Пыльные Музыри

– Дездемона, блин. В театрах зрителям вздрючивайте мозги! Ничего, внучка приедет, с ней играйте в свои прятки.

Внучка, да… Получила завещание на дачу. Ждёт – не дождётся, когда бабка подохнет. А как невыносимо одиночество: оно пожирает человека, равнодушно не спеша перетирает, хрустя челюстями. Телефон кажется присевшим для прыжка, притаившимся, злорадно наблюдающим из угла зверьком. Хоть бы один звонок за полгода! Юдифь не вынесла страшного живого молчания, отключила пластиковую холодную тварь – навсегда.

…Выходить на улицу только затем чтобы выгулять шубу: мездре полезен мороз и сухой снег. Мечтать, чтобы рядом была живая душа, да… хотя бы тот же Альф. Пускай вонючий, невоспитанный, пускай пришлось бы прятать от соседей… Зоя, что это? – вдруг слабо жалобно заговорила Юдифь. Она оседала, цепляясь за косяк: – Кажется, у меня отнимаются ноги. Я их не чувствую, Зоя…

– Притворщица, – процедила, не оглядываясь, Зойка. – Ак-трис-ка!

Спустя четыре года дачный посёлок разросся на целый микрорайон. Для гуляний вокруг дач выложена брусчатая дорожка. Каждый день в одно и то же время появляется пара: низенькая женщина в платочке, шаркая стоптанными тапками (зимой – валенками), везёт инвалидную коляску: импортную, лакированную, на бесшумных мягких рессорах. В коляске очень прямо сидит красивая седая дама в шубе, в шляпе с вуалью. Они молчат, уйдя каждая в свои мысли.

ОПАНЬКИ – РАЗОПАНЬКИ

Все нормальные люди выгуливают собак и кошек – только Алка выгуливает старую бабку. Как-то она даже видела на улице то ли юркого хорька, то ли крысу на шлейке. Для полноты эффекта юная хозяйка крысы нарядилась под старуху Шапокляк: крошечная шляпка-«таблетка» с вуалькой, чёрная юбка метёт воланами асфальт. Прикольненько!

Но в основном всё же выводят собак. Ещё недавно – огнедышащих, капающих слюнями громадных псин. Они жарко пыхтели как паровозы и таскали за собой хозяев на поводке будто пушинок. Нынче в тренде мелкие, комнатные породы.

Мать с отцом объясняют: люди поумнели, научились считать денежку. Прокорми-ка такого телёнка! А воды на него: выкупать, лапы помыть, еду приготовить – расходуется как на человека. А счётчики кру-утятся, кру-утятся.

По мнению Алки, декоративные собачки – это клёво. Они потешно дрожат и глазасто выглядывают из-под мышек, из сумочек, из карманов, из-за пазух. Их небрежно забрасывают на плечо как манто, перекидывают через руку, прижимают локтем, целуют в мордочку. А они только беспомощно сучат спичечными ножками в мягких всамделишных башмачках.

А уж наряжают! Прямо показ собачьих мод, только вместо подиума – местный городской парк. Комбинезоны из норки, бархатные штанишки, кружевные жилетки и камзолы с золотыми пуговицами – у собак-мальчиков, прозрачные, в стразах, топорщащиеся юбочки-пачки – у девочек.

У Алки в их девичьем классе тоже повальная мода на маленьких питомиц. Только и разговоров о Мими, Жужу, Фуфу…

– А за сколько такую можно купить? – робко поинтересовалась Алка у одноклассницы Рагозиной. Рагозина, в красных серёжках, пожала плечиком:

– Ну, не знаю… По-разному. Мы нашу Буську заказывали за семьдесят тысяч… А она возьми и раздери коготками кожаный диван за миллион. Мама сказала, что накажем Буську – на море не возьмём. Оставим на Фирузу, домработницу.

Это была другая жизнь, другая планета, другой недосягаемый уровень. Другое измерение. Море, домработница-азиатка, диван за миллион.

***

Итак, Алка тоже выгуливала: только не розово-голубую игрушечную собачку с медово-шоколадными глазами – а родную парализованную бабку.

Бабку шандарахнул удар прошлой зимой – думали, не выкарабкается. Лежала бревном и только внимательно следила за всеми из своего угла, ворочала глазами. Потом села на диване, свесив куриные ножки. Потом стала кататься по квартире в коляске, мешая всем. А весной и вовсе запросилась на улицу. Но отпускать её одну опасно – и к ней приставили Алку.

Алка негодовала. Запиралась в ванной, лупила кулаком по кафелю, в знак протеста швыряла зубные щётки, тубы с гелем и шампунем. Орала, что скорее покончит с собой.

Что, бабка на балконе не может свежим воздухом подышать?! Её, Алку, на помойке нашли, да?! В лом сиделку нанять?! Куркули, жадюги, всю жизнь над копейкой трясутся, смотреть противно. И так её, Алку, в классе считают отстойной. Оря, сорвала голос.

Папа легко выломал хлипкий шпингалет – не зря на двух работах вкалывает. Мама присела на край ванны. Прижимала к себе, гладила сипящую Алку по жидким потным кудряшкам.

Знаешь, доченька, сколько стоит сиделка? Без штанов, с голым задом останемся. А у нас кредит. А мы лучше сделаем вот что. Накопим денежку и выдадим тебе как бы премию за бабку… Чего ты хочешь, доченька?

Алка, горестно вздыхая, утёрла кулаком распухший нос-картошку. Задумалась. Съездить на море? Купить красные серёжки как у Рагозиной? Купить шелковистую собачку?

– Собачку так собачку. Сама понимаешь, после того, как… – она приглушила голос и покосилась в сторону бабкиного дивана. Что, Алка маленькая, что ли, сама всё понимает. Когда бабка помрёт.

***

Раньше бабка, мамина мама, жила в другом городе, была изредка, наездами. Алка мало что помнит. Помнит твёрдые тёплые ладони, подбрасывающие и похлопывающие её по заднюшке. И кто-то над ухом приговаривает-напевает:

– Опаньки-разопаньки, голенькие попоньки!

Ещё бабка ласково называла маленькую Алку «Прудонюшка». За то, что та всё время писалась: прудила. Вот такая ласковая бабка. Однако переезжать и нянчиться с внучкой на постоянной основе не спешила. Видите ли, работа у неё. Подумаешь, важная птица: библиотекарша-пенсионерка. Легко быть добренькой, когда раз в год приезжаешь тетёшкать, хлопнуть внучку по голой попке.

Вот зачем мама забрала бабку к себе? Жила бы та себе в своём городе.

– От греха подальше, дочь. Знаешь, как она захворала, сразу разные племянники и племянницы вороньём слетелись. Не ровён час, уведут квартиру из-под носа.

Квартиру мама сразу сдала жильцам. Какая-никакая копейка капает. Начнёшь жить самостоятельно, дочь – опять же свой угол имеется. Поэтому ты должна быть благодарна бабушке.

Алка не хотела быть никому благодарной. Не надо никаких квартир: ей в своей розовой спаленке уютно. И вообще, она не просила, чтобы её на этот свет рожали. И чтоб записывали по блату в английскую школу. Училась бы в нормальном классе с нормальными ребятами – а не с этими задаваками и воображалами. Ах, Пуся! Ах, Абу-Даби!

А всё мама. Она работает фельдшером в медпункте блатной школы. Прекрасно делает внутривенные инъекции: попадает в вену толстухам директрисе и завучам как по маслу, с первого раза. Ставит капельницы, делает шейный массаж, мерит давление. И всегда у неё имеется в стеклянном шкафчике медицинский спирт и нужные таблетки от головы и живота – незаменимый человек.

Упросила, вымолила, выплакала элитное местечко для дочери.

***

Из квартиры Алка вылетела красная, разъярённая, натягивая на ходу курточку. Бабка громыхала ходунком позади – Алка и не подумала её ждать.

Называется, попросила родителей купить новый рюкзак. Она хотела пушистый, в стразах, как у Рагозиной. Старому уже три года: он позорно перекосился, обвис, разбух от учебников, потрескался – полный отстой.

Родители по этому поводу устроили целый семейный совет-экспертизу. Крутили Алкин рюкзак так и эдак, только что в микроскоп не рассматривали. Глубокомысленно цокали языками: можно подумать, речь шла о покупке тачки за миллион. Вечно они так.

– Дочь, но ведь добротная вещь ещё: носить да носить. Мы с папой в твои годы…

– Плевать, что вы с папой! Сейчас другое время! На фиг тогда было меня совать в этой долбаный класс? Я там самая стрёмная, хожу как эта…

– Доча, запомни. Прежде чем что-либо купить, задай себе вопрос: можно ли прожить без этой вещи?

– Ага!! Тогда на фиг мне два платья?! Можно и в одном ходить! А куртка зачем – вон у бабушки фуфайка! И без туфель запросто перебьюсь: давайте по очереди ходить в лаптях!

***

Притопывая ногой от нетерпения, Алка ждала, когда приковыляет бабка. И обязательно той нужно в парк, от которого Алка бежит как чёрт от ладана. Там гуляют одноклассницы с Фифками и Жужками, фыркают над Алкой.

И непременно бабке нужно сесть на солнце, от которого у Алки покрывается веснушками и некрасиво облупливается лицо. Она оборвала подорожник, послюнявила, приклеила на нос.

– Ба, в кого они такие? «Потерпи, вот сэкономим, расплатимся с долгами, вылезем из ипотеки», – передразнила она родителей. – Только и слышишь: копить, копить, копить.

Бабка, в знак сочувствия, горячей, твёрдой рукой цепко сжала Алкину руку. Руки у неё сильные, разработались, опираясь на ходунки. А ноги плохо ходят и язык отказал. Напрочь. Молча смотрит на Алку преданными собачьими глазами.

Как ни странно, Алка скорешилась с бабкой. Намолчится в своём блатном классе до одури. Дома тоже: не с родителями же об ипотеке талдычить. Вот и даёт волю языку с бабкой. Даже хорошо: никто не учит жизни, не бесит. При этом та всё понимает. В нужных местах кивает и качает головой, сокрушается, утирает слезинки, морщит губы в улыбке.

Можно часами говорить, что взбредёт на ум – и никто не одёрнет: «Не болтай глупости». А когда надоест, надолго уткнуться в смартфон – бабка, закрыв глаза, послушно дремлет рядом. Можно строго прикрикнуть – а можно чмокнуть в дряблую щёку. По-хозяйски, самой выбрать маршрут прогулок. Хлопнуть в ладоши и ворчливо скомандовать: «Ну, хватит, ишь разгулялась! Влетит нам от матери, пора домой».

Блаженная улыбка, которую все считают слабоумной, не покидает бабкиного лица. Катится одинокая светлая слеза, ища выход в лабиринте морщинок.