Еда

– Так ты перекуси чем-нибудь, пока на столе.

– Я хотела – Рима положила в морозильную камеру куриный окорок, захлопнула дверцу, и подошла к столу – я хотела, чтобы мы… чтобы мы покушали у нас сегодня, с подружками перед школой, можно?

– В смысле покушали у нас? – недоуменно, глянул исподлобья отец.

– Ну… я им пообещала вчера просто – она плавно понурила голову, и спрятала за спиной руки.

– А с какого перепуга я должен их кормить? – спросил он довольно спокойно, но с таким выраженным недопониманием, будто его просят выплатить чужой кредит.

– Ну, они ведь не часто, пап. А я каждый день почти у них ем. А бывает по два раза и по три даже – тут ее голос задрожал, видимо от понимания того, что отец ей все-таки откажет – а они только раз в год у нас бывают…

– А мне и одного раза не надо – он повысил тон – Кто тебя заставляет у них есть? Я? – и ткнул себе в грудь пальцем.

– Ну, блин…

– Не блинкай мне тут – совсем уже криком разошелся отец – блинкает она мне. Что, у тебя друзья существуют для того, чтобы кормить их?!

– Друг познается в еде, ты ведь сам говорил! – силившись не заплакать, на грани грубости, отпарировала ему дочь.

– Не в твоем возрасте – по слогам прокричал Николай. – Еда – эквивалент труда! И когда ты будешь трудиться – он стукнул по столу – вот тогда и корми, кого хочешь.

– Что посеешь то и сожрешь, доченька – добавила по-матерински, мягким голосом Марфа, теребя в руках тряпку – тут отец полностью прав и с ним не поспоришь. Одно дело, ты у нас кормишься – дочь родная, а другое – твои друзья, незнакомые нам люди.

– Ну мам…

Ее перебил, неожиданный звонок в дверь – вот и видимо, подружки поспели.

Николай всполошился как наркобарон, почуявший облаву спецназа. Разговор с дочерью на предмет еды, естественно отошел на второй план. Напуганный, он резко встал в полный рост, отправив в нокаут своей огромной задницей стул, сделал неопределенный шаг влево, потом дернулся вправо, схватил со стола полуметровый кабачок, одним большим шагом примкнул к гарнитуру, выдвинул ящичек и поместил туда овощ. Тем временем, не менее суетливая Марфа, словно при пожаре, заметалась вдоль стола, не зная за что взяться в первую очередь. В конце концов, ее выбор пал на печенья: она собрала в охапку все пакетики, и швырнула под стол, спрятав их за низко-свисающей скатертью. Затем опять заметалась.

– Кофе! – подсказал ей Николай, резво неся к холодильнику кефир и три банки сгущенки.

Марфа отреагировала молниеносно, и кофе был оперативно спрятан за дверцей антресоли.

– А ты что стоишь? – параллельно, нагружая предплечье полуфабрикатами, упрекнул Николай свою дочь, занявшую его недавнишнюю роль наблюдателя. Но Рима проигнорировала отцовский вопрос, оттопырив локти, она поднесла ладони к лицу, и безмолвно заплакала.

Тут же, раздался повторный звон, за которым последовали два настойчивых стука. Родители ускорили темп, а к Римминому плачу добавились всхлипы. Марфа открыла второй антресоль, который был пуст, встала между ним и Николаем, и одной рукой принимая безразборно продукты от мужа, другой заполнила ими два стеллажа. Последним штрихом – с усилием придавила дверцу.

– Фу, управились – выдохнул отец, упершись руками на край пустого стол – Ну, чего стоишь? – обратился он к дочери – иди открывай. Скажи, у нас нечего жрать. Пусть дома едят.

Терпение лопнуло.

– Да, чтоб вы сдохли! – сорвалась Рима.

– Что ты сказала? – будто бы не расслышал отец.

Рима в истерике, выскочила из кухни, подбежала к входной двери, и резко открыла ее – за порогом стояли подружки.

– Девочки, я никуда сегодня не пойду! – без объяснений захлопнула дверь прямо у них перед носом, и Разревевшись надсадно, ринулась к себе в комнату, где  обрушилась на кровать, пропитывать слезами подушку. Ее обуяли непреодолимые чувства жалости к себе и ненависти к своим жадным родителям, а вслед за этим  –  появился нарастающий страх, за недавно высказанные ею пожелания в их адрес. Но спустя пару тройку горемычных минут, когда на уме прояснилось, что ни утешать, ни ругать ее, никто идти не собирается, как бы громко она не ревела, плач приутих и лишь иногда, прорывались отрывками всхлипы.

Словно после беспробудной пьянки, она с трудом отлепила от подушки лицо, одутловатое, черное от потекшей туши, относительно выпрямилась, и, помогая руками, сложила ноги в позу лотоса; от такой растяжки, на правое бедро сверху ей стало больно давить, и Рима вспомнила, что в этом кармане у нее находится плиточка пористой. Сцепкой двух пальцев, она вытянула чуть подтаявшую шоколадку, сорвала до половины этикетку, и засунула в рот пятую часть бежевой плитки.

Впрочем, пусть под конец рассказа, там она и останется. Челюсти не успели сойтись. Только дрогнули зубы, как на бедную Риму опять нахлынула горькая скорбь по утраченной возможности пригласить к столу своих подружек.  Еще долго сидела она так, молча хныкая,  и трясясь с шоколадкой во рту, пока черные слезы, стекавшие по щекам, и скользившие извилистыми линиями по светлой поверхности «пористой», окрашивали ее в цвет тульского пряника.