонил шефу по телефону, а именно сам явился. Ты ведь сидела рядом.

– Да я ничего и не слышала, просто по губам прочла. А зачем тебе?

– Для меня это очень важно, понимаешь!

– Ну, не знаю… – протянула Маня, хитренько поглядывая на подругу. – Стоит ли тебе говорить? Опять, как «Матрешка», спрячешься в свою скорлупу с тайнами.

– Маня! – повысила голос Анри. – Если что услышала, то есть увидела, просто скажи!

– Ладно… – миролюбиво махнула та рукой, и немного подумав, сказала. – Он прошептал, что… Подожди… – сменила вдруг Никифорова тему. – Тот разговор к работе не относился, поэтому если ты мне не расскажешь в чем дело, я лучше промолчу.

– Никифорова! – Анна-Мария, вытаращив глаза, зашипела змеей. – Если ты мне сейчас же не скажешь, я…

– Что, вернешь мои игрушки и разговаривать не будешь? – перебила Маня. – Ладно, не ворчи, мне наша дружба дороже, чем Прошин. Он сказал, что… то ли брус, то ли груз отправлен в срок. Потом прикрыл рот рукой, перехватив мой взгляд. Пришлось отвернуться. Вот и все. Анри, ну скажи, в чем дело-о-о, – заканючила она. Я из-за твоего молчания не хочу оказаться в какой-нибудь опе.

– Ты еще губы надуй и ножкой топни. – Зацепив зубами губу, Анна-Мария усмехнулась. – Знаешь поговорку: меньше знаешь, – дальше едешь

– Не едешь, а лучше спишь! Глупая ты, Динавер.

– И я о том же. А что такое опа? Впервые слышу.

Никифорова хохотнула.

– Вот ты далекая, Ань-Мань. Ты телевизор хоть иногда смотришь? Там тебя любому жаргончику научат. Я тебе сейчас короткий ликбез проведу о том, как наши звезды выражаются. Никифорова, встав в позу и изящно выставив ножку, сюсюкая произнесла:

«Ой, это полный пипец, я в такой опе» Передразнила она кого-то из звезд шоу-бизнеса. Они считают, что быть в опе – говорить можно, а в жопе – нельзя, не эстетично и богохульно. А по мне так совершенно правдоподобно, что они там находятся. И вдруг скакнув на диван. Заныла:

– Анри, ну расскажи, какие тайны ты от меня скрываешь! Знаешь ведь, от любопытства спать не буду.

– Обязательно, только не сейчас. Анри отстраненно уставилась в окно. Она молча бросала взгляд на подругу, но, видимо, приняв решение, добавила:

– Когда все проверю, тогда не только расскажу, но и помощи попрошу. Понимаешь, очень важные люди задействованы. Не хочу, чтобы даже намека на мое вмешательство в их дела было заметно. Иначе, все пойдет прахом. В общем на кону жизни людей, дорогая подруга. Поэтому лучше ешь пирожки и топай на свое рабочее место, обед закончился.

– Вот всегда ты так! Как тебе надо… так сразу Никифорова! А когда мне надо… – то в кусты. Молодец! Нечего сказать!

– Манюш, ты такая дурочка! Даже не представляешь, насколько это дело может быть опасным. Я бы и рада его бросить, но не могу. Я слово дала, понимаешь?! И я его выполню, чего бы мне этого ни стоило. Просто потерпи, я потом все тебе объясню.

– А кому слово дала? – не сдавалась Мария.

– Никифорова1 – повысила голос Динавер. – Прекрати! Я себе слово дала, себе. Вот черт! Прицепилась! Больше ничего не могу сказать! Не проси!

– Все настолько серьезно?

Маня прекрасно знала, если Анри дала слово, то выполнит его обязательно. И, если она категорически против всяких объяснений, это могло означать только одно: подруга ввязалась в какое-то дерьмо и старается оградить ее, капитана криминальной службы, от всяких неожиданных неприятностей.

– Слушай, Анри, может, ты не будешь ввязываться в это дело, а? – забеспокоилась она. – Может, лучше передать его в ОСБ. Но, встретив взгляд Анри, потупилась и замолчала. – Ладно. Раз на эту тему такое табу больше говорить о нем не буду. Но буду надеяться на твое благоразумие. Скажи, ты домой давно звонила? Мама твоя была встревожена, глаза прятала, когда мы с ней разговаривали, – как обычно перескочила Никифорова на другую тему, будто спрыгнула на ходу с одного поезда, пересев на другой.

– Никак. Разводятся. – Анна-Мария не любила эту скользкую тему отношений между родителями, которые на старости лет решили пожить отдельно лишь потому, что отца перевели в головной центр управления, расположенный в Москве. А мать, не желая расставаться с работой в институте, не горела желанием менять место жительства и эту чертову работу.

– Да ладно! С чего это вдруг… У вас такая отличная семья. Я всегда завидовала, когда приходила в гости. Неужели правда?

– Правда, но я не хочу об этом говорить. – Анна-Мария отпила кофе и потянулась за следующим пирожком. – Вкуснятина! Уже забыла, когда сама готовила, – пробурчала она с набитым ртом. – Перекушу в столовой и домой спать, а то и здесь прилягу, благо кабинет отдельный и есть диван. Спасибо шефу…

– Вообще-то, он предназначался не для тебя. – Маня коротко хохотнула, сев на излюбленную тему сексуальной трепалогии. – Говорят, до твоего появления в прокуратуре работала здесь девица в звании младшего лейтенанта, делопроизводитель, так сказать. Пока жена шефа не устроила ей скандал за слишком усердную работу. Так что, это ей надо сказать спасибо за диван, а не шефу. Секретаршу убрали, а вот диванчик остался. Никифорова погладила рукой поверхность истертого гобелена, словно котенка. – Хорошее приспособление для отдыха, но лучше тебе дома спать, чтобы слухи не пошли, а то жена Протасова знаешь какая? Та еще… мегера! И, перехватив взгляд насупившейся подруги, быстро добавила. – Все, все, я побежала. Кстати, – притормозила Маня у двери, – давно хотела спросить. Ты никогда не смотришь в зеркало, когда делаешь вот так? – она игриво прикусила, а потом быстро облизнула нижнюю губу. – Это так сексуально! – хихикнула она. – Теперь понятно, почему твои оперативники хвостом за тобой бегают и от тебя ни на шаг. Очень даже интригующе выглядит! Интересно, это врожденный дефект или натренированный? – она от души расхохоталась.

– Это для тебя сексуально, а для моих оперов, это приказ «фас», ясно! – огрызнулась Анна-Мария. – И вообще…

Маня быстро подняла обе ладошки.

– Я поняла. Ухожу, но вернусь. И по-детски высунув язык, быстро добавила. – Это тебе за то, что заставляешь меня нервничать и переживать за тебя. Динавер, ты бы позвонила матери, а? Ей и так не сладко, а ты еще подливаешь масла в огонь своим долгосрочным молчанием, – как обычно скакнула Никифорова на другую тему.

– Маня, отвали!

Закрывшись на ключ, Анна-Мария быстро вернулась к столу и достала папку. Взгляни кто из сослуживцев на серенький переплет под номером 1—100 не догадался бы, какую он скрывает информацию. Облокотившись локтями о стол, она сжала пальцы в замок и уперла их в подбородок. В задумчивости Анри прикусила губу, но, вспомнив Манькины слова, прикрыла рот рукой. «Чертова привычка, – раздраженно подумала она. – Почему именно прикусывание губы, а не дергание за ухо, стуканье по лбу или почесывание рук, как у Филатова, который, наверное, даже не замечает, что постоянно чешет ладонь». Но привычка осталась еще с детства, когда Анри пороли за провинности, и чтобы не плакать, она переносила боль с истязаемой попки на губу, закусывая ее до крови. Ей казалось, что на лице была более заметна незаслуженная экзекуция, а заодно она так протестовала и порицала родителей.

Налив себе еще чашку кофе, Анна-Мария залезла с ногами на диван и, устроив на коленях папку, принялась, уже в который раз, изучать ее содержимое. Пухлый пакет, перетянутый праздничной тесьмой, передал ей однокурсник, Костя Лемешев, в шутку бросив, чтобы она забыла о его существовании, пока он сам его не заберет. Она и забыла. Забыла на несколько месяцев, засунув в книжный шкаф и завалив журналами, которые совершенно некогда было читать. Спроси ее кто, как могло так получиться, она и сама не смогла бы ответить. Вполне возможно, пакет и лежал бы там еще долгое время среди разного рода макулатуры, но случай помог появиться ему на свет в тот момент, когда девушки собирались в отпуск. Голова шла кругом от Машкиных звонков.

– Какой сарафан взять, сиреневый, зеленый или купить пару новеньких? – надоедала она Динавер звонками.

– Бери все,

– Какой купальник купить открытый или закрытый, или…

– Бери оба, с новым в придачу, – автоматически отвечала Анри и удивлялась, зачем так много купальников, дефилировать по пирсу, что ли?

– Ты шляпку купила? – звонила Никифорова. – Надо обязательно с полями, там ведь жарко!

Господи! До чего же Анри не любила эти сборы! Но Машкин ажиотаж накатывал как волна цунами. И, собрав все журналы из книжного шкафа, она принялась изучать их содержимое на предмет летней одежды на курорте. Вот тогда и выпал объемный пакет, перевязанный праздничной тесьмой, словно подарок. Но подарок оказался «бомбой», и вот уже почти месяц Анна-Мария не знала ни сна, ни покоя.

Глава 8

«Злой рок или судьба?»

Откинувшись на спинку дивана, Анри прикрыла веки, и тут же образ Кости Лемешева возник перед глазами, как будто они встретились только вчера, и не было этих месяцев с безмолвными вопросами, на которые она так и не нашла ответа. Анри даже не заметила, как отдалась воспоминаниям.

«Динавер, ты! Анна-Мария только ойкнула, когда совершенно неожиданно перед ней предстал молодой мужчина и, приобняв за плечи, притянул к себе. – Я так рад тебя видеть! Ань-Мань, как же ты хороша, чертовка! Нисколько не меняешься! Замужем? – тараторил он, тиская ее в объятьях. – Если нет, то я, на правах старого друга, хочу предложить тебе свою любовь и вечную дружбу.

– Костя, ты, как всегда, в своем репертуаре. – попыталась отстраниться Анри от цепких рук бывшего однокурсника. – Я вообще-то не чертовка, а капитан полиции, – вздернула она подбородок. – И что-то не припомню, чтобы мы ходили в заядлых друзьях. Так что извини, дорогой друг.

– Окей, я понял, товарищ капитан, уважаемый сотрудник доблестной прокуратуры. Больше не буду… – Костя соорудил на лице саркастическую улыбку. – Поговаривают, тебя повысят в звании или уже дали майора? Может быть, пригласишь тогда в гости, а?