Государственная девственница

– Мне. Хорошо. Я что-нибудь придумаю.

…В тот же вечер Викентий с легким сердцем отправил Розамунду к своей сомнамбулической соседке, а сам отправился на дежурство в клинику. И едва переступил порог рабочего кабинета, как все мысли о Розамунде и крольчихе вылетели у него из головы. Потому что пациент из палаты депрессивных снова угрожал суицидом, если к нему из Саратова немедленно не приедет девушка, с которой он познакомился по Интернет-переписке и в которую безумно влюбился только на основании красивых писем. То, что девушка, вероятней всего, была давно замужем и на переписку пошла лишь из ленивого интереса, пациента не волновало. Вересаев боялся жалеть этого, в общем, неплохого мужика, влюбившегося на пятом десятке лет в фантом и собственную мечту. Боялся, потому что знал: пожалеешь – не вылечишь. Это раз. А еще эта ситуация напоминала ему об Элпфис, его собственном прекрасном фантоме. Это, как говорил великий сыщик Эраст Фандорин, два.

– Викентий Петрович, Антон Медлин сегодня учудил: стакан разбил и осколком хотел себе вены порезать, – сосредоточенно сказала медсестра. – Пришлось его изолировать и вколоть препарат.

– Аминазин?

– Да.

– Я же просил, – досадливо поморщился Викентий. – Тут не эта дрянь кайфоломная нужна, а методичная психотерапия!

– Но он буянил! У санитара Кости на руке, наверно, синяк будет.

– Ладно, я с ним поговорю.

– С Костей?

– Нет, с Медлиным. Спасибо, Мария Игоревна, текущие истории болезней я сам просмотрю. Что еще нового?

– Вот. Посылочка на ваше имя сегодня пришла.

Медсестра протянула Вересаеву небольшую коробочку в оберточной бумаге. Обратного адреса не было, только адрес клиники и фамилия Викентия. Тот поднес коробку к уху, прислушался:

– Там не бомба?

Мария Игоревна всплеснула руками:

– Да избави боже!

– Мне не нравится, что обратного адреса нет. И штемпели размыты. Да и для своего размера посылочка довольно тяжелая…

– Викентий Петрович, давайте я ее лучше в утилизатор, а? Вдруг кто из наших бывших пациентов так балуется?

– Сомнительно, – рассеянно возразил Викентий, баюкая посылку в руке. – Ладно, я проверю, что там за сюрприз.

Повинуясь его выразительному взгляду, Мария Игоревна вышла из кабинета. Викентий отчего-то запер за ней дверь на ключ. Поставил коробочку на стол, аккуратно, справляясь с непонятным волнением, разорвал оберточную бумагу… Коробочка под нею оказалась деревянной, покрытой черным лаком, и этот лак почему-то показался Викентию свежим, еще непросохшим. Возможно, потому, что, едва Викентий освободил посылку от бумаги, по кабинету распространился странный полузнакомый аромат. Нет, это конечно же был не лак. Скорее всего, так пахнут цветы. Цветы с плотными и сочными лепестками, напоминающими душистую ладонь любимой девушки. Цветы, будоражащие кровь и заставляющие тосковать о безвозвратно ушедшем времени.

Викентий вздохнул и поддел ногтем крышку коробочки. Она откинулась так легко, словно только и ждала прикосновения человеческих пальцев…

Аромат стал не просто сильным. Он заполнил собой весь окружающий мир и расцветил его новыми красками. Викентий отчего-то задрожал и только молча смотрел на то, как из недр коробочки навстречу ему поднимается округлый, крепкий, лоснящийся бутон невиданного цветка.

– Фокус, – бессмысленно произнес Викентий. – Парад-алле.

Бутон поднялся до основания, а затем с легким треском, напоминающим треск крыльев бабочки по оконному стеклу, раскрылся. Аромат стал невыносим. Викентий всерьез испугался, что на этот запах сладкой неги и страсти сбежится вся клиника.

– Не надо, – сказал он цветку. – Ну, пожалуйста…

Однако цветок явно не услышал обращенной к нему мольбы. Его золотистое сердечко, опушенное ярко-алыми тычинками, вдруг вспухло и выплюнуло из себя крошечного, не больше мизинца, человечка. Человечек был смуглым и голеньким, не считая пышной травяной юбочки. Крошка приветственно поклонился Викентию и запищал на пределе слышимости:

– Катанго наблаги кентино! Суареги! Суареги наблаги этано! Суареги! Но-х-ин наблаги Тонтон Макут овамбо куантино тау тимо! Суареги! Суареги наблаги этано!

– Суареги, – шепотом повторил за крошкой Викентий. – Если бы я еще мог понять, о чем ты так жалобно причитаешь… О нет. Пожалуйста, не умирай.

Однако теперь крошка вовсе не обращал внимания на Викентия. Пропищав несколько раз загадочное слово «суареги», крошка пошатнулся и ничком упал на сердцевину цветка.

– Какой ужас, – тоскливо прошептал Викентий, беря в руки коробочку с цветком, чьи лепестки прямо на глазах начинали вянуть. – Я настоящий убийца Дюймовочек.

Он подошел к стене с висевшей на ней репродукцией картины «Над вечным покоем». Отодвинул картину в сторону, за ней обнаружилась дверца сейфа. Викентий открыл сейф и поставил коробочку с цветком и мертвым крошкой рядом с тремя точно такими же. Только на трех первых цветах листья окончательно почернели и скукожились, да и запах из сейфа шел не самый приятный.

Викентий тщательно запер сейф и вернул картину на место. Потом включил вентилятор, чтоб разогнать остатки цветочного аромата. Сел за стол, придвинул к себе папки с историями болезни, но думал совершенно о другом. Он думал о том, что такие посылки может присылать только один человек. И еще он чувствовал, что с этим человеком случилась какая-то неприятность.

…Потом у него была долгая и душераздирающая беседа с пациентом. Тем самым Антоном Медлиным, который возомнил себя лучшим в мире виртуальным любовником. В результате беседы Антон пообещал больше не предпринимать попыток самоубийства хотя бы в ближайшие три дня, и это радовало. Один положительный результат за день – уже прогресс.

Ночь Викентий провел в клинике – практически без сна, потому что во время поздней работы у него всегда начиналась кратковременная бессонница. Он почитал новые медицинские журналы, сыграл в маджонг с санитаром Вовиком, послушал сплетни в ординаторской… И лишь утром, уже возвращаясь домой, вспомнил про сомнамбулическую соседку и крольчиху Розамунду. Кажется, нынешней ночью Розамунда должна была проверять Нину (а точно ли соседку зовут Нина, или Викентий что-то спутал?) на предмет истинности или мнимости лунатизма последней. Но видит бог, Викентий сейчас меньше всего хотел решать проблемы блуждающей по ночам дамочки. И с крольчихой разговаривать – выше сил. Хотя если с ней обращаться неделикатно и без внимания – начнет так обижаться, что хоть из дому беги. На четверть высший морфер, крольчиха Розамунда считала Викентия существом примитивной расы. А ему сейчас ох как не хотелось выслушивать подобные комплименты.

Поэтому он очень аккуратно, стараясь не шуметь, проник в свой дом. Прошел на кухню, нацедил из банки вчерашнего вишневого компота, старательно выловив все вишни – их приходилось отдавать Розамунде, иначе Викентия ждала новая лекция на тему скаредности отдельных представителей человеческого рода. Выпил, двинулся в спальню, но по дороге увидел дремлющую в кресле крольчиху. И рядом – белый бумажный лист.

– Похоже, коллега, вы добыли-таки доказательства, – тихо усмехнулся он. Поднял листок, развернул…

Вверху на машинке (на его, Вересаева, здешней пишущей машинке) было напечатано:

«Образец автоматического письма Первовой Н. В. От… января 20… года. В анамнезе: помрачение сознания с сомнамбулическими обсессиями. Наблюдает Лунч Р.» Фамилия крольчихи была Лунч. И на машинке эту подпись она собственнолапно настукала. А вот дальше шел просто почерк, совершенно незнакомый и какой-то рваный, дерганый. Ненормальный полуночный почерк:

«Степан в беде Честь Помощь Кешаня друг загибаюсь приезжай приезжай приезжай Африка вибути девочка Степан Кешаня друг помоги не оставь Степан Кешаня Африка вибути любым способом помоги обвинение осквернение девочка помоги Степан».

– Она не лгала, – только и сказал Викентий. – Но почему она, а не я?

И еще ему показалось, что в его доме распространился аромат тех самых сладко-страстных цветов с лепестками, напоминающими ладони любимой девушки.

Глава пятая. На дне

Прежде чем выйти замуж, убедитесь, что у вас под рукой всегда есть заброшенный колодец!

    Долорес Клейборн

Из рукописи С. Водоглазова «Русский в джунглях»:

«Мне казалось, что за годы, проведенные в племени, я узнал о вибути все, что только возможно узнать. Однако до сего момента с одной стороной их жизни я не имел несчастья познакомиться.

Я и не подозревал, что у вибути тоже существует пенитенциарная система. Хотя нет, это не слишком правильное определение. В общем, я не знал, что у вибути есть тюрьма для преступников, потому что до сей поры был уверен: преступников в этом райском племени нет.

Только отныне я стал преступником сам. Государственным, между прочим, преступником.

В чем еще раз проявилась моя яркая индивидуальность и неповторимость.

Меня отправили в тюрьму за два чудовищных преступления: я лишил жизни (хоть и непреднамеренно) царскую няньку Агати-Бобо и осквернил своим прикосновением Государственную Девственницу. Причем, как я понял, то, что я взял на руки описавшуюся малышку, было большим грехом, чем обезглавливание суровой няньки. Тем более что, по слухам, няньку собирались вернуть к жизни, точнее, к подобию жизни – в племени есть качественные аниматоры, специалисты по восстановлению мертвых. Так что Агати-Бобо вполне сможет выполнять свою работу по отравлению жизни всем членам племени, даже будучи зомби. Ей даже голову восстановят. По кускам.

…И что они так взъелись на меня за этого младенца? Сцена тогда вышла просто безобразная: девчонка у меня на руках верещит, жрецы завывают от ужаса, Совет Вечных Дев как по команде падает в обморок, а Тонтон Макут старается пронзить меня своим ненавидящим взглядом. А я стараюсь всех их урезонить и объяснить, что в няньки этой крикунье я не нанимался, что пусть ей кто-нибудь даст памперс и – черт побери! – я вовсе не хотел убивать Агати-Бобо! Кто там кричит, что я осквернил святыню племени?! А, конечно, кто ж еще может так вопить…