Училка тоже человек

Училка тоже человек
Надежда Нелидова

Девушки не первой свежести #1
Она сеет вокруг Смерть, к чему ни прикоснётся. К добродушной соседской собаке, к буйному соседу, даже – о ужас! – к доблестному работнику милиции. Нет, речь идёт не о роковой женщине-вамп, а об одинокой стареющей учительнице в типовой «хрущёвке».

Отчего люди становятся человеконенавистниками, создавая вокруг рукотворный Ад? Как нам ужиться вместе? Так тесны наши квартирки, дома, города, Земля…

Надежда Нелидова

УЧИЛКА ТОЖЕ ЧЕЛОВЕК

ЛЕНУСИК

Ленусик – ласковое имя. Это если так называют мама или бабушка. Но если Ленусиком студенческая группа зовет свою старосту, тут явно пристуствует что-то ехидненькое, вредное, злобноватое. Воображение сразу рисует нечто белобрысое, зубрилкино и подхалимское, требующее, чтобы его гладили по прилизанное голове и приговаривали противным голосом: «Ленуусик, Ленууусик».

Она такой и была: плоская как щепка, лицо узкое, с тонким, как лезвие бритвы, носом и глубоко втянутыми под скулы щеками. Брови и ресницы – белые-белые, будто вымазанные зубным порошком.

Еще у Ленусика был лоб, «свидетельствующий о несомненном величии ума и духа», иронизировали в группе. Лоб был высокий, нечистый, в прыщах. Он, опрокидываясь, уходил далеко в область черепа, и там, где у нормальных людей начинались корни волос, у Ленусика все еще продолжался лоб. Ко всему тому она так туго зачесывала цвета птичьих перышек волосы, что уши хищно оттягивались.

Плешивая Ленусик была единственная на абитуре, поступающая в педагогический институт с золотой медалью. И единственная, ходившая на экзамены в старенькой школьной форме. Точно уже тогда хотела что-то кому-то доказать, мымра.

Рассказывали, что она блестяще сдала экзамены, и что ректор пединститута, интересный моложавый мужчина, при всех растроганно поцеловал этого уродца (правда, добавляли остряки, потом зажал рот платком и быстро убежал в уборную).

Разумеется, Ленусик была наиболее подходящей кандидатурой на пост старосты. Ни в коем случае не могло произойти, чтобы выбрали кого-нибудь другого – что вы, Боже упаси, только Ленусика.

И так как она буквально поняла свои обязанности и добросовестно отмечала прогульщиков, и требовала стопроцентной явки на всякие рейды и посты – так вот, именно поэтому на следующий год Ленусика единогласно не выбрали в старосты. Но грех было оставлять Ленусика без какой-либо нагрузки. Чтобы отвязаться, ее и избрали в учебный сектор. Стоном застонали двоечники и троечники. Уже на следующий семестр ее пришлось назначить председателем учкома, заменив ею прежнего председателя. Он на собраниях только подмигивал студенткам, вызванным на обсуждение за неуспеваемость, как правило, самым хорошеньким.

Таково краткое описание студенческой карьеры Ленусика.

Можно добавить, что в своем уродливом портфеле она носила груду записных книжек, блокнотов и цитатников. В одном из блокнотов, к примеру, изо дня в день записывала, что ей предстояло сделать завтра. Ленусик не желала жить стихийно и бесцельно. Каждый день ее жизни содержал в себе программу-минимум.

Сегодня дел по общественной линии у нее не предвиделось; и она решила посвятить его делам личным.

Под пунктом первым скверным почерком было записано «завизировать инд. НОП». Под вторым – «пер. нов. кврт». Первое означало что-то из нескончаемых учкомовских дел, оставленных на дом. Второе – перебраться на новую квартиру.

Еще на первом курсе Ленусик навсегда ушла из общежития, не ужившись с болтливыми любвеобильными соседками, и с той поры снимала комнату у одинокой женщины. Теперь хозяйка обменивалась на другой город, но Ленусика не подвела и дала ей адрес знакомой, которая тоже пускала на квартиру…

Ленусик, как всегда, в полном одиночестве, худая, прямая, как палка, вышла из крошечного своего кабинетика, прилепившегося рядом с деканатом, спустилась в пахнущем пылью лифте на первый этаж и вошла в туалет.

Там у окна курили и болтали три девушки – одна другой симпатичнее, тоньше и моднее. Они, завидев Ленусика, враз отвернули поскучневшие хорошенькие мордочки.

Пока Ленусик находилась в кабинке, затем мыла с мылом руки и брезгливо вытирала их носовым платком, девушки дипломатично говорили о нейтральных вещах: о преимуществах лифчиков «анжелика», о красавце Нестерчуке, преподавателе зарубежки. Ахали, обсуждая, новость: старшекурсница вышла замуж за пятидесятилетнего персонального пенсионера.

«Ну вообразите, – говорила одна подружкам, – просыпаетесь, а на столике у кровати – стакан с кипяченой водой. А в воде – розовые челюсти… Бр-р!»

«Но если рядом в вазочке – алмазное колье и десяток золотых перстней…» – возражала другая.

Эту девушку в тугих брючках и короткой кофточке Ленусик хорошо знала. Ту уже два раза вызывали на учком за неуспеваемость. В конце концов, Ленусик сняла ее со стипендии. Но всем было известно, что отец девушки – председатель колхоза-миллионера – писал ей: «Дочурка, не тужься. Как можешь, так и давай. С голоду не помрешь».

С голоду действительно было помереть мудрено: папа ежемесячно посылал любимой дочурке полтораста рублей плюс посылки со всякой вкуснятиной.

Закрывая за собой дверь, Ленусик знала, что теперь девушки переключатся на нее. Знаете, это очень неприятное чувство: за спиной ледяное молчание, но едва ты закрываешь дверь, вслед раздается взрыв хохота и оживленная трескотня.

Но Ленусик ведь уже привыкла к этому, ей некогда было распыляться по мелочам, заниматься самоедством и предаваться грустным раздумьям. Программа-минимум, пункт второй, требовала своего выполнения.

* * *

В семь утра новая хозяйка и Ленусик сходились на кухне пить чай. Они редко разговаривали за чаем, они вообще мало общались между собой. Просто эти утренние совместные чаепития вошли у них в привычку, стали своеобразным ритуалом. Каждая гремела своим чайным прибором. Ленусик насыпала две ложки песка из пластмассовой коробочки с герметично закрывающейся крышкой, открывала на нужной странице расположенный за стаканом учебник – и воцарялось молчание, прерываемое только звуками глотков и шелестом книжных страниц.

Хозяйка очень уважала Ленусика и побаивалась: всё-таки будущая учительница. Ленусик не была похожа на прежних квартиранток: не жгла утюгов, не тискалась с парнями на лестничной площадке, была страшная чистюля (мыла ванну только своей пастой), была неразговорчива и вечно что-то озабоченно писала, как Ленин.

Сегодня хозяйка долго не решалась заговорить, ерзала на табурете и поглядывала на Ленусика. Та сидела, как всегда, прямо, с волосами, тщательно зачесанными и заткнутыми в крошечный шиш на затылке, как у Марфушеньки-душеньки.

– Ленусик, – начала хозяйка, откашлявшись (еще в первый вечер она сказала, что была у нее дочушка, тоже Леной звали, померла младенцем, и пусть уж квартирантка не чурается, что она иной раз назовет ее Ленусиком. Ленусик тогда непонятно усмехнулась: суждено ей было умереть с этим именем). – Вчера бумажку участковый принес.

Ленусик строго – вопросительно взглянула поверх очков на оробевшую хозяйку:

– В чем дело? Конкретизируйте.

А дело было в том, что возвращался с поселения двадцатилетний хозяйкин сын Юрка. Это и сообщила хозяйка, робко теребя фартук.

Ленусик задумалась. Хозяйка трусила.

– Вы хотите, чтобы я освободила комнату?

– Ох, что ты, упаси бог, лучше тебя квартирантки и желать грех! – хозяйка обрадовалась такому обороту дела и даже замахала от радости руками. – Живи себе на здоровье. Юрочку-то я в малой комнате устрою, а сама приспособлюсь в зале.

Ленусик удовлетворенно кивнула и снова стала пить чай и читать книгу. На ее спокойствие и благоденствие до конца учебного года не покушались – остальное Ленусика не касалось. Вот если б хозяйка попросила ее отсюда – она бы во всей красе показала свой тяжелый и вредный характер.

Все-таки, уходя из кухни, Ленусик нашла нужным сказать назидательно:

– Вам следовало предупредить меня, что ваш сын находится на поселении. И только, пожалуйста, без пьяных дебошей.

Хозяйка вздохнула с облегчением, когда Ленусик вышла.

Складывая в уродец-портфель тетрадки с конспектами, Ленусик позабыла об утреннем разговоре за чаем. Ей предстоял плотный рабочий. день.

…Еще вчера Ленусик, выходя из аудитории, встретилась с куратором группы Циунчуком – низеньким, плотным человечком в топорщащемся пиджачке, с добродушным, обвисшим книзу лицом и маленькими глазками. До первой сессии его называли «гималайским медвежонком» – только до первой сессии.

Он преподавал у них историю средних веков, на которые регулярно не ходило полгруппы. Циунчук вести перекличку считал унизительным для себя и для студентов. Никто не подозревал, что подлый Ленусик передает ему потом в коридоре списки посещаемости. И его глазки не переставали добродушно поблескивать.

Училась у них на курсе студентка Шурочка Левченко, рыженькая, хорошенькая, страшная любительница отчебучивать шутки на диво всей группе. Сокурсники и молодые преподаватели говорили с ней только улыбаясь и во время разговора обводили неопределенными взглядами ее фигурку и ножки.

Циунчук не был молодым преподавателем. На семинаре он уткнулся в журнал, тяжело подышал и вызвал, наконец, А. Левченко. А. Левченко, разумеется, из предмета ничегошеньки не знала. Но она была красивая, а все красивые отлично осознают, что сделать провинность им гораздо легче, веселее и безопаснее, чем всем остальным; именно сознание этого вселяет в них особое безрассудство.

Так как семинар был первый в семестре, Шурочка думала, что Циунчук не может запомнить их всех в лицо. И никто их в лицо еще не знает, единственно кроме гнуснятины Ленусика.

Шурочка встала, капризно и решительно передернула плечиком и сказала, что студентка Левченко отсутствует. Нет ее, и все тут. Группа – тогда еще несмышленыши со школьной скамьи – так и уставилась на отважную Шурочку. Большая часть группы – с восхищением, меньшая – актив с Ленусиком во главе – с осуждением.