Кощей бессмертный

Кощей бессмертный
Народное творчество (Фольклор)

«В неведомых землях, на горах, на водах, не в наших городах, на море, на Океане, на острове Буяне, стоит дуб зеленый, под дубом бык печеный, в боку у него нож точеный, на блюде чеснок толченый; с одного бока режь, с другого макай да ешь. И это еще не сказка, только присказка. А кто сказку будет слушать – тому соболь, куница да красная девица, сто рублей на свадьбу да пятьсот на гулянье…»

Народное творчество

Кощей бессмертный

В неведомых землях, на горах, на водах, не в наших городах, на море, на Океане, на острове Буяне, стоит дуб зеленый, под дубом бык печеный, в боку у него нож точеный, на блюде чеснок толченый; с одного бока режь, с другого макай да ешь. И это еще не сказка, только присказка. А кто сказку будет слушать – тому соболь, куница да красная девица, сто рублей на свадьбу да пятьсот на гулянье…

Было у царя с царицей три дочки, а сына-наследника так долго не давал им Бог, что они совсем изгоревались и всякую надежду потеряли. Наконец, родился у царицы сынок. Назвали его отец с матерью Иваном-царевичем, любили и берегли несказанно. Царь сыночка всегда сам убаюкивал; качает люльку и поет:

Баю, баюшки, бай!
Скорей глазки закрывай.
Будешь, Ванюшка, большой
Награжу тебя женой,
Ненаглядною красою
С золотою косой –
Марьей Моревной.

Она за морем живет,
Там, где солнышко встает.
Она утренней росой умывается,
Пестрой радугой-ширинкой утирается.
Оттого она белее белой пены морской,
Ее оченьки яснее светлых звездочек.

Каждый вечер пел сынку царь эту песенку. Споет раз-другой – глядь – уж и заснул сынок сладким сном.

Время идет да идет, а Иван-царевич растет да растет – точно тесто на опаре поднимается. Каковы другие ребята в десять лет – он в два года таков, каковы другие в двадцать – он такой по пятому году… В ту пору стряслось над Иваном-царевичем великое горе: померли его родители в один день, в один час, и остался он сам хозяин и в доме, и в царстве, и над тремя сестрами старшими.

Раз сидит Иван-царевич в своем зеленом саду задумавшись, пригорюнившись, вдруг затмила свет черная туча, ветер завыл, деревья к земле приклонилися, затряслась, застонала мать-сыра земля – и явились перед царевичем три добрых молодца: Ясный Сокол – птичий царь, Медведь – звериный царь да Змей – змеиный и рыбий царь. «Здравствуй, Иван-царевич, над своей семьей старший! Мы к тебе с добрым словом за хорошим делом: выдай за нас твоих сестриц замуж. Все мы трое – родом тебя не ниже, богатством не беднее». Говорит им Иван-царевич: «Я со своих сестер воли не снимаю: им за вами жить. Коли они согласятся, и я с вами породниться рад». Сестры-царевны согласились. У царей не пиво варить, не вино курить: веселым пирком за свадебку – и вышла старшая царевна за Ясного Сокола, средняя за Медведя-царя, а младшая за Змея-царя.

После свадьбы вскорости стали зятья с молодыми женами домой собираться, стали Ивану-царевичу за его привет да за ласку благодарствовать. Птичий царь дает ему воробьеныша, звериный царь – крысеныша, а змеиный царь – лягушоныша. Говорят: «Захочешь, дорогой зять, сестер проведать, нашей хлеб-соли отведать – пусти вперед себя этих наших ответчиков: они тебя до нас прямой дорогой доведут». Распрощались и уехали в свои царства.

Остался Иван-царевич в своем дворце один-одинешенек; из горницы в горницу ходит, по зелену саду бродит, а сам все думу думает: «Скучно, грустно молодцу коротать век одному! Обещал мне батюшка невесту, ненаглядную красоту Марью Моревну. А где она? Пора уж мне свет повидать, людей посмотреть, себя показать. Поеду-ка я на все четыре стороны, отыщу свою суженую».

Сказано – сделано. Оседлал Иван-царевич своего добра коня, хотел было уж ехать, куда глаза глядят: на все ветры буйные, на все вьюги зимние, на все вихри осенние – да задумался. «Где мне Марью Моревну искать, в каких землях, в каких городах? Велик белый свет, вовек, его весь не объедешь. Поеду-ка сперва зятей навешу; они хитры-мудры, по горам, по долам, по глубоким пропастям бродят, выше облаков носятся, по глуби синя моря плавают – не знают ли, где моя суженая».

Сел Иван-царевич на своего коня и пустил вперед воробьеныша. Воробьеныш вперед летит, с куста на кустик, с деревца на деревце перепархивает – насилу поспевает Иван-царевич за ним во всю конскую прыть…

Ехал он, ехал – долго ли, коротко ли, низко ли, высоко ли, близко ли, далеко ли, день коротается, ночь надвигается – и выехал на широкую поляну. А середь той поляны стоит двор – что царство, дом – что город. Из ворот выбежала его старшая сестрица; брала брата за руки белые, целовала в уста сахарные, вводила в белокаменные палаты, за столы дубовые усаживала. «Ах, братец родимый, что долго не бывал? Мы с мужем об тебе давно соскучились». Тут вошел и его старший зять Ясный Сокол – птичий царь, и началось у них веселье: стали они гулять, стал зять Ивана-царевича угощать… Пировали три дня, три ночи – напоследок начал Иван-царевич отпрашиваться: «Отпусти меня, милый зять, куда мне путь лежит». «А в какую сторону, Иван-царевич, ты свой путь держишь?» «Еду я искать свою суженую, Марью Моревну, ненаглядную красу, родителем мне пообещанную. Не знаешь ли, где ее царство?» Задумался Ясный Сокол – птичий царь. «По всему, кажись, белому свету я летал, а про Марью Моревну, твою суженую, и не слыхивал». Вышел он на высокое крыльцо, свистнул молодецким свистом, крикнул-гаркнул громким голосом: «Эй, вы, слуги мои верные, птицы, летучие, собирайтесь, слетайтесь на широкий двор, держите мне ответ без утайки!»

Не черные тучи со всех сторон надвигалися, – слетался весь птичий народ, собралось птиц видимо-невидимо. Спрашивает их Ясный Сокол – птичий царь: «Все ли вы собрались сюда?» «Все до единой малой пичужки». – «Кто из вас, слуги мои верные, знает, где царство Марьи Моревны, ненаглядной красы, моего зятя суженой?» Молчит весь птичий народ, большой за среднего хоронится, средний за малого прячется, а от малого ответа нет – никто не знает, никто об Марье Моревне и не слыхивал.

«Прости, Иван-царевич; рад бы, да не могу я услужить тебе, – говорит Ясный Сокол – птичий царь. – Съезди к другим твоим зятьям: они не знают ли, где искать твою суженую».

Иван-царевич с сестрой, с зятем прощался, живо в путь собирался; сел на своего доброго коня и пустил вперед крысеныша. Крысеныш вперед бежит, меж кореньев, камушков шмыгает – насилу Иван-царевич за ним во всю конскую прыть поспевает. Долго ли, коротко ли добрался царевич до двора другого своего зятя, Медведя – звериного царя. Зять с сестрой ему обрадовались; обнимали, целовали, всякими яствами, питьями угощали. А как стал он зятя про Марью Моревну спрашивать – царь Медведь отказывается: «Не знаю, – говорит, – никогда и не слыхивал. Соберу сейчас весь звериный народ, может, кто-нибудь и знает, где твоя суженая».

Собрались на царский двор все звери со всего света до самого малого мышоночка – только и из них никто не слыхивал про Марью Моревну.

Нечего делать, выпустил Иван-царевич лягушоночка и поехал за ним к третьему своему зятю – Змею. Лягушонок вперед скачет – насилу за ним Иван-царевич во всю конскую прыть поспевает. Долго ли, коротко ли доехал он до синего моря; на берегу стоят палаты белокаменные, серебром-золотом, скатным жемчугом изукрашенные. Только подъехал Иван-царевич – выбежала на крыльцо его младшая сестрица, а за ней и ее муж, добрый молодец, змеиный и рыбий царь вышел. Стали они царевича обнимать, целовать, брали его за руки белые, вводили в палаты белокаменные, сажали за столы дубовые, за скатерти браные. Угощали дорогого гостя три дня, три ночи, напоследок говорит Ивану-царевичу зять: «Слышал я, что ты ищешь свою суженую, ненаглядную красу Марью Моревну?» «А откуда тебе-то ведомо?» – спрашивает Иван-царевич. «Мне ли, змеиному царю, не знать, что делается на свете; только одного не знаю, где живет Марья Моревна. Пойдем на крыльцо, сегодня я приказал собраться всем моим подданным-ответчикам. Не знает ли из них кто».

Вышли они на высокое крыльцо – и диву дался Иван-царевич: сколько кругом глазом окинешь – по всей земле змеи и всякие гады кишмя кишат, от рыбьих голов в море воды не видно… Спрашивает своих подданных Змей-царь: «Ой вы, слуги мои верные, правдивые ответчики! Не знаете ли, где царство неописанной красы Марьи Моревны, моего зятя суженой?» Молчат все змеи, гады и рыбы; большой за среднего хоронится, средний малым прикрывается, а от малого ответа нет… «А все ли вы собрались по-моему приказу?» – спрашивает Змей-царь. «Нет, государь, не хватает еще самой старой колченогой Лягушки, она что-то замешкалась».

Глядь, а Лягушка тут как тут, ползет, еле ноги волочит. Как закричит на нее Змей-царь: «Где ты, старая тварь, пропадала? Почему по-моему приказу вовремя не явилася?» «Ох, прости, государь! Больно далеко была, у самой Марьи Моревны золотой косы, неописанной красы – там, где солнышко восходит из-за синя моря. Сватаются за Марью три чужестранных богатыря – пришлось было мне, старухе, у нее сватьей быть». «Ну, Иван-царевич, дорогой зятюшка, – говорит Змей-царь, – вот тебе от меня Лягушка в помощницы; она тебя и проведет, куда тебе надобно, она тебя и уму-разуму научит, как добыть Марью Моревну. Поезжай за невестой, коли не боишься». «А как к Марье Моревне добраться, – спрашивает Иван-царевич у Лягушки, – на коне надо ехать или пешком идти?» «Нет, царевич, к ней ни конем не доедешь, ни пешком не дойдешь; надо плыть через сине море. Возьми с собой еды на месяц да стеклянную банку и приходи на берег».

Вскорости пришел Иван-царевич на берег, смотрит: Лягушка с сенной стог раздулась, спрыгнула с берега в воду – точно корабль плавает. «Ну, царевич, садись мне на спину, поплывем скорее; коли хочешь добыть Марью Моревну, мешкать некогда».

Плывет Лягушка с царевичем на спине, будто корабль по ветру несется; день коротается, ночь надвигается, ночь проходит, из-за моря солнышко выходит… На тридцатые сутки подплыла Лягушка к царству Марьи Моревны: «Слезай, Иван-царевич, на берег; посади меня в стеклянную банку и неси с собой в город твоей суженой. Я тебя доброму научу». Вымолвила это Лягушка, перекувырнулась – и стала опять маленькой.

Иван-царевич пришел в большой город и попросился ночевать у бабушки-задворенки. Спрашивает его бабушка-задворенка: «Откуда ты, добрый молодец, каких родов, из каких городов, как тебя по имени зовут?» Он ей все о себе рассказал. «Ах, Иван-царевич, – говорит бабушка-задворенка, – в какое ты время явился! Ведь наехали сюда три сильномогучих богатыря из бусурманских стран к нашей царевне Марье Моревне свататься, и завтра будет между богатырями смертный бой. Кто других победит – тот и Марью Моревну за себя возьмет; а тебе, Иван-царевич, куда против них выйти: они в день едят по пяти коров, выпивают вина по пяти чанов». А Лягушка Ивану-царевичу из банки квакает: «Ничего, Иван-царевич, ложись-ка спать, завтра тебе рано вставать; утро вечера мудренее. Коли Марья Моревна – твоя суженая, так суженой и конем не объедешь. А про чужестранных богатырей не очень думай, мало ли что! Была, сказывают, у нашего царя корова обжорлива: по стогу сена враз поедала, пруд воды одним духом выпивала, а всего только, что обожралась да и лопнула».

Поутру Иван-царевич встал ранехонько, умылся белехонько, – снарядился и пошел к обедне. Пришел в церковь, образам помолился, на все стороны поклонился.

Марье Моревне в особицу; стоят они рядом да Богу молятся. На отходе обедни – она первая под крест, он – вторым за ней. Стали из церкви выходить – он с Марьи Моревны глаз не сводит, – что за невиданная краса: алый цвет по лицу расстилается, белый пух по груди рассыпается, видно, как кровь из жилочки в жилочку переливается. И она на царевича украдкой поглядывает: какойтакой чужестранный красавец проявился: кудри черные, очи соколиные, брови соболиные, ухватки молодецкие!

На широкой площади стали бусурманские богатыри между собой за Марью Моревну смертным боем биться. В первый день младший богатырь со средним схватился, долго бились и копьями долгомерными и мечами булатными и топорами тяжелыми, наконец, повалил средний богатырь младшего, насел на него, распорол ножом его грудь белую, вынул из груди ретиво-сердце и подносит Марье Моревне на ладони… Не стала глядеть Марья Моревна, отвернулась и ушла в свой дворец. А Иван-царевич пошел к бабушке-задворенке. «Что, царевич, видел Марью Моревну?» – спрашивает Лягушка. «Видел, и вовек не забуду». – «Ну, не печалься; теперь из трех ведь только двое богатырей против тебя осталось».

На другое утро встал Иван-царевич рано, умылся, нарядился. Богу помолился, на все четыре стороны поклонился и пошел в церковь к обедне. Отстоял обедню, как вчера, идет на выход сзади Марьи Моревны; вдруг обернулась она и спрашивает: «Ты скажи, чужестранный гость, каких ты родов, из каких городов, как тебя по имени зовут, почему ты в церкви рядом со мной становишься?» Отвечает ей Иван-царевич: «Потому, ненаглядная краса Марья Моревна, я в церкви рядом с тобой становлюсь, что ты моя суженая». И рассказал все о себе: какого он отца сын и как ему отец Марью Моревну в жены обещал. «Ах, Иван-царевич, ведь и мне мой отец тебя в мужья прочил, и вышла бы я за тебя с охотою, да что теперь делать: эти бусурманские богатыри все мое войско побили и меня силком берут». «Ничего, не бойся, Марья Моревна, ненаглядная моя красота, – говорит Иван-царевич, – вот сегодня из трех твоих женихов только один живым останется, а с последним я и сам, Бог даст, завтра справлюсь».

Начался на площади между бусурманскими богатырями второй бой из-за Марьи Моревны. Одолел старший богатырь, убил супротивника. «Теперь, – кричит, – ты моя, Марья Моревна, никому тебя не уступлю!» А Иван-царевич вышел вперед и говорит: «Нет, погоди. Не зван на пир – хлеб-соль кушаешь; не поймав, белую лебедь рушаешь. Надо еще тебе завтра со мной из-за Марьи Моревны переведаться!» «Ах ты, комар! Да мне супротивник еще не родился. А тебя на одну руку сейчас посажу, другой прихлопну – только мокренько станет». «Не насильничай, бусурманский богатырь, – говорит Марья Моревна, – видишь, перед тобой Иван-царевич безоружен стоит. Бейся с ним завтра, коли не боишься».

Пришел Иван-царевич к бабушке-задворенке: «Ну вот, теперь один тебе супротивник остался, – говорит Лягушка. – Выходи завтра против него смело; только чтоб был у вас не конный, а пеший бой, да меня с собой возьми за пазухой».

На третье утро встал Иван-царевич, сходил в церковь к обедне, с Марьей Моревной повидался и вышел на широкую площадь. На другом конце бусурманский богатырь на коне, словно сенная копна сидит. «Погоди, – говорит ему Иван-царевич, – видишь, я пеший; только два дня, как из-за моря приплыл, – не нашел еще себе коня богатырского. Давай вровень, пешими, биться!» Бусурманский богатырь подъехал, слез с коня, и только было на Ивана-царевича кинулся, чтоб его мечом разрубить, – подвернулась ему под ногу Лягушка, что у царевича из-за пазухи выскочила, поскользнулся богатырь, покачнулся, руками взмахнул… А Иван-царевич на тот случай догадлив был: разогнал по жилам свою кровь горячую, дал простор ретивым плечам, стал бусурмана сечь, рубить, свалил его на землю… Тут богатырю и конец пришел.

Веселым пирком, да за свадебку; женился Иван-царевич на Марье Моревне, стали они жить-поживать в ладу да согласии: Только спустя недолгое время говорит мужу Марья Моревна: «Надо мне, богоданный муж, поехать, старика дедушку моего, Морского царя проведать. Поеду я ненадолго; ты меня жди: по всему дворцу нашему ходи, за всем хозяйством приглядывай, только не заходи в ту горницу, что заперта тремя засовами железными». Лишь Марья Моревна уехала, не вытерпел Иван-царевич: «Что, – думает, – от меня жена в той горнице прячет?» Отодвинул железные запоры, глядь – а там висит Кощей, двенадцатью цепями к стене прикован – страшный, словно смерть, тощий… Просит Кощей у Ивана-царевича: «Дай напиться! Десять лет – с самой той поры, как я здесь прикован, – капли воды у меня во рту не было. Несказанно ведь я мучаюсь!..» Ивану-царевичу его жалко стало – принес он Кощею ведро воды. Выпил Кощей все до капли и еще запросил: «Дай еще – ведром мне не залить жажды». Царевич принес другое ведро; Кощей выпил, просит еще. Дал ему Иван-царевич третье ведро воды. Как выпил Кощей третье ведро – вернулась к нему сила прежняя, встряхнулся он, дернул и оборвал все двенадцать железных цепей, словно гнилые нитки… «Благодарствую тебе, Иван-царевич, за то, что ты меня выручил, помог мне твою жену Марью Моревну к себе, наконец, унести. Из-за нее я с ее отцом и бился. Хорошо, что я – Бессмертный, не быть бы мне живому, когда победил он и полонил меня. Ну а теперь уж не видать тебе Марьи Моревны, как своих ушей». Сказал это Кощей – и страшным вихрем вылетел в окно…

Затужил-загоревал Иван-царевич. Ждет свою жену Марью Моревну, ненаглядную красоту, день, другой; вдруг ворочаются ее провожатые: «Беда, – говорят, – налетел в пути на нас страшный вихрь, подхватил царицу и унес вмиг неведомо куда». Горько-горько заплакал Иван-царевич; собрался, снарядился, сел на корабль и поехал через синее море. «Что ни будет, – думает, – а разыщу я Марью Моревну!»

Долго ли, коротко ли плыл он – скоро, сказка сказывается, да не скоро дело делается, – наконец, пристал к берегу, где было царство его зятя, змеиного царя. На ту пору у Змея-царя шел пир на весь мир, собралось гостей со всех волостей многое множество, приехали и другие зятья Ивана-царевича – Сокол-царь и Медведь-царь. Стал Иван-царевич зятьям свою беду рассказывать, как унес у него жену Кощей. Говорят ему зятья: «Знаем мы этого Кощея, и дорогу к нему показать можно, только в царство его нам войти нельзя, потому что он – страшный колдун и так заколдовал, чтобы зверь через его царство не прорыскивал, птица не пролетывала, змея не проползала – и все из жадности, чтоб никакая тварь его добром для пропитания не попользовалась. Потому и нам, царям, вход в его царство заказан. А если хочешь, Иван-царевич, мы тебя, докуда можно, доведем – дальше уж сам управляйся. Только ты оставь нам твои серебряные ложку, вилку и ножик. Коли серебро почернеет – по тому узнаем мы, что с тобой неблагополучно, и в беде твоей тебя не покинем».

Хоть и жутко одному без помощи в Кощееву берлогу забираться, да делать нечего – охота пуще неволи. Собрался Иван-царевич, сел на коня и поехал; зятья, его до Кощеева царства проводивши, назад вернулись, а он едет все вперед, чтоб найти-увезти свою ненаглядную Марью Моревну. Страшно кругом: сколько глазом видно, все песок сыпучий да камни горами навалены; ни былинки, ни травинки, ни деревца; солнце жжет, жажда донимает… Долго ли, коротко ли – вдруг увидал Иван-царевич среди каменных гор на голом месте большой дом, из серых камней сложенный. Вошел он в дом – пусто, тихо, точно все вымерло. Идет дальше из горницы в горницу – все то же: окна паутиной заросли, на полу пыль подушками слеглась; толкнул маленькую дверку – глядь: в особой горенке сидит Марья Моревна, горькими слезами обливается. Кинулся к ней Иван-царевич, обнялись они, вместе заплакали. «Ох, – говорит Марья Моревна, – зачем ты меня не послушал, Кощея выпустил, меня ему на лютую муку отдал!» «Не поминай старого, и мне не легче тебя. Уедем скорее отсюда, пока Кощея не видать. Мой конь у дверей дожидается». Вышли, сели и поскакали во всю конскую прыть.

Вечером Кощей домой ворочается, под ним добрый конь спотыкается. «Что ты, волчья сыть, травяной мешок, спотыкаешься? Или чуешь какую невзгоду?» Отвечает конь: «Иван-царевич был, Марью Моревну увез». «А догонишь их?» – «Пшеницы насей, пусть вырастет, сожни, обмолоти, обмели, хлеба напеки – тогда поедем, и то догоним!» Поскакал Кощей в погоню, мигом догнал Ивана-царевича: «Ну, на первый раз прощаю тебя, – говорит, – за то, что меня водой напоил. Смотри, в другой раз не попадайся – в куски изрублю». И отнял Марью Моревну.

Заплакал горько Иван-царевич, слез с коня, сел на камень и задумался: «Неужели мне ненаглядную мою Марью Моревну так и отдать Кощею. Лучше и на белом свете не жить!» Махнул рукой и поехал опять к Кощееву дому. Увидала мужа Марья Моревна, страшно испугалась: «Ах, Иван-царевич, что ты сделал, зачем вернулся? Ведь Кощей убьет тебя!» «Пускай убьет: мне без тебя все равно не жить. Поедем отсюда, хоть час вместе; а потом не жаль мне и головы!» «Погоди, – говорит Марья Моревна, – пойдем на хитрости. Чем Кощею под меч голову подставлять без толку, поезжай ты скорее назад, найди Бабу-Ягу и добудь у нее коня ее завода. У Кощея – от нее конь. Может быть, как поедем на том коне, он нас не догонит. А даст тебе Яга жеребенка, если ты пропасешь ее кобылиц три ночи». И рассказала Марья Моревна мужу, где Бабу-Ягу найти.

Тут поцеловались они, помиловались, и поехал Иван-царевич своим же следом назад через Кощеево царство. Выехал благополучно, доехал до дворца своего зятя, змеиного царя. Змей-царь его выслушал и говорит: «Умница у тебя жена, Иван-царевич, хорошо она тебе посоветовала. Поезжай теперь к Бабе-Яге, а мы тебе поможем ее кобылиц три ночи выпасти. Только смотри: когда даст тебе Яга коня выбирать – бери самого захудалого жеребенка, что сзади всего табуна плестись будет».

Вот и поехал Иван-царевич к Бабе-Яге через пески сыпучие, через леса дремучие, через болота зыбучие. Долго ли, коротко ли ехал он, день коротается, ночь надвигается – и наехал Иван-царевич в самом глухом бору на избушку; стоит избушка на курьих ножках, на бараньих рожках, кругом поворачивается. Смотрит он на избушку – хорошо бы в нее войти, ночь переночевать, да нельзя: все она вертится. А тут ночь наступила, ветер завыл…

Вдруг закрутилось, замутилось, в глаза зелень выступила. Подымается земля бугром, из-под земли – камень, из-под камня – Баба-Яга, костяная нога. «Фу-фу-фу! – кричит. – Доселе русского духа слыхом не слыхать, видом не видать, а ныне русский дух воочию проявляется, сам на ложку садится, в рот катится! Зачем, молодец, сюда попал?» – «К тебе, Баба-Яга, приехал за конем от твоих кобылиц». – «Ну что ж. А уговор знаешь? Выпасешь их три ночи – выбирай себе любого коня; хоть одну потеряешь – будешь моим вечным работником, под землей сырой хлеб молотить». Иван-царевич согласился.

Привела его Яга в свои загоны широкие, в тех загонах двенадцать кобылиц с жеребятами. Яга их стала выгонять – каждую мимо себя пропускает, каждой на ухо пошепчет. А потом сказала: «Погони их теперь, добрый молодец, в зеленые луга, паси, да уговор помни».

Только выгнал Иван-царевич кобылиц в зеленые луга, как ударились кобылицы бежать в разные стороны – мигом из глаз пропали. Что тут делать? Закручинился царевич, запечалился; вдруг подлетел к нему ясный сокол, ударился об землю и стал добрым молодцем – его зятем, птичьим царем. «Не тужи, царевич, ложись да спи до утра спокойно: утром все кобылицы сами к тебе прибегут». Сказал, обернулся опять ясным соколом и улетел с глаз.