Нечаянный Роман

– Ты же вроде с Асей собиралась идти?

– Она не может, – на Натино лицо набежало легкое облачко, – обязанности «наследницы строительной империи», «важные гости».

– Вы поссорились, что ли?

– С чего ты взяла?

– Наследница… империи, – передразнила Женька.

– Дело не в ней…

У Наты стало детское, обиженное лицо.

– Болит что-то? – спросила Женя.

Неожиданно распахнулась дверь, в проем просунулась голова отца.

– Вы тут?

– Пап, прекрати задавать риторические вопросы, – вспыхнула Наталья, – и я просила стучать.

– Мама уже всю посуду сама перемыла, – проворчал отец. – Что у вас душно-то так? Откройте форточку. И что у тебя за ужас на лице?

В Натальиных глазах заскакали сердитые искорки, Женя успокаивающе похлопала ее по руке.

– Это не ужас, а макияж, – сказала Женя, – мы на дискотеку собираемся.

Отец перекачнулся с носков на пятки и выставил вперед палец.

– Только что передали, – желчно сказал он, – слесарь Ижорского завода из твоего любимого города Ленинграда выстрелил на параде в Москве. Неслыханно!

– Никогда не была на Ижорском заводе, – сказала Женя.

– Евгения, – сказал отец, – мне не нравится твой тон. Интеллигентный ленинградец так разговаривать не должен. На дискотеку они собрались, на улицах из ружья стреляют!

– Мы в Калинине, – сказала Женя, – в городе самого миролюбивого человека и народного старосты. Все нехорошее случается либо в Ленинграде, либо в Москве.

– Согласен, – сказал отец, – куда смотрит администрация Ижорского завода? Я бы со стыда умер, если бы в воздух стрелял представитель нашего треста.

– Не сомневаюсь, – сказала Женя, оттесняя отца к выходу.

– Ловко ты с ним, – вздохнула Ната, когда за отцом закрылась дверь, – попробовала бы я так с ним разговаривать…

– Научишься, какие твои годы! – засмеялась Женя. – Как у вас на дискотеках с кавалерами? Надо у мамы платье одолжить…

Из зала в честь праздника вынесли стулья, на импровизированной сцене установили аппаратуру. Нарядная Наталья стояла за Женькиной спиной и чувствовала себя уродливой сестрой Золушки. Женька перетянула старое синее мамино платье ацетатным шарфиком, чтобы «замаскировать набитый живот», но умудрилась сделать это так, что он спадал красивым, как у принцессы, шлейфом, в полутьме теплыми огоньками мерцали глаза.

– Куда двинемся? – спросила Женька. – Где твой ухажер?

Наталья окинула зал взглядом. Зал кишел людьми, но Эдуардо нигде не было видно. Было бы неплохо, подумала она, если бы в жизни было как в кино: подумал про человека, и прожектор выхватил его из темноты.

– Никакой он мне не ухажер, – с болью сказала Наталья, – я просто первая с ним познакомилась…

– Сто лет не была на дискотеке. – Женька подняла руки, чтобы занимать как можно меньше места, и начала протискиваться вперед, туда, где бульон тел становился гуще и интенсивнее.

Парней в толпе было заметно меньше, чем девчонок. Группа девиц в теле дружно плясала вариант барыни, подбадривая себя визгами и подергиванием юбок. Обилие плоти странно напомнило базарный прилавок с парным мясом. Чей-то локоть ткнул Наталью в живот, она задохнулась, отступила, ударилась об массивную спину сзади.

Задыхающийся голос певца замурлыкал на иностранном что-то медленное, усиливая чувство клаустрофобии. Девицы с мясного прилавка вздохнули и расступились. Наталья бросилась в просвет между телами и обнаружила себя в полуметре от танцующей пары.

Она узнала его по затылку и линии плеч. Его бедра не казались больше ленивыми, а были поджаты в охотничьей стойке. Его голова, все его тело было устремлено вперед, на плечах лежали тонкие… Женькины руки. Сестра смотрела на Эдуардо удивленным взглядом, за полураскрытыми губами влажно блестела перламутровая полоска зубов.

– Знакомься, моя сестра, – пробормотала Наталья заранее подготовленную фразу, которую никто, кроме нее, не услышал.

Поменялась музыка, вместо полусдохшего иностранного шептуна в динамики ворвался «Ласковый май». Толпа с энтузиазмом выдохнула в одно общее горло. Шум, свист и пляс слился в общий восторженный гул. «Белые розы, белые розы», – запричитал фальцет, и толпа начала подпевать. Дробный мотивчик словно нажал невидимые пружины, Натальины руки сами собой сложились в хлопающие крылышки, ноги принялись выписывать на полу затейливые кренделя. В теплых сапогах захлюпало от пота.

Эдуардо и Женька не расцепили объятия, так и остались стоять, только заходили, не попадая в такт, острые Женькины локти, словно у привязанной к ниткам марионетки.

Время сцепилось в бесконечный локомотив, под метроном бухающего в ушах Натальиного сердца одна композиция следовала за другой.

Снова ускорился темп, скучавшие у стенок встряхнулись и заполнили свободное пространство. В центре зала, всем на рассмотрение, Эдуардо и Женя продолжали танцевать свой собственный, никому не слышный, кроме них, медленный танец, на его плече флагом капитуляции повис Женин шарфик.

Народу в зале осталось совсем немного. Девушки из мясного танцевали друг с другом. Наталья сидела в темном углу и пустым взглядом смотрела на пустое место в центре зала. Она знала, знала, что именно так все и случится, Эдуардо не мог, не мог не обратить на Женьку внимания. Именно поэтому она и позвала сестру на дискотеку. Только вот почему ей так больно? Почему кажется, что в груди кровоточит, рвется на части глупое слабое сердце.

– Быстрей, последний трамвай! – Женя заскочила в дверь и замахала рукой.

Проклиная свои ватные ноги, Наталья сделала рывок и вскочила на подножку.

Клацнула, защемляя край Натальиного пальто, дверь.

Танцующей походкой Женя прошла вдоль пустого вагона и села в последний ряд у заднего стекла. Наталья выдрала пальто из двери и поплелась следом.

На Женькином лице заблуждало странное, неуловимо знакомое выражение. Наталья бухнулась на сиденье с краю и уцепилась за холодный металлический поручень.

– Я и забыла, какие короткие в Калинине трамваи, – сказала Женя, – так гораздо уютнее.

– Калинин гораздо меньше Питера, – сказала Наталья, удивляясь тому, как механически прозвучал собственный голос.

– И люди в провинции гораздо более приветливые, – сказала Женя.

– Меня чуть дверями не прищемило, – пробормотала Наталья.

– Наверное, водитель торопится домой, – сказала Женя и грациозно, как кошка, потянулась всем телом, – к жене и деткам.

– Водитель, к твоему сведению, женщина, – вспыхнула Наталья, припоминая, откуда ей знакомо выражение Женькиной… морды.

Именно такое было у соседской кошки Маруськи, которой мама носила рыбьи кости. После папы кошке доставалось мало, он сам обгладывал их дочиста. Говорил, что настоящий рыбак даст фору любой животине, даже если вся рыба в доме из гастронома. Мама тоже любила рыбу, но над костями не усердствовала, Маруська тоже должна была чем-то питаться, Маруськина хозяйка, тетя Валя, жила на пенсию.

– Натка, ну, не дуйся, – промурлыкала Женя, – твой Эдик правда… душка.