Лунные сказки

– Волчица, волчица, – качал он головой и выдыхал, ведя меня в дом. А я улыбалась, согретая теплом его крови.

Ночью мы сидели у камина – он в кресле, а я устраивалась на полу, обхватив руками его ноги. Мы смотрели в огонь и наслаждались полным безмыслием.

Когда небо размывало чёрным углём, на его поверхности высыпали, как бешеные пожары, раскалённо-белые звёзды, и мрак обращался в яркий серебряный день для нас – для тех, кто видел и блуждал во тьме. Млечный Путь обращался в живого небесного дракона, плывущего по космическим просторам, ослепляя соседние миры блеском своей непробиваемой чешуи. Воздух становился холодным ночью, и под этим величием чёрные розы распускались своим самым прекрасным цветом. Бархат лепестков ловил звёздную пыль, и вот уже чёрный искрится серебром, как обсидиан, вправленный в отполированное непальское кольцо.

Люди перестают видеть лес, но мы хмелеем от великолепия его красоты. А каким чудом становятся реки!..

Услышав пение Элиров, мы выходили с ним наружу и долго танцевали, разжигая звёздные костры в небе лишь для себя; их никто не мог увидеть. А после, обласканные прохладой ночи, окунались в реку, тёплую, словно парное молоко, и отдавались власти инстинктов.

Долгие ночные часы, обратившись в волков, мы бегали в лесу, забыв обо всём, сосредоточившись лишь на неимоверной силе в упругих бесшумных лапах. В моей снежной шерсти запутывались звёзды, в его белесой – слепящим следом отражалась лапа Млечного Пути. Глаза горели… Дыхание обжигало. И мы чувствовали свободу.

Мне всегда нравилось обращаться в волчицу. Это было высшим проявлением честности, чести и воли, на какие только могло быть способно моё сознание. Не нужно ни говорить, ни притворствовать… Все мысли – в ночи, и взор устремлён в светлость звёздного мрака. Только ветер и шёпот деревьев…

В преддверии рассвета мы, приятно устав, возвращались домой и засыпали на тёплом ложе, нежно сплетаясь в невинных объятьях. Мы с ним могли проспать целые сутки, пока люди работали в полях, укутавшись в лохматые лучи дневного света, а просыпались мы от проникновенного тёплого, мягкого дождя.

Зимой этот дождь лил несколько недель беспрестанно, но потом смолкал, уступая место багровым, как трава, тяжёлым, низким облакам, которые я так любила доставать рукой, взмыв в небо, и которые так долго разглядывал тот, кто был рядом. Но и эти пары вод и земли рассеивались, как только Ильферины вскакивали на своих коней и объявляли начало весенней охоты.

Однажды мы не дождались этого сигнала. Грянула первая Волна третьей Бури, и мы, переглянувшись, тихо вздохнули, поднялись и вышли из дому. Я посмотрела на Лиссиан с вершины горы, с самого высокого шпиля. Закрыла глаза, вдохнула полную грудь воздуха и забрала отданную мною душу. Лиссания дико застонала, и от этого стона моё сердце разорвалось пополам. Лишь крепче зажмурившись, расправила кожистые тёмно-синие крылья и в десять взмахов миновала воздушное пространство планеты.

Он летел рядом. Молчал. Чувствовал мою боль… и осмелился взять за руку.

– Лиссиан долго не просуществует, – не скрывая боли, вымолвила я. – Мефазм… Разве эта земля такое заслужила?..

– Тихо… – он остановил меня в Пути и крепко обнял. Я решила тогда, что заплачу. – Не думай ни о чём. Успокойся…

Так и не заплакала.

Лиссания пала три года спустя. Ильферины погубили людей, и планета сгубила саму себя, потому что не находила в своём чреве должного равновесия.

А у нас шла своя война. Эзиэкиль и Люцифер угодили в переделку, которую мне удалось миновать (быть точнее, меня выгнали из команды), и ещё удалось подоспеть к тому моменту, где мы смогли спасти Асамара от гибели. Случился Суд, где мне посчастливилось порядочно урезать срок Эзиэкилю, пусть пришлось биться порядка трёхсот лет. С Люцифера были сняты все обвинения, как мне тогда сказали. Солгали. Но речь не о том.

Третья Буря прошла быстро, как-то незаметно, словно в тумане. Шла она долго… Но я могу припомнить лишь жалкие обрывки. Видимо, сказывается срок давности…

Да и о чём дальше говорить. Лиссании, как её называл Мефазм, больше нет. И здесь, на Земле, мне остаётся только предаваться призрачным воспоминаниям. Свеча догорает. В окна бьёт рассвет. И я счастлива лишь по одной причине…

Тот, кто был рядом, но уходил в смерть, лежит здесь, обласканный алой зарёй. И я улыбаюсь.

Триста десять дней и один високосный год

Глубокая осень двадцать пятого года нового столетия выдалась особенно интересной. И не тем, что было аномально холодно, а тем, что листья облетели за один день: только моргнул – и будто не было золота на засыпающих деревьях. Листва засыпала дороги города красными, жёлтыми, перламутровыми красками, даря людям последнюю возможность насладиться чем-то ярким перед скучной зимой. Осень старалась изо всех сил, а люди только жаловались: застудит полстраны, да ещё и Румынию заденет; опять переходить на зимнюю резину; ещё чуть-чуть, и повалит снег; у моей бабки опять ломит кости.

Но кого волнуют эти глупые жалобы на погоду? Скоро наступит зима! До неё осталось так мало – всего двенадцать дней. Скоро они смогут зайти сюда и посмотреть, как изменился город за последний год, кто успел родиться, кто переехал, сколько домов понастроили, а сколько из них опустели и теперь будут вынуждены в мучительном одиночестве и пустоте проводить долгие годы, утешаясь только днём и зимой. Днём – потому что можно почувствовать свет в душе, будто вот-вот вернётся любимая семья. Зимой – потому что в город приходят они. Эти «они», как добрые волшебники, разрисовывают окна белоснежными узорами и радуют всех красотой и симметрией матери-природы, ведь они являлись её верными посланниками и, как бы странно ни прозвучало, в отличие от людей, ещё и прямыми наследниками.

А он был одним из этих многочисленных «они», и его впервые занесло в мир человека, где, оказывается, есть что-то, похожее на него самого, – зима. Он был очень удивлён, когда увидел себе подобного. Собрат сообщил, что нынче «их» не добирается и из скромных резервов призываются такие, как он, – никогда не видевшие ничего, кроме темноты и пустоты. И можно понять его волнение, которое не унималось месяцами. А последние двенадцать дней для него были такими болезненными и колкими, что он целые сутки напролёт ходил туда-сюда по облаку, уставившись в ноги и не поднимая взгляда на своих товарищей. Они поначалу смеялись над ним, но затем начали беспокоиться о брате. Ведь так и до сумасшествия недалеко.

– Почему нужно так долго ждать? – негодовал он всю ночь. – Почему нельзя убрать эти двенадцать дней из календаря и просто дать нам уйти в город? Почему?

А в городе тем временем уже смели все листья в одинаковые кучки, которые с удовольствием раскидывали дети. Дворники гоняли негодников, но снова и снова тротуары и парковые дорожки искрились промокшими яркими пятнышками.

Они ждали, наблюдали издалека, чтобы не нарушать хрупкого равновесия природы и не получить от Главного подзатыльников раскалённой железной перчаткой. Как жаль, что с такого расстояния невозможно увидеть всего великолепия осени. Но каждый из них верил, что когда-нибудь, когда они родятся людьми, они узнают, что такое осень, лето или поздняя весна, что смогут вдохнуть её аромат… А сейчас они только дорисовывали в воображении то, что оставалось там, далеко внизу. Если говорить откровенно, то только один из них имел приличные представления о том, что было описано. Он, никогда не видевший ничего, но знающий многое, много слышал о таинствах природы от пустоты. Но ему казалось, что его воображение нарисовало всё настолько тускло, что, спустись он сейчас вниз, непременно ослеп бы от красоты.

Мир человека – есть ли загадка более сложная, чем эта? Он знал все тайны мироздания, прекрасно представлял себе суть космоса, но вот люди, о которых даже пустота предпочла умолчать (будто с неё когда-то взяли расписку о неразглашении), не могли чётко прорисоваться в сознании. Может, они похожи на него? Две руки, две ноги, прямая красивая спина, белая кожа, прозрачные глаза, исполненные живой летней зеленью, тёмно-синие губы и крепкое здоровье? Такие ли люди? На расспросы брата «они» отвечали лишь усмешкой и уклончивым «сам всё увидишь».

Осталось три дня.

В городе прошёл последний дождь. Ближайшие трое суток, пока не ударят морозы, лужи и не подумают просохнуть. А потом гололёд, переломы, травмпункт, аварии, смерть… Нет ничего хорошего в зиме. И почему власти не объявляют длинные каникулы, чтобы никто не выходил на улицу месяц, пережидая гололёд, сидя в своих уютных, тёплых квартирках? Нет! Им намного легче спихнуть стариков в могилы, чтобы прикарманить их пенсии, а дурную молодёжь покалечить, чтобы неповадно было. Такова их политика? Нет, нет, нет! Зима определённо самый ужасный промежуток времени, тянущийся долгих девять месяцев. Вот вам и «комфорт для народа». Аж жить опротивело!

– Слушай, может быть, хватит уже? – начал раздражаться один из братьев. – Там – внизу – нет ничего особенного. Люди как люди, звери как звери, дома как дома, а работы непочатый край. Нам хватит, поверь!

– Как бы не растаял от такого усердия, – поддержал другой брат. – Ишь как круги наматывает?

А он не обращал внимания на их насмешки – всё продолжал бродить туда-сюда, гневно переставляя ноги, даже не слушая, что говорят «они». А в голове только одна мысль: «Скоро. Скоро. Скоро. Скоро. Скоро. Скоро. Я знаю это – уже очень скоро».

Но это его «скоро» затягивалось на долгие часы, и он то и дело поглядывал вниз, чтобы рассмотреть за непроглядной пеленой вьюги неведомый мир, с которым он должен был встретиться.

«Скоро, – всё более гневно проносилось в его мыслях. – Скоро, уже скоро! Время! Скоро!»

И вот наступил тот самый день – первый месяц зимы.

Он уже был готов нырнуть в облако холода, сорваться с места с детской улыбкой радости на устах, но ему преградили дорогу.

– Фрост! – неодобрительно рявкнул Главный и погладил свою косматую густую бороду. – Куда это ты намылился, а?

– Что значит куда? – Фрост нахмурился и отступил на шаг. – В город!

– А правила построения тебе никто не объяснял? – старик украдкой усмехнулся.

– Да всё мне объяснили! Но разве можно на такую глупость тратить целых три часа?

– Фрост, мальчик мой, – снисходительно пробормотал Главный и, приобняв незадачливого ученика за плечи, склонился к его уху. – У нас целых девять месяцев. Успеешь ты на своих людей насмотреться! Даже разочароваться в них успеешь. К чему спешка? И в конце концов, такие правила. Это традиция. Так что будь добр, встань в свой ряд и дождись сигнала.

Фрост многое хотел сказать, но воздержался. Чем больше пререканий будет, тем дольше ему придётся проторчать в своей очереди. Он покорно встал в свой ряд по стойке смирно и стал смотреть в затылок впереди стоящего. Его негодование росло с каждой секундой, словно кто-то щекотал его горло изнутри, чтобы медленно выкурить его гнев в пространство – сюда, где все «они» собрались над облаком вьюги.

Хорошо, что собрались, ведь иначе он никогда бы не узнал, насколько много существует «их», подобных ему самому. Такие непохожие друг на друга, но всё же имеющие общие признаки, например тёмно-синие губы и снежно-белую кожу. Ха… А он-то имел глупость думать, что один такой – Фрост из Пустоты – сын зимы, что во всей Вселенной больше не найдётся таких, как он. Но было это как-то странно… Фросту большинство из присутствующих показались абсолютно симметричными, словно наштампованные. Только здесь он в полной мере ощутил свою индивидуальность, которая выражалась в ярко-зелёных глазах и молочно-белых волосах, в то время как у остальных они были чернее той темноты, в которой он сам вырос.

– Опять одно и то же, – услышал он рядом и повернул голову, чтобы рассмотреть брата получше.

Тот ничем особенным не отличался – та же безупречная статуя, но было в нём что-то другое… слишком живой взгляд для обыкновенного сына зимы. «Кукла с душой», – мгновенно нашёлся Фрост с подходящим эпитетом для своего незнакомого родственника.

– И почему нельзя отправить меня в какое-нибудь другое место? – он не обратил внимания на то, что его разглядывают. – В Австралию, например. Или в Венгрию. Уже столько лет я дежурю в этом городе. Одно и то же! Серость! – презрительно добавил он и покачал головой.

– А где находится Австралия?

Сын зимы вздрогнул от неожиданности.

– Южное полушарие восточной части планеты – почти около Антарктики. Это в Тихом океане, – ответил он и дружелюбно улыбнулся. – Там тепло было когда-то, пока Зима не учредила её одним из наших материков, так что минус пять – десять там гарантировано каждую зиму, – он выпрямился и посмотрел вперёд, но вдруг передумал заканчивать разговор и с новым приливом детской радости продолжил. – А ты знаешь, что сейчас там в самом разгаре лето?

– Лето? – удивился Фрост, не знавший особенностей планеты, на которую его занесло. – Разве такое возможно? В смысле сейчас ведь зима, так?