Бумажная свадьба

Бумажная свадьба
Надежда Нелидова

В ресторане муж дурачился, притворялся чересчур пьяным. Изображал клён опавший, клён заледенелый: в изнеможении клал голову на плечо и на пышный бюст хихикающей партнёрши. Когда сладкий магнитофонный тенор вывел: «Как жену чужую обнимал берёзку» – так страстно и не понарошку стиснул соседскую жену – даже гости опустили глаза.

Бумажная свадьба

Надежда Нелидова

© Надежда Нелидова, 2023

ISBN 978-5-0060-4933-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

БУМАЖНАЯ СВАДЬБА

Мила была обыкновенная среднестатистическая женщина. И когда делали комплимент её внешности, она поступала как все наши женщины. Страшно конфузилась, хихикала, краснела, бросалась одёргивать и натягивать на колени платье, поправлять причёску. И бормотала, что сегодня как раз волосы немытые, лицо заспанное, платье мятое и вообще не выдумывайте, она страшнее атомной войны… То есть делала всё с точностью до наоборот из того, что советовали семейные психологи. А следовало – вместо этой массы суетливых, бестолковых, дёрганых движений, произвести всего три действия: усмехнуться, пожать плечами и снисходительно поблагодарить.

Женщина всегда остаётся женщиной. Даже в войну в окопах девчата крутили волосы на пустые гильзы, а для гладкой и розовой кожи натирали лицо крупной серой солью. В освобождённой деревне искали в чуланах топлёный жир – вместо крема…

Вот зачем на свете войны? Потому что кто-то слишком сильно любит деньги и власть. Но ведь нормальному человеку должно хватать того, что ему отмерил бог: хлеб на столе, крыша над головой. У тех, кому этого мало и он хапает, хапает и не может остановиться – это генетический сбой, психическое отклонение. Отсюда золотые унитазы и самолёты для собачек. Таких нужно насильно запирать в клинике, а никак не ставить во главе государств.

Мила прочитала у классика: «Что же такое человек, в конце концов? Ничтожнейший микроорганизм, вцепившийся в глиняный шарик земли и летящий с нею в ледяной тьме? Или это – мозг, божественный аппарат для выработки особой таинственной материи – мысли, один микрон которой вмещает в себя Вселенную?».

Судя по тому, что вытворял с землёй и природой божественный аппарат – всё-таки именно «микроорганизм». Более того, эти опасные воинственные микробы, эта агрессивная плесень ещё и ухитрялась воевать между собой, и угрожала взорвать крошечный, затерявшийся в ледяной тьме Вселенной тёплый голубой шарик Земли.

От отчаяния Майя увлеклась космосом: читала книги, смотрела фильмы. Поняла: такую сложнейшую, прекрасную и одновременно чудовищную конструкцию мог создать только гениальный физик. И имя великому физику было – Бог.

В школе Мила читала про войны и поражалась: как тогда выживали люди? Крыша едет у тех, кто про эти ужасы-ужасы читает – не то что у бедолаг, которых угораздило в то время жить… Из учебников истории ей представлялись картины: взрывы, дымятся воронки, горит земля, багровеют реки, брат оскалившись идёт на брата, от автоматных очередей люди падают в свежие ямы, зияют провалы окон, бесшумными тенями скользят чудом выжившие гражданские… Именно так новейшая история опишет Милино время – волосы дыбом.

Вроде должно быть убито всё, что шевелится… Ан нет, после всепожирающей огненной Гражданской войны вылезли на свет божий целыми-невредимыми герои Ильфа и Петрова. Все эти БЕрлаги, Синицкие, Васисуалии Лоханкины, Варвары Птибурдуковы… Мещане, обыватели, да сколько их! Клопы, забившиеся в щели и пережившие ад.

Но почему сразу клопы? Нормальные люди, благодаря которым во все времена продолжалась жизнь. Пока другие крошили и истребляли друг друга – эти встречались, любили, рожали. Кипели маленькие человеческие страсти, ничтожные радости и трагедии… И опять: почему маленькие, кто сказал: ничтожные? Шекспировские! Войны приходят и уходят, а род людской продолжается именно благодаря этим «клопам». Мила себя, например, клопом категорически не считала.

Правда, продолжить род не смогла: разочаровалась в муже в самый цветущий плодоносный возраст. Прозрение случилось в юбилейные тридцать лет самой Милы и двухлетие их с мужем отношений. Бумажная свадьба. Их засыпали картинами, альбомами, книгами, скромными подношениями в конвертиках. Свёкры подарили весёленькие обои в спальню. Было весело, пели, плясали. Муж пригласил на танец соседскую жену. Стало неприятно. Ничего особенного, Мила современная женщина без комплексов, но… всё равно неприятно. На свадьбе, пусть и бумажной, по этикету жених танцует только с невестой…

Муж дурачился, притворялся чересчур пьяным. Изображал клён опавший, клён заледенелый: в изнеможении клал голову на плечо и на пышный бюст хихикающей партнёрши. Когда сладкий магнитофонный тенор вывел: «Как жену чужую обнимал берёзку» – так страстно и не понарошку стиснул соседскую жену – даже гости опустили глаза. А до рассеянной, пребывающей в туманных космических мирах Милы, наконец, дошли странности в поведении мужа: и частое лицезрение в постели его красивой, мускулистой отвернувшейся спины, и отлучки в гараж, и задержки на работе, и придирки.

Даже Милино увлечение космосом его раздражало. «Найди какое-нибудь нормальное женское занятие, а? Вон, рубашка неглаженая вторую неделю висит».

«Жизнь моя, иль ты приснилась мне?» – выводил сладкоголосый магнитофонный тенор. Прямо про Милу. Их тогда очень быстро развели, ведь детей не было. Она думала, что уж в следующий раз не ошибётся: опытным прохладным глазом выберет любящего, верного, внимательного. Прохладный глаз был – а следующего раза не было, любящих и верных тоже не просматривалось. Вообще никаких не было. И своего жилья тоже: квартира-то мужнина, оттуда её попросили. Дальнейшая жизнь уныло почковалась и делилась на годы, на месяцы, те, в свою очередь, множились на дни. Первого числа – плата за съёмную квартиру, десятого – за мобильный, пятнадцатого – показания счётчика, двадцатого – получка. Тоска.

«Устал я греться у чужого огня, ну где же сердце, что полюбит меня?» Даже оперный певец, полигамный по природе мужчина мечтал о семейном очаге! Даже неприкаянные цыгане раскидывают жалкий шатёр, из мусора, щепочек, веток вьют на ночь гнездо, разжигают костёр… Ни один человек не пропоёт: «Люблю я греться у чужого огня!». Мила села и написала стих: «Живу не любя и никем не любима, ищу лишь тебя – нахожу только зимы…» Скомкала и порвала.

Перед пенсией она скопила на книжке кое-что – ума и нюха хватало вовремя переводить рубли в доллары. Городскую квартиру не осилила, зато на бэушный домик в деревне в самый раз! Вообще-то Мила родилась и всю жизнь прожила в многомиллионном городе. Жила, стараясь не думать об этих человеческих миллионах вокруг: скученных, заживо закатанных в асфальт и бетон – иначе становилось душно, она хваталась за грудь, физически задыхалась. В деревню, в деревню!

Много ли одинокой женщине надо? Сотку картошки, грядку с луком и морковкой, грядку с клубничкой, пару кустиков смородины. Главное, был интернет и можно было с утра до вечера смотреть фильмы о космосе. Хотя в последнее время всюду бесцеремонно лезла грязными лапами политика.

Вместо величественных, захватывающих дух Столпов Творения или Крабовидной Туманности, небрежно и прихотливо раскинувшейся в Созвездии Тельца – Миле снились несуразности. То будто Медведеву страна собирает смс-ками деньги на лечение зубов. И Мила, как дура последняя, послала семнадцать тысяч – целую пенсию! То во сне глухой замогильный голос вещает: «Купи сахарный песок» да «Купи сахарный песок!».

Даже синичка тенькает меж густых ветвей: «Си-Цзинпинь! Си-Дзиньпинь»! Так недолго и с ума сойти.

Одинокая жизнь не улучшает характер. Сказал ведь известный бородатый философ: бытие определяет сознание. Из романтичной нежной женщины Мила неуклонно превращалась в брюзгливую тётку. Но форму поддерживала: обливалась студёной прозрачной водой у колодца, занималась утренними пробежками. Тропа здоровья пролегала мимо кладбища. Отдыхая, Мила сворачивала туда, гуляла между могил и крестов. Вычитала на табличках из дат смерти даты рождения. Если человек прожил меньше Милы – неприятно вздрагивала, если больше – встряхивала головой: ещё повоюем! Особенно воодушевляли смотрящие с того света столетние бабуси.

Иногда, чтобы уж совсем не затянула трясина быта, делала причёску, надевала бусы и ехала в музей или в театр. Каждые три часа мимо деревни курсировал пригородный автобус. Кондукторов в последнее время оптимизировали, а народу бывало битком. Под шумок иногда удавалось проехать бесплатно – мелочь, а приятно. С Милиной стороны это было никакое не воровство, а маленькая месть государству. Своеобразный протест и хотя бы подобным образом восстановление социальной справедливости.

Рядом с водителями пустовало кондукторское кресло, туда они бросали борсетки или папки с путевыми листами. Мила однажды попросилась – водитель покосился и отказал. Эх, где Милины семнадцать лет! Будь она хорошенькой и смешливой, сверкай гладкими розовыми коленками – да шофёр бы сгрёб свои борсетки: милости просим, заглядывал бы в глупенькие глазёнки, наизнанку выворачивался и бил хвостом…

Как жизнь безжалостна к женщине – женский век не дольше чем у подёнки! Хихикающая девочка не догадывалась, как быстро она окажется на месте Милы. А пока торопись, девочка, трепещи прозрачными крылышками смеха, безмятежно танцуй свои отмеренные сутки. А там пробьёт двенадцать часов, хрустальная карета юности превратится в дряблую тыкву старости… А там и на корм рыбам пойдёшь – вон они уже выставили зубастые пасти…

Мила приехала домой и написала в автотранспортное предприятие жалобу на водителя: в дороге лузгал семечки, болтал по телефону, рулил одной рукой и даже вовсе отпускал руль, подвергая жизнь пассажиров опасности!

Говорю же: одинокая жизнь не улучшает характер.

Между прочим, именно а автобусе она, юная, познакомилась с мужем. Кто сказал, что секса в СССР не было?! Добро пожаловать в советский общественный транспорт! Тут тебе и петтинг, и фингеринг, и педофилия, и прочее содомисткое непотребство: мужчин плотно вжимало в мужчин, женщин – в женщин, да не по одиночке – групповуха, человеческая многоножка!

Стиснутые со всех сторон горячими телами, Мила с подружкой тесно сплелись руками и пальцами, перекрикивались, прыскали: молодым всё смешно. Крепко держась за руки, пробились к выходу, вывалились в страшной давке. Шли в толпе, по-прежнему держась за руки и переговариваясь. Странно было, что человеческим течением подружку отбивало всё дальше, а их руки были по-прежнему жарко сцеплены! Так же недоуменно поглядывал на свою руку мужчина рядом – но отбирать ладонь не спешил. Это нечаянное долгое сплетение рук ему явно нравились. Она вспыхнула, ойкнула, хотела выдернуть ладошку – он властно сжал, не отпустил. Ну и пошли дальше вдвоём – по дорожке, по аллейке, по жизни… До бумажной свадьбы.

И снова автобус! В тени остановочного павильона на лавке спал мужичок, от него попахивало винцом. Под лавкой – ополовиненная бутылка. Мила не поленилась, рассмотрела этикетку. Дорогой портвейн – вон они какие, нынешние алкоголики! Мужичок спал, деликатно занимая как можно меньше пространства, уютно, по-домашнему, подложив ладошки под щёку и подогнув ноги в полосатых носках. Башмаки аккуратно задвинуты под лавочку.

Мила опытным женским взглядом подметила всё: и добротность башмаков, и опрятность застёгнутой на все пуговицы клетчатой рубашки, и даже штопку на пятке крупными – не женскими! – стежками. Какой-то юморист прямо над головой мужичка нарисовал зонтик и вывел маркером: «Не ронять, не кантовать». Значит, долго лежит. Мила села рядом караулить ничейную находку.

– Мужчина, а мужчина, – потрясла его за плечо. – Солнышко сейчас до вас доберётся, голову напечёт. Где живёте, давайте провожу?

Мужичок не противился, сказал только, что дом далеко, на окраине деревни. А Мила близко! Не противился, когда завела его в свой огород, вынесла подушку, уложила на мягкую траву в тени под яблонькой. Он с наслаждением выпил колодезной воды из ковшика, сказал «спасибо» – и крепче того уснул.

К вечеру, когда Мила выглянула в окно – мужичка не было, только примятая ямка в траве и подушка аккуратно прислонена к яблоне. Когда успел, ведь Мила выглядывала из окна часто, как кукушка из часов? А она-то постный борщ потомила в русской печи, свекОльных котлет накатала…

Значит, ушёл. А чего она хотела? Это только в телевизоре маленький сюжет подхватывают и разворачивают на двести пятьдесят серий. И заканчивают сценой, где счастливая пара растворяется в лучах заходящего солнца.

Однажды услышала, кто-то бренчит кольцом на калитке. Тот же мужичок! Снова отметила деликатность: не заперто, мог войти, постучать в окно и дверь – нет, дальше калитки не прошёл.

– Хозяюшка! Огород у тебя зарос, а земля хорошая, чёрная. Лопатка имеется?

Понятно. Хочет заработать на вино, а может, и что покрепче. Сухо уточнила:

– Сколько хотите за работу?

– Сколько не жалко.

Все они так говорят. Но копал не шаляй-валяй, а добросовестно, как для себя. В одно ведёрко складывал корни сорняков, в другое – червей. К вечеру огород лоснился, жирно поблёскивал антрацитом. Взял и правда немного, Миле даже неудобно стало. От ужина отказался.

Мила потом расспросила соседку, всё разузнала. Гриша (мужичок) – бобыль, живёт на окраине, но пропащий человек.

– Пьёт?

– Не, рыбак. Мальчишечье, пустяшное занятие. У нас считается: пропащий, никчёмный человек. Все выходные на речке. Хозяйство, двор зарастает – а здоровый мужик на берегу протирает штаны. Жена его ещё в молодости за это прогнала. У неё прямо сердце кипело, ещё и мать с отцом под горячую руку подзуживали.

– Странно, – сказала Мила. – А у меня пол-огорода как трактором вспахал.