Великий артефакт преодоления счастливой жизни

Как же холодно в вестибюле перед операционной!.. Словно в морозильной камере. Может, это из-за постоянно открывающихся грузовых лифтов, в которых, словно на непрекращающемся конвейере, провозят, вывозят до и после операции пациентов. Какая-то параллельная Вселенная, этот центр на Профсоюзной с его операционной.

За окном шумит огнями город, яркие окна витрин и домов словно соревнуются в праздничном убранстве. Как будто новогодняя иллюминация продлевает день, который, как правило, менее солнечный и светлый в это время года.

Двери, ведущие в операционную, распахнулись, и из них появился очередной, накрытый пеленкой, «страдалец». Я жадно всматриваюсь в верхнюю часть накрытого пеленкой тела: голова открыта, значит, живой. Из-под простынки выскальзывает рука, и я вижу знакомое обручальное кольцо на пальце лежащего на каталке человека.

«Да не угадывал я с размером, запомнил, как забегали к твоей подруге, работающей в ювелирном отделе. Видел, как ты расстроилась из-за больших размеров дефицитных колец, вот и врезалось в память».

Я вспомнила, как в начале наших встреч с Андреем тем жарким интинским летом, опаздывая на очередные посиделки, мы забежали в ювелирный магазин, в котором работала моя подруга, припрятавшая для меня вожделенные и очень модные колечки под звучным названием «поцелуйчики»[41 - Любимое украшение советских девушек, представлявшее собой кольцо с венчающими его двумя небольшими шариками.]. К сожалению, оставленные размеры мне не подошли. «Надо же, а он запомнил!» – вспоминала я, подходя ближе к лежавшему на каталке человеку, машинально трогая на руке свое обручальное кольцо.

***

Инта, июль, 1991 год

– Молодежь, кольца у вас будут? – Работник ЗАГСа быстро осмотрел нашу пару, очень выделяющуюся среди торжественно ожидающих своей очереди на разрешение называться мужем и женой.

– Будут, а как же! – Андрей, словно зашедший в дорогую лавку Гаврош, выудил из кармана золотую мужскую печатку и золотой женский перстенек в форме продолговатой печатки и, с гордым видом оглядев присутствующих, положил их на хрустальный держатель[42 - Специальная церемониальная подставка для колец.].

– Переодеваться будете? Дать время, или вы следующие? – оглядев мой трикотажный вязаный костюм и спортивный костюм Андрея, продолжила свой допрос слуга Гименея. – Ну, допустим, у невесты белый цвет, еще куда ни шло, но красные штаны жениха… Спортом, что ли, пришли заниматься?

– Это «Пума», что вы, – чуть саркастически, но при этом улыбаясь, произнес Андрей. – Давайте уже расписывайте нас, и мы не будем своим присутствием омрачать торжественный бал остальных пар, а то еще передумают, ожидая, – засмеялся он. – Да и гости вон незваные заждались, – он ткнул пальцем в угол, куда-то за спину регистратора гражданских актов.

Женщина, словно большой пингвин с ярко-красной лентой через плечо, медленно развернулась всем телом и, зычно вскрикнув, спряталась за дверь.

Ожидающие невесты подхватили ее вопль в разных тональностях. Визг был настолько сильным и многоголосым, что невесть откуда взявшаяся мышь заметалась по коридору зала ожидания, заставляя невест, подхватив юбки, взгромождаться на стулья. Не всем удавалось это сделать быстро, мешала основная деталь в конструкции свадебных нарядов – пышная фата.

– Вот, а надела бы ты тоже спортивные штаны, справилась бы еще результативней. Слезай, скалолазка моя, – Андрей, заметивший мое молниеносное восхождение на стоявшее рядом кресло, подал мне руку.

– Почему у нас такие странные обручальные кольца? – только и смогла произнести я, поправляя сбившуюся юбку.

– Это спрашивает меня девушка, идущая в ЗАГС в трикотажном белом костюме и салатовых туфлях? – заулыбался Андрей.

Туфли… Во времена талонов брачующиеся получали «свадебный подарок» от государства. После того как молодые подавали заявление на создание новой ячейки общества, им выдавали талоны для новобрачных. Талоны можно было отоварить в одном специальном магазине с расширенным ассортиментом: костюмами для мужчин, как правило, в одном цвете, с рубашкой в одни руки; мужской или женский парфюм советского производства; свадебное платье и обручальные кольца, чаще всего одного размера и фасона; талон в парикмахерскую… Но самым роскошным подарком от государства во всем представленном многообразии были дефицитные женские туфли, которые после свадебного торжества надевались по случаю больших праздников, являясь предметом зависти подруг и сослуживцев.

Возле магазина для новобрачных торчали граждане без определенных занятий. Они скупали излишки талонов от не подошедших по размеру вещей будущих молодоженов, цепко следя за выходящими из магазина счастливцами с обувными коробками. Нам «повезло»: вся предлагаемая текстильная продукция была или мала, или велика, включая и пресловутые свадебные кольца. Оставшиеся два одиноких флакона фабрики «Новая заря» были уже отложены для более удачливых посетителей магазина, и на просторах пустых полок сиротливо стояли две обувные коробки.

– Две пары осталось, – отрапортовала стоящая за прилавком скучающая продавщица. – Будете брать? Через десять минут закрываем на обед, – вальяжно достав верхнюю коробку, сообщила нам она.

Я, уже мысленно представляя себя настоящей невестой в белоснежных туфлях, в предвкушении открыла ее – и… – о боги! – наткнулась на вырвиглазного ядовито-зеленого цвета туфли.

– Уж лучше бы тогда мыльницы, – недоуменно сказал Андрей. Но вариантов не было. Так в них и расписались.

***

Москва, январь, 1998 год

Трое суток, которые Андрей находился в реанимации, я провела в мучительном ожидании. Самые сложные и навязчивые вопросы выедали меня пустотой ответов на них: как я ему скажу, что он без ноги? как он это воспримет? как такой большой спортивный человек вдруг вынужден стать беспомощным и слабым? как он мог не рассказать о реальном положении дел со своим здоровьем? зачем нам нужны были тогда эти дурацкие новогодние подарки? как?.. как?.. как?..

«Как же я не люблю новогоднее время», – стучало в голове азбукой Морзе.

Послеоперационный блок можно было посещать десять минут, да и то лишь, чтобы посмотреть через стекло на спящего, резко осунувшегося мужа. Все остальное время, в ожидании, когда Андрей придет в себя, я проводила в холле больничного вестибюля до его закрытия, потом бродила по вечернему городу и тянула время до момента, пока заступившие в ночную смену сердобольные медсестры не запустят меня в знакомый процедурный кабинет с лаконичным названием «клизменная», на кушетке которого я коротала ночь.

Выходя на рождественские улицы ночного города, я словно оказывалась в другой реальности. В преддверии праздника московские власти, словно соревнуясь в оригинальности, не скупились на электрические гирлянды и фигуры, обильно украшая витрины и аллеи парков. Приветливо освещенные праздничным убранством окна многоэтажных домов напоминали мне маячки для спешащих домой горожан.

– Надя? – какая-то бабушка около подъезда окликнула меня.

Я и не заметила, как, выйдя из клиники, машинально оказалась возле дома нашей московской квартиры. В свое время, мечтая о ней, мои родители, оплатив первый кооперативный пай[43 - В Советском Союзе в крупных городах были распространены жилищно-строительные кооперативы (ЖСК), которые создавались с целью строительства и эксплуатации за свой счет благоустроенных жилых домов. Для образования кооператива в Москве каждый член ЖСК вносил пай, размер которого не мог быть меньше сметной стоимости отдельной квартиры. Ее площадь зависела от количества членов семьи, но по закону не могла превышать 60 м2. Мои родители внесли пай, равный половине стоимости московской квартиры, а чтобы заработать оставшуюся сумму, поехали на Север. К моменту моего рождения, после смерти мамы, вместо трехкомнатной квартиры нам досталась двухкомнатная, на оставшихся членов семьи. – Прим. авт.], отправились поднимать Крайний Север. Хорошо, когда идеология страны покорителей северных широт совпадает с простыми человеческими желаниями заработать к рождению долгожданной дочери квартиру. В нашей с отцом истории временное после смерти мамы стало постоянным.

– Как ты живешь, детка? Отца твоего я иногда вижу, приезжает обновлять ваши документы, жив ли он, здоров? Давно не видела с тех пор, как пять лет назад въехали к вам новые квартиранты. Хорошие люди, спокойные. А я по другую сторону лифта проживаю, дети забрали за внуками доглядеть, – бабулька поправила пуховой платок. – Тебя я помню, маленькую, привозил отец поначалу, ремонт делал в квартире, я за тобой приглядывала на детской площадке во дворе. Да, горе-то какое… хорошая женщина была мамка твоя, ты на нее лицом схожа, чисто копия, я сразу признала. А ты в девках или замужем? Детки есть?

– Есть, две дочери и муж, – сказала я, открывая дверь ей в подъезд. – Давайте помогу донести ваши сумки, – перевела я тему, уходя от дальнейших расспросов.

Проводив любопытствующую старушку до лифта, я, обойдя дом, какое-то время пристально вглядывалась в окна квартиры, где должно было пройти мое детство. Возможно, живи я здесь, иначе бы сложилась моя юность, все перспективы и проблемы можно было бы уложить в более ровную канву на старте жизни. Но также, возможно, я не встретила бы Андрея, и класть эти вещи на весы сравнения было невыносимо. В чужих, когда-то родных мне окнах горел свет, за шторами виднелась украшенная елка. Зажглись гирлянды, и собравшаяся за столом семья окунулась, наверное, в свое нехитрое житейское счастье, свободно расположив его в пространстве, предназначенном для чужой, несбывшейся семейной истории.

***

Послеоперационные палаты конца прошлого столетия в России были ярким отражением перестроечного выкорчеванного мира. Денежные вливания в бесплатные медицинские льготы не могли кардинально изменить ситуацию в одной из самых упадочных медицинских отраслей – онкологической.

Сидя в вестибюле больничного здания в ожидании возможности навестить Андрея, я с интересом разглядывала выходящих, словно из преисподней, людей. Наблюдая за эмоциями на их лицах, я уже могла определить, что их может ждать и какой путь они выберут.

Как сложится судьба тех, кто, весело сбегая по ступенькам, обнимает ожидающих родственников? Воспользуются ли они этой удачей? Поставят ли ее, как статую, на корму своего корабля жизни? Смогут ли поплыть против ветра, наперекор всем обстоятельствам, или, оберегая себя, будут дрейфовать по течению? Что ждет тех, кто, выходя, отводит глаза от вопросительных взглядов близких? Найдут ли силы начать выплывать, таща свой погрязший в прибрежном иле баркас к воде, в надежде поднять свой парус?

И лишь лица иных были красноречивее других: они уже понимали, что лодку не поставить на воду, но оставшийся скарб на ней надо разобрать – успев оставить память. Есть ли смысл цепляться за вещи и прочие материальные ценности, за изжившие себя отношения, когда на кону так мало времени для сортировки?

***

Москва, январь, 1998 год

Андрей сидел на инвалидной коляске. Казалось, будто он поджал одну ногу под себя, согнув в колене – эта его привычка садиться так за стол всегда меня веселила: ну как можно есть в таком положении, разве это удобно?

– Вот видишь, теперь ты меня не спросишь о неудобстве, – с улыбкой пытаясь развернуть ко мне коляску, произнес Андрей. – Вот новый мой каретт, садись, прокачу!

Он явно пытался шутить, пристально вглядываясь в мое лицо, словно ища ответы на мучавшие его вопросы. Ответы, на которые я отвечала ему каждый день, сидя у его постели в реанимации, разговаривая с ним в надежде, что он слышит меня. В те дни я, словно клещами, вцепилась в него своими словами поддержки и веры, как будто держала канат над пропастью, на котором, ухватившись с другой стороны, висел мой муж. Мне было все равно – в каком состоянии он мог выползти на равнину из бездны.

***

– Какая ты смелая, или словно не понимаешь ничего, – видя, как мы собираемся на прогулку в больничный парк, полушепотом бубнит раскладывающая таблетки старшая сестра. – Ты диагноз-то его хорошо прочла? – приблизившись ко мне вплотную, шепчет, не унимаясь, она.

Я упорно отвожу взгляд в сторону. Андрей, как всегда, рассказывает веселые истории, собирая вокруг себя пациентов из других палат:

– …Ну и, радостный, захожу я домой с этой желанной коробкой, вырванной и выстраданной в очереди за выброшенным дефицитом. Помнишь, Бульк, как мы тогда хохотали?

– А то! – с азартом подхватываю я. – Было весело, мы эту коробку потом всем гостям показывали, как иллюстрацию к твоей доверчивости. Как ты сразу не посмотрел в нее?! Ехал с ней трое суток из Москвы в Инту, радостно упаковав в чемодан.

– Что было-то в вашей коробке? Заинтриговали, – неожиданно спрашивает старшая медсестра.

– Были в ней, – тоном гусляра-сказителя говорит Андрей, театральным взглядом обводя слушателей, – чудесные осенние мужские туфли немецкой фирмы «Саламандра»! Шикардосные, слов нет, но было одно «но»: обе туфли на одну ногу! – хохочет муж.

Вместе с ним заливается в смехе набитая новыми друзьями-пациентами палата.