Монашка и дракон

– Король не позволит, – сказала она уже тверже, и я мысленно поблагодарила ее.

– Ваша Виенн – не монахиня, – сказал дракон и хмыкнул. – У нее накрашены глаза.

Я невольно прижала ладони к лицу, закрывая глаза. Жженая пробка. За три года в монастыре я так и не отвыкла от этой привычки – подводить глаза, как и расчесывать волосы каждое утро. Сначала на меня ругались, но потом смирились. Ведь я и в самом деле не была монахиней.

– Девушка еще не приняла постриг, – нехотя согласилась мать Беатриса, – но она готовит себя к божественному служению…

– Но еще не приняла. Значит, никаких нарушений закона не будет, – дракон подпер голову рукой, посмотрев искоса. – Да бросьте упираться, матушка. С учетом того, что она – действительно, девушка, сколько вы за нее хотите?

– Сколько хочу?! – настоятельница всплеснула руками. – Да за кого вы меня принимаете, милорд? Это дом молитвы, а не…

– Скажем, сто золотых? – предложил маркграф. – Я собирался посетить еще и монастырь Святого Сердца, но вполне могу развернуться и отправиться домой. Без ста золотых, но с малюткой Виенн.

– Милорд!

– Мой брат не любит просить дважды, – заметил Дилан, ковыряя вилкой в острых белых зубах. – Второй раз он требует, а на третий берет. Ловите момент, матушка, иначе заберет ее даром, и вы останетесь ни с чем.

– Двести, – сказал маркграф.

– Я очень к ней привязана, – сказала настоятельница деловито, и сердце мое сжалось.

Я уже знала этот тон – так мать Беатриса обсуждала стоимость повозок с дровами и сушеной рыбой. Неужели… неужели… Для меня небо и земля поменялись местами, а эти двое продолжали торговаться, будто я не стояла в шаге от них.

– Двести пятьдесят – окончательная цена, – дракон пристукнул ладонью по столу.

– Святому сердцу вы хотели пожертвовать сто золотых, – напомнила настоятельница, – и хотите забрать мое сердце всего за двести пятьдесят?

– Во сколько вы оцениваете свое сердце? Назовите цену?

– Пятьсот, – спокойно ответила мать-настоятельница.

– Похоже, ты покупаешь принцессу, а не монашку, – подначил брата Дилан.

– Да как вы можете! – я обрела, наконец, дар речи. – Я не принадлежу монастырю! А вы, милорд, – я смело посмотрела в драконьи глаза, – не можете меня купить! Я – свободная женщина, и по Правде короля Рихарда…

– Тебя может продать только король, – закончил фразу дракон. – Но припомни-ка последний пункт в этом параграфе? Сможешь?

– Если свободный, полусвободный или благородный, – начала я текст наизусть, – попросит помощи в монастыре, и помощь будет предоставлена, то король над ним не властен, а властен… – я замолчала.

– Ну? – с удовольствием спросил дракон. – Мне продолжить? «А властен только настоятель или настоятельница, и лишь они распоряжаются его судьбой, платят виру за проступок или предают светскому суду». Так что и тут мы не преступим закон.

– Зачем я вам? – спросила я тихо.

Меня услышали только дракон и его брат, потому что в зале было шумно – люди маркграфа со смехом и жаром обсуждали торги и стучали ложками и бокалами.

– Считай, что ты имела неосторожность мне понравиться, – сказал Гидеон де Венатур, плотоядно улыбаясь. – Как золотая монета. Ты же знаешь, что драконы притягивают золото? Оно их греет. Будоражит кровь.

– Тогда оставьте себе эти пятьсот золотых и грейтесь ими! – я сжала кулаки, сожалея, что я не мужчина и не могу отомстить обидчику рыцарским поединком.

– Хм… – дракон соединил кончики пальцев, лениво посматривая на меня из-под ресниц. – Дело в том, что меня греет нечто иное…

– Кровь девственниц! – хохотнул его брат, и рыцари дружно поддержали.

Я вздрогнула, услышав это, и дракон от души рассмеялся:

– Нет, брат шутит. Девственницы меня не слишком привлекают – с ними слишком много возни.

– Милорд! – соизволила напомнить о себе настоятельница, подавшись вперед. Лицо её пошло красными пятнами, а монахини в зале старательно отворачивались, будто ничего и не происходило, а их больше всего интересовали трещины на стенах. Все это я отмечала краем сознания, в то время, как мысли метались, в поисках выхода из ловушки.

– Прошу прощения, матушка, – извинился дракон без капли раскаяния в голосе и обратился ко мне: – Меня греет нечто другое – игра. Только игра будоражит кровь. Охота, карты…

– Милорд! – снова воскликнула мать Беатриса.

– …флирт, турниры, – продолжал маркграф, не обращая на нее внимания, – все это забавно, но уже приелось. А в этой деве я вижу новое развлечение – свежее, то, чего еще не было. Говорящая книга – что может быть интереснее?

– Но я не книга, а человек, – попыталась вразумить его я. – Вы не можете купить меня…

– Женщина считает, что она – человек! – выкрикнул Дилан, и слова были встречены хохотом.

– Вы находитесь в святом месте, – сказала настоятельница, не особенно надеясь, что ее услышат.

Но дракон тут же вскинул руку, и его люди замолчали.

– Как вы себя ведете, разбойники? – сказал он, и я уловила иронию в его словах. – Вспомните, где находитесь. Тихо, – и он приложил палец к губам, не отводя от меня черных насмешливых глаз. – Я тебя уже купил, Виенн. За пятьсот. Согласны, матушка?

– Матушка? – спросила я, чувствуя, как слезы подступают к горлу.

Если бы она сейчас ответила «нет», я бы бросилась на колени перед этой старухой и облобызала ей туфли в знак благодарности.

– Я согласна, – ответила настоятельница глухо.

– Дело сделано, – обрадовался дракон. – Собирайся, Виенн. Теперь ты моя.

Глава 3. Бегство и кольцо

В тот момент мне казалось, что нет никого отвратительнее драконов. Когда же наступит время, когда ангел небесный уничтожит их племя и, как написано в Писании, накормит их мясом всех верных, а из шкур сделает шатер? Но до этого времени, скорее всего, было еще далеко, потому что молнии не засверкали, и ангелы не появились, и драконы не упали замертво, а продолжали потягивать вино.

Повернувшись на каблуках, я вышла из зала. Собственности маркграфа незачем было больше служить цитатником у настоятельницы.

«Собирайся, Виенн».

Вспоминая голос дракона, я готова была выть от бессильной злости. Я злилась и на маркграфа, и на мать-настоятельницу, и… на отца с братом. Второй раз пережить предательство – это слишком. Избавились, как от разбитой посуды, бросили, продали…

Собирайся, Виенн.

Как будто мне было, что собирать. Оказавшись в своей келье, я достала из-под кровати сундучок – там хранилось платье, в котором я пришла в монастырь. Простое, коричневого цвета – цвета честной бедности. Я выменяла его у вилланки, когда сбежала из замка. И оно сослужило мне хорошую службу. Так же, как и серый домотканый платок.

Поспешно переодевшись, я повязала голову платком, спрятав волосы. Тогда было глупо бежать в платье из шелка, а теперь глупо бежать в монашеской хламиде. В поясном кошельке у меня хранилось всего лишь два медяка – несколько дней назад я продавала петрушку с монастырского подворья и не успела отдать выручку в общую кубышку. Ничего, из-за пятисот золотых никто не вспомнит о двух медяках, а небеса не слишком обидятся, что я лишила их такой скромной жертвы.