Курортная зона

– как бы для меня это не кончилось плохо!

– как бы это не кончилось плохо вон для того типа в синей тройке, чья морда странно напоминает фоторобот убийцы-маньяка, недавно засветившийся во всех теленовостях!

И:

– а мой собственный фоторобот еще не успели составить?..

Лариса обладала уникальным для женщины ее профессии и имиджа свойством – в любой толпе она словно переходила из твердого состояния в жидкое или даже газообразное (в зависимости от плотности окружающей толпы) и без всяких неприятностей вроде комплиментов, поглаживаний по заду и вопросов: “Куда спешит крошка леди?” проникала именно туда, куда и было ей нужно. Она беспрепятственно миновала толчею у буфетной стойки, поставила к горке немытой посуды Нарикову вазочку, чем неожиданно умилила распаренную барменшу, которая ни с того ни с сего заявила: “Вижу первого нормального человека в этом гадюшнике”.

– Что будем пить? – поинтересовалась барменша (хотя вообще-то бармен – принципиально мужская работа. Как, впрочем, и работа убийцы. Но мы же боремся за равные с мужчинами права!).

Ларисе всегда нравился “Голден кадиллак”, но в горле уже стоял ком от ликерных ароматов. И, кстати, вряд ли в бывшей забегаловке для комбайностроителей имеется гальяно. Но уж на приличный джин с вермутом отцы-убийцы должны были раскошелиться!

– Если не трудно, то “Негрони”, – слегка улыбнувшись, сказала Лариса.

Барменша хмыкнула:

– Легко! Я недаром определила в вас нормального человека! Остальные просто бездарно дуют водку. Это так скучно!

Повелительница стойки (Ларисе почему-то сразу вспомнилась картина Эдуарда Мане “Бар “Фоли-Бержер”) профессионально смешала джин, вермут, кампари, с изяществом опрокинула смесь в фужер для мартини, добавила содовой и обязательную лимонную корку.

– За счет заведения, – заявила она, подавая коктейль. – Приятно сделать человеку что-нибудь по-настоящему хорошее.

– Спасибо.

Лариса с удовольствием принялась за свой “Негрони”. Хотя иногда, исполняемой работы ради, заказывала в барах, куда ходят сладкие девочки и их братва , что-нибудь пошленькое наподобие “Розовой киски” или “Секса на пляже”… Однако процесс поглощения многослойной бурды тем и ценен, что ты имеешь возможность визуально изучать ближайший периметр, имитируя рассеянное внимание к хлипкому бумажному зонтику в своем бокале. Или к вишенкам на шпажках.

Коктейль коктейлем, а оглядеться надо. Осмотр дат пишу к размышлениям. В буфете толклись представители почти всех Кругов – этаких “отстойников”, где фильтровались и сортировались по профессиональному признаку все местные и даже иностранные наемные убийцы эконом-класса. Только обычный человек считает, что убийца – он убийца и ничего более: стандартный подход. Сами “инспектора жизнедеятельности” давно себя расклассифицировали и даже рассовали по кастам-Кругам. Некоторые при этом имели нечто вроде цехового значка: люди из Круга Душителей носили на левом запястье шелковую ленточку-удавку, юмористы Снайперского Круга цепляли на лацканы пиджаков очечные оправы без стекол. Даже безбашенные подонки Круга Большой Крови – любители многочисленных заказных побоищ и имитаций под теракты – таскали на своих немытых шеях амулеты: постоянно тикающие таймеры.

Кругом Большой Крови руководил выхинский Апрель – крутая сволочь и, по слухам, любитель творчества психолога Сергея Козлова. Самого Апреля Лариса никогда не имела чести лицезреть и благодарила за это свою черную звезду. Но в баре было полно “апрелевских” молодчиков, и по ним можно было составить определенное мнение об их начальнике. Они все любили жрать осетровую икру. Позолоченными ложками для суфле и парфэ. Вызывая тем самым нервную дрожь в коленках официанток.

Наметанным глазом Лариса вычислила в разномастной толпе и одиночек , не принадлежавших Кругам, тех, кто пошел на это или из любви к своему кровавому искусству, или из любви к мести. Одиночки скромно пили “Туборг” и “Гёссер”, из закусок предпочитали креветки и морковь по-корейски, держались молчаливо и как-то задумчиво. Среди одиночек преобладали усталые женщины неопределенно пожилого возраста, и торчащие из карманов их твидовых пиджаков “беретты” и “лигнозе” напоминали скорее сувенирные зажигалки, а не настоящее оружие.

“Интересно было бы взглянуть на Истопника, которому меня заказали”, – размышляла Лариса, и от этих размышлений “Негрони” приобрел почему-то вкус дрянного лимонада.

Кто он, Истопник?

Какой он?

С кем он?

И почему она никогда о нем не слышала?

Или это особый шик убийцы – открыться перед жертвой в самый последний момент?

Она, Лариса Бесприданницева, тоже так умеет.

Вот только жертвой быть не собирается.

Лариса допила коктейль, задушевной улыбкой одарила барменшу и выскользнула из потного барабана бара-буфета.

И попала в шелково-кружевной плен скрипок и флейт.

Однако!

Убийцы, оказывается, не чужды высокому искусству (“Радио Шансон” не в счет)!

На небольшом мраморном подиуме (кругом в витиеватых длинных подсвечниках томно умирают свечи с ароматом гиацинтов) два скрипача и флейтистка с молочной белизны обнаженными плечами выводили незатейливую, как японский иероглиф, мелодию. А невысокая, стеклянной хрупкости девушка с отрешенно неземными глазами тянула хорошо поставленным голосом Эдит Пиаф нечто невероятное, просто запредельное для подобного сборища. На французском языке. Ларису это сначала удивило, а потом она автоматически начала переводить:

А я еще так заживу,

Как в песнях поют,

Как в сказках мечтают об этом!

И в доме моем будут птицы чудесные петь,

И спустятся звезды на крышу,

И небо – на ветви деревьев…

А я еще так заживу

И так засмеюсь, запою, затанцую,

Что все вы поймете – счастливей меня не бывало!

И станете в гости проситься, чтоб греть свои души

У моего очага.

И хлебом пшеничным, и сладким домашним вином

Я буду вас тешить, чтоб жизнью глаза засияли.

Чтоб вы, уходя, лишь мечтали о том, как вернуться.

Поверьте, я буду гак жить.

Я даже сама в это верю.

Сердце снова трепыхнулось где-то в районе гортани. Красивая песня. Только чересчур оптимистическая для такого сборища.

Кому здесь нужно верить в счастливую жизнь?

В то, что звезды и небеса будут знакомыми и близкими, как пальцы собственной руки?

И вы возвратитесь в мой дом – К палящим огням милосердья! – воздевая трепещущие руки в длинной бахроме серебряного бисера, выводила вслед за флейтой певица.