Отныне и в Вечность. Червивое яблоко 3

Люкс подпрыгнул на месте. С его палаша сорвалась молния и с чудовищным грохотом ударила в заводь прямо впритирочку к надвратной башне. В башню из воды ударил столб огня, пара, грязи и камней. Люкс кинулся к Манон и сгреб ее в охапку.

– Ты цела?.. Ты не ранена?.. Ты цела?.. да не молчи ты, отвечай!

– Цела я, цела… вроде бы… отпусти меня, ты сам меня, скорее, сломаешь.

Люкс опустил на Манон забрало и повернулся к надвратной башне.

– Эй, вы, там. Открыть ворота и предоставить мне стрелявшего. Даю минуту. Не выполните – ворота вышибу, и всех до единого повешу на стенах замка.

И в этот миг позади него на землю повалился Оле. Скользнувшая по шлему Манон стрела торчала у него под левой ключицей.

В донжоне, в надвратной башне и на стенах слышались крики и лязг палашей, Впрочем, они тут же стихли, запорная решетка взвилась вверх, и ворота распахнулись, Путь в замок был свободен.

– Скаврон, идешь первым и смотри в оба, – скомандовал Люкс. – Потом Мадлен с Нодем. Нодь, я тебя умоляю, смотри там… Потом я понесу Оле. Парнишка очень плох, я его жизнь еле держу. А ты, Кувалда… где Кувалда?

– Поскакал к баррикаде, – отозвался Нодь. – Там какая-то дрымба летучая плюхнулась. Прямо по воздуху прилетела. Там бой идет!

– Вот… трах-тибидух и протуберанец мне в глотку! Стою, как… в раскорячку. И Кувалде надо б помочь, так тут Оле. Умрет парнишка. Ладно, надеюсь, Кувалда с Зернышком справятся. Нодь! Пошли туда кого-нибудь. Станет худо – пусть отходят к замку. Все в замок, и осторожнее там.

Однако за воротами их ожидала полная благодать и совершенное благолепие. Прямо посредине двора валялось несколько раскромсанных палашами тел, а чуть подальше корчился на земле связанный по рукам и ногам человек с белыми от ужаса глазами. Человек мычал что-то невнятное и дергал ногами, одна из которых была в ботфорте, а другая босая – видно, содрали, когда вязали.

Замковые кнехты вперемешку с челядью толпилась по обе стороны от надвратной башни. При появлении Манон все они повалились на колени – челядь с радостными воплями, кнехты с покаянным стенанием. На ногах остался один только кряжистый седоусый кнехт с шеей, наспех перевязанной окровавленной тряпкой – видно, ткнули сзади ножом. Седоусый хотел что-то сказать, но только скривился, пожал беспомощно плечами, тоже опустился на колени и положил под ноги Манон окровавленный палаш.

– Эй, кто-нибудь! Живо, в трапезную кипяток, вино, жаровню с углями, утюги и чистое полотно, – Манон явно понаторела в медицине за время путешествия и командовала с полным знанием дела. Челядь со всех ног кинулась исполнять приказанное.

Скаврон неприязненно ожег глазами седоусого.

– Оружие подбери, что ж ему, благородному, в пыли валяться? – пробурчал он. – После расскажешь, как дошел до жизни такой. Сейчас не до тебя.

Седоусый беспомощно пожал плечами, но с колен поднялся и палаш подобрал.

Манон медленно приблизилась к пленнику и нагнулась над ним, чуть ли не ткнувшись лицом в его перекошенную от страха физиономию, и все ее чувства явственно отражались на ее лице.

– Ну, слуга мой доверенный, честный, неподкупный, как жизнь течет с молодой женой? Ты, я слышала, уже себя сейчас так и называешь – пакатор Монпари?

У бедняги от ужаса закатились глаза.

– Госпожа… госпожа… – предостерегающе зачастил Скаврон, – Ты иди, госпожа, Посмотри, как там Оле, может, Люксу надо что-нибудь? Конечно, Люкс есть Люкс, но – мало ли. А с этим, с пакатором новоиспеченным и счастливым молодоженом мы тут сами разберемся. По-свойски.

Манон опомнилась, судорожно перевела дух и оглянулась на двери трапезной, в которые Люкс с Нодем как раз вносили неподвижное обмякшее тело Оле.

– Ладно, – сказала она. – Ты, наверное, прав. Только сперва вы его допросите. Пусть все расскажет в подробностях. И прилюдно. Записывать кого-нибудь посади. И свидетели чтобы после расписались.

Манон круто развернулась и пошла к трапезной.

– Госпожа… – сказал ей в спину седоусый. Манон остановилась и, не поворачиваясь, буркнула:

– Что тебе?

– Обо мне суди, как считаешь нужным. Что присудишь, то и приму безропотно. А у парней перед тобой вины нет. Мы думали… они думали ты мертвая. Вот перед Скаром мы все виновны до единого.

– Кому Скар, а кому Скаврон, – вскинулся кузнец.

– … Скавроном, – соглашаясь, кивнул седоусый. – Перед Скавроном есть наша вина. Большая. Поверили мы, что это он тебя убил. Очень уж все было убедительно представлено. Вот и сейчас тоже. Глядим – как же так? Вроде бы ты, но ведь ты мертвая? Нежить, что ли? Да еще и Скаврон с тобой, о котором нам было сказано, что его повесили. Вот когда эта сволочь в тебя из лука стрельнула, да еще в лицо твое незащищенное целясь, тогда у нас будто пелена с глаз свалилась. Тут уж мы… ребята взяли его с приспешниками в оборот. А уж как нам перед тобой, Скаврон, свой грех замолить – ума не приложим. Прости нам наши злые про тебя мысли и слова, если сможешь.

Манон, не отвечая, пошагала к донжону, а Скаврон посмотрел на седоусого исподлобья и пробурчал, ткнувши пальцем в сторону трапезной:

– Как говорится, Он простит. Он светлый и милостивый, кому и прощать, как не ему? Если бы не он, нас с госпожой уже в живых не было бы. А я обыкновенный человек. И крики ваши у меня забыть не получается. Все, что в яму мне кричали, помню, и что вслед вопили, когда уводили меня отсюда в цепях, тоже помню. А мысли мои бессильные там, на полюсах, бессонными ночами были такие: как же это они все так? Они же меня с детства нашего общего босоногого знают? Как они могли поверить, что я предатель и душегуб?

Скаврон махнул рукой и отвернулся, пряча заблестевшие глаза.

– Подымайте гада и волоките в донжон в оружейную палату. Пусть выбирает, сволочь, какой смертью умирать. Все туда идите, чернила несите, бумагу, чтобы все было честь по чести… А ты, сволочь, подскажи-ка мне быстренько, где она, женушка моя любящая? Что ж она так скромничает, на глаза супругу не показывается? Да, мужики, кляп-то у него из пасти выньте.

– Это не я! – завопил тот истошным голосом, как только рот его освободили от кляпа. – Не я! Это все она! Она меня подстрекала и запутала. И договоры-переговоры со злодеями вела она. Я ни при чем, я только исполнял. Она и меня, падла, кинула, в Вупперталь усвистала, и с тамошней какой-то шишкой запредельной, говорят, теперь живет в любовницах, а я… я… я не хотел…

Во двор галопом влетел Кувалда, кубарем слетел с гиппа и заорал:

– Скаврон! Бросай это дело, потом, все потом, где Манон?

– В трапезной. Там Люкс при Оле раненом, а она на подхвате, когда надо что-нибудь организовать. Ты что заполошный такой, будто привидение увидел?

– Если бы привидение. Помнишь, мы с Манон рассказывали тебе о нашем общем пронырливом друге?

– Генрике, что ли?

– Генрик не проныра. Проныра – это Лис. Так вот, прилетели сюда десятка два-три орденских монахов и кромешников, а командовала всей этой шоблой некая личность в рясе аббата.

– Этот… Лис? – ахнул Скаврон.

– Он, паскуда.

– А он тебя узнал? Хотя тебя не узнать невозможно. Ну и что с ним?

– Ушел, поганец. На летучке и ушел.

– А что с теми, как ты говоришь, с шоблой?

– Зернышко молодец. Он там из местных крестьян засаду устроил – любо-дорого. Как ударили с тыла по сволочам. Так, где, говоришь, Манон? В трапезной? Где это?

Скаврон повернулся к седоусому.

– Начинай допрос подонка, я сейчас приду. Все записывай по его словам. – Скаврон пнул пленника в бок. – Рассказывай все, как есть. И не виляй, вонючка. Я скоро вернусь. И если мне твои слова не понравятся – пеняй на себя. Не просто убью, в мешок с голодными крысами посажу.

4

В смутном свете ночника ее тело отливало перламутром и было не красивым даже, нет, а именно что роскошным. Да. Роскошным. Иначе и не назовешь.

Она лениво играла пальцами его правой руки, а потом потянула его ладонь вниз и возложила ее – именно возложила! – на себя, на свое тело, прижала ее к себе так, что пальцы провалились внутрь, во влажную и теплую глубину.