Иммигрантские Сказки

«Ках!» – громче прежнего стукнула ворона.

– Ты мне так лавочку всю раскрошишь, я понял, понял, – примирительно отреагировал Гарри, и продолжил.

– Ей было за пятьдесят, пятьдесят три или четыре, когда она чуть-чуть начала болеть. Но еще раньше Инесс сказала, что они с тем парнем женятся и уезжают в Висконсин – до сих пор не понимаю, дался им тот Висконсин? Дайна после этого отказалась оплачивать ей учебу, но Инесс это, кажется, не огорчило. Ее муж неплохо зарабатывал, из комнаты в Бей Ридж она давно съехала. Второй диплом, вроде, даже защитила, и без проблем, вроде. Дайна – пока они не уехали еще в свой Висконсин – просила дочь оформить продление гринкарты, и та, по-видимому, согласилась, они уже не шли к адвокату, Дайна собрала все документы, Инесс сказала, что все можно сделать по интернету, это будет дешевле, адвокат стоит больше тысячи. Дайна ничего в этом не понимала, но сама видела, как Инесс заполняет анкету матери и просит заменить ей гринкарту на пятилетнюю, она лично видела, как Инесс отправляет эту анкету, и видела надпись Successful, появившуюся на экране после отправки. Инесс сказала, что теперь ей нужно дождаться письма, оно придет в почтовый ящик Дайны, в письме будет дата аудиенции в иммигрейшн, они должны будут обе туда явиться, ее предупредят заранее об этой дате, волноваться не надо, время будет, и Дайна сможет позвонить Инесс, а Инесс приедет из Висконсина и поможет маме получить гринкарту.

– И она… не помогла? – спросила Елена.

Гарри долго молчал, было видно, что он думает, как ответить, разговаривает сам с собой и даже пожимает плечами на какие-то свои внутренние версии.

– Так нельзя сказать… Просто это письмо, которое она должна была получить… Она его не получила.

Письмо, впрочем, скорее всего было отправлено, и почтальон донес его до почтового ящика Дайны. Почему ж нет-то? Донес, и даже бросил внутрь. Вероятнее всего, это случилось, когда Дайна отчаливала убирать огромный особняк на Стейтен Айленде, туда долго ехать, большой домище, уборки дня на три не отрываясь, это были старые, прикормленные клиенты, они нормально платили и давали ночевать во время длительного уборочного забега. У хозяев был большой телевизор, и она посмотрела этот телевизор. Это было осенью, в самом конце того… запомнившегося всем октября. Когда она приехала на уборку, было пасмурно, думала – распогодится на следующий день. Но на следующий день все стало иначе. По телевизору она увидела свой дом, дом, в котором она снимала бейсмент. И поняла, что вернуться туда не сможет. Бейсмент был затоплен, она сказала потом, что рассмотрела даже кое-какие плаваюшие в реках дерьма собственные вещи. Другие дома, поменьше, и вовсе посносило, их части плавали в море вместе с мешками мусора и телами животных. Люди тоже погибли, много. Все это назвали тогда женским прекрасным именем, нежным, словно звон китайского колокольчика. Пострадавшим оказывали посильную помощь, но первых было больше, чем второй. Транспорт не ходил, в городе было объявлено чрезвычайное положение. Хозяева предложили ей остаться у них на несколько дней. По крайней мере, пока не начнет ходить транспорт и не появится электричество. Хозяйский особняк был далеко от прибрежной зоны, им, можно сказать, не досталось.

Она пробыла там какое-то время, ее кормили, она помогала им убираться. По телевизору показывали нечто невообразимое, Дайна думала, что она спит и это ее кошмар. Люди в прибрежной зоне острова, на котором оказалась Дайна, остались без домов, на их полуразрушенных заборах висели их же машины, которые подняло наводнением и забыло опустить. Их яхты – у кого они были – повыносило на берег. Вода оставила за собой обломки досок, ржавых железок, поваленные деревья и снесенные крыши, запчасти автомобилей. У Дайны с собой была та одежда, в которой она приехала, ее фартук и заколки: моющие средства и перчатки она так далеко не брала, у хозяев таких домов есть свои. Также у нее была сумочка. В сумочке был кошелек и зубная щетка, документы она привыкла с собой не брать, у нее никогда их никто не спрашивал. Логичнее оставить их дома, в ящике стола или в боксе для бумаг. Даже если бейсмент не дай боже обворуют, российский паспорт ведь не возьмут? Зачем им сильно просроченный российский паспорт?

Она попала в какой-то момент домой, то есть… ну… в то место. И я этого не застал, – Гарри тяжело вздохнул, – я перед этим долго ее не видел, и после этого тоже долго, в сумме года два-три. Твоя мама тогда…

– Я поняла, – остановила его Елена. Ее мама тогда проходила первую серию химиотерапии, за которой шла вторая, потом что-то еще, а потом много всего.

– Рита тогда очень помогала, она баба-то хорошая.

– Я знаю, пап.

– А Дайну я встретил, может, плюс еще полгодика спустя. Я помнил, что полгода еще не прошли, но должны пройти. Вот что у меня было в голове. Я ходил и знал, что всего полгода назад у меня была жена. И эти полгода что-то значат как цифра. И вот тогда я встретил ее, снова тут. Я сидел курил на вон той лавочке, и она подошла ко мне. И я увидел, что она хромала.

Елена приподняла бровь. В темноте этого видно не было, но Гарри как-то почувствовал, что она ее приподняла.

– Она нашла в Бруклине волонтеров, занимавшихся пострадавшими от урагана, и они помогали ей первое время. Поселили в общаге какой-то, дали фонарик, батарейки, непортящейся еды. Дайна никогда не пила, не курила, не ела мяса, везде любила идеальный порядок, я уже говорил? Нет? Серьезно не говорил? Это первое, что я должен был сказать. А общага – место такое, знаешь… мы там никогда не были. Это счастье большое, дочь, никогда не побывать в таком месте. Она говорит, что вышла в туалет. И столкнулась в коридоре с Берни, с парнем из соседней комнаты. У него было плохое зрение, он носил очки и пистолет. Они были шапочно знакомы, да и не только с Дайной, его вообще по городу люди видели в разных… эээ… ипостасях, – нашел слово Гарри, – а Дайна, еще в том бейсменте приснопамятном живя, прекрасно знала, что он банкует крэком. Просто она слышала как-то его разговор по телефону, он шел по Брайтону, говорил в трубу и думал, что его никто не слышит. Дайна же почти бесшумно ходила, пока все это не случилось. И то ли он тогда в коридоре был под крэком, то ли без очков, то ли просто настроение было плохое, но она сказала ему «Хай, Берни, хау а ю дуинг?» – и он выстрелил ей в ногу. Никто ничего не видел. Коридор был пуст. Выстрел, допустим, слышали, но чей это был выстрел, подтвердить не могли. Берни исчез куда-то, полицию никто не вызвал – Дайне да, вызвали 911 и отвезли ее в госпиталь, а Берни полицию никто вызывать не стал. И вот, когда она рассказывала все это мне – худая была до невозможности. Говорит, начала сбрасывать вес незадолго до урагана, и какая-то усталая стала. Раньше никогда не уставала, а теперь как-то иногда… прихожу, говорит, с работы, раньше ела и шла гулять, а теперь есть не хочу, гулять не хочу, ничего не хочу. Хочу лежать. Я спросил ее, обращалась ли она к врачу, в Кони Айленд госпитале есть врачи для людей без иммиграционного статуса. Двадцать долларов это стоит. Она расхохоталась, неприятно так, раньше она смеялась весело, сейчас было не то пальто, и сказала, что в Кони Айленд госпитале как раз недавно была. Ей вынимали пулю из бедра. Перед этим она пролежала там примерно сутки в палате предварительного заключения… она так назвала emergency room. Ночью привезли, почти весь день пролежала, и только потом заметили, очередь была большая. Знаешь, кого она потом попросила забрать свои вещи из общаги? Риту! Там вещей почти и не было, она ими особо не обрастала. Так, кое-что по мелочи. Пуля, кстати, не попала в кость, застряла в мышце. Ее вынули, зашили, но, сказали, как раньше уже не будет. На правую ногу она хромала тогда.

Волонтеры в этот раз не очень активничали, она им глаз замылила. Раздеваться, чтобы показать ранение, не хотела – унизительно, а что ногу прострелили – никто не верил. Говорили – напилась и упала, сломала ногу, весьма распространенный случай среди публики, которой мы помогаем. «Помогаете??? Ну так помогите!» – говорит, что была на грани, наорала на них и… нашли ей студию, опять же в бейсменте, за 500. И повезло ей, потому что это был бейсмент того дома, где жила Рита. Совершенно случайно. Может, им Рита подсказала, не знаю.

– За 500 тогда можно было что-то снять?

– Это не была студия в полном смысле, она просто так называлась.

Это была маленькая комната без всего. Без туалета, с одним краном с холодной водой, не ремонтированная после урагана, с черной плесенью. И там было окно. Часть его была под землей, часть – над. На наземной части сделали hopper window, вроде форточки. И можно было видеть свет в солнечную погоду. Был диван с клопами. Это все, что было из мебели. Она говорила мне тогда – я сделаю все, чтобы не оказаться на улице. Я не смогу. Выжить. На улице. Она заняла 500 долларов у Риты и стала собирать бутылки и банки, чтобы отдавать по копейке. Стала искать уборки, хотя убирать как раньше не было сил, кажется, она тогда немного даже воспряла, хотя выглядела уже неважно. Она была худая, совсем худая, глаза стали больше раза в три, огромные, черные. Волосы обрезала, говорит, стали выпадать. Поседела. Но не очень. Все равно ей шло. Уборки ей кто-то по чуть-чуть давал, так и брала по чуть-чуть, особняки ей более не по зубам были. Но силы – она сама сказала – силы вот тогда стали появляться постепенно. Рита иногда ее пускала помыться. И, кстати, именно тогда она меня спросила, и я был удивлен, во-первых, тем, что это спросила Рита, а во-вторых, тем, что мне самому это в голову не пришло. Рита сказала: Игорь, ты же один. А она нормальная. Она чистюля и не воровка. И я просто поразился тогда, это же на поверхности лежало, Ритка, говорю, какой же ты молоток-то, а? Но ты-то, ты, разве не возненавидишь меня после этого? Рита плечами пожала и говорит «какого лешего я тебя буду ненавидеть, я знаю, что при Гале ты с ней не спал». Откуда, спрашиваю, знаешь. Даже как-то обидно стало. Свечку держала? «Знаю, знаю», – и хихикнула. Я все, говорит, знаю.

И я пошел домой думать. Думал не очень долго. Если там (он поднял вверх свой тощий указательный палец) что-то есть, то Галя в курсе, что я ей не изменял. Я ее любил. Дайна была, как воздух, как черный… снег. Как белый, но черный снег. Как новая пластинка, но не сама пластинка, а когда ты ставишь сверху иглу. Стройная, сильная. Радостная. Не пила, не курила. И она хороший же человек, я же знал. Позвонил Ритке, спросил, как ее найти, Дайну. Она говорит – в моем подъезде живет, как заходишь – там слева лифт, а ты иди направо и вниз, в подвал. «Я, говорит, все время на балконе чай пью. Вижу ее форточку и наш вход. Она когда из дому выходит, перед этим форточку рукой закрывает, а потом выходит из подъезда, прихрамывает, как кошка с лапкой подбитой. Сумку себе купила на банки-бутылки, боксы разные, перчатки резиновые, набор губок. Тележку где-то подобрала железную. Ходит убирать по домам. Я еду ей предлагала, я всегда на фудстемпы много набираю, у меня все время лишняя еда есть. Она говорит – спасибо, мне что-то не очень хочется. Квотеры предлагала, на стирку. Иногда брала, благодарила. Но редко. Что там у нее стирать-то. Нет же почти ничего, стирать. А тот билл я посоветовала ей порвать и выбросить…» – «Какой билл?» – «Ну тот, за госпиталь, за пулю. На тринадцать тысяч долларов».

Я пошел узнать, как она. Стучал. Она открыла. Там, конечно, ужас. «Я – профессиональная уборщица, знаю, как убрать где угодно и что угодно, но Игорь, здесь же невозможно убрать», – она стала почему-то называть меня Игорь. Диван и правда с клопами, хотя заметно, что поутихли, Дайна их неслабо травила. Я говорю – пошли найдем латиносов, я им дам двадцать баксов, они его на помойку вынесут. А потом мой диван из ливингрум к тебе перевезем, он нормальный точно, я проверял. Ей понравилась идея. Она говорит: в минуты отчаяния я его хотела топором порубить, но у меня не было топора. Она отчего-то не хотела реализовывать эту идею прям вот сейчас. Говорит: пойдем лучше к морю, я там больше люблю сидеть, чем здесь.

И мы пошли к морю, она просит – давай на песке посидим. Я говорю – я, между прочим, пожилой человек, мне как-то странно голой задницей сидеть на песке. Она говорит: ну почему голой, ты же в брюках. Сели на песок. Я чаю купил зеленого в гросери. Сидим на песке, пьем чай. Я говорю ей: Дайна, я что хочу сказать. Уже полгода я вдовец. И я до сих пор люблю свою жену. Но физически у меня ее нет. И юридически тоже нет. Я старше тебя намного, я понимаю. У нас вряд ли что-то получится как у мужчины с женщиной. Но ты не чужой человек. Это очень важно, чтоб человек, с которым живешь, не был совсем чужим. Она слушала и в этом месте вдруг зашептала зло: «я это понимаю лучше тебя, Игорь». И я говорю – может, нам есть смысл пожениться? Кольца нет, но я не покупал просто. Идея есть, кольца пока нет. У меня зато есть квартира. Пенсия.

На слове «пенсия» она расхохоталась и говорит: Игорь, как, как мы можем пожениться, если у меня нет паспорта? Если у меня вообще нет ни одного документа? Ну я сначала говорю – Дайна, это уже второй вопрос, для начала переезжай ко мне, у меня есть душ, микроволновка, ландри в бейсменте, плита, кровать запасная, диван, кстати: меньше проблем с утилизацией того, клопиного.

Она посмотрела на меня внимательно и сказала: спасибо. Спасибо за это предложение. Я обещаю его обдумать. И улыбнулась. Я спросил – неужели тебе не хочется уйти оттуда прямо сейчас? Она сказала – ничего страшного в том, чтоб побыть там еще немного. В конце концов, я не на улице. Я не бездомная. У меня есть квартира. И даже работа. Но я ценю твою заботу и правда подумаю. Неделя тебя устроит? Через неделю я все скажу.

Я удивился, но не стал комментировать. Может быть, думал, у нее кто-то есть уже? И когда я это про себя проговаривал, что может, у нее есть кто-то, я вспомнил, что спросить-то еще хотел! И спросил: Дайна, а где Инесс?

Она вздохнула и спокойно так, грустно на меня посмотрела и говорит:

– Она пропала.

– В смысле? Что значит, пропала?

– Она пропала давно. Я пыталась найти ее после урагана. Когда начала жить в общаге. Я хотела узнать, что делать с гринкартой. Она все-таки обещала. Но пропала.

– А ты пробовала звонить ей?

– Разумеется. Как бы я тогда узнала о том, что она пропала.

– Что, ее муж сказал тебе, что она пропала?

– Нет. Он мне другое сказал.

– Что?

– Что Инесс действительно здесь живет и она в порядке. Но лично он просит меня никогда больше не звонить ей. И добавил, что мне было бы проще считать, что она пропала. Разумный подход, готова согласиться.

– Хочешь, я им позвоню? Прямо сейчас? Мобильный с собой.

– Позвони. Там будет автоответчик. Думаешь, это был мой последний звонок ей? Звони, не стесняйся.

И тогда мы разработали план. Я позвонил в консульство Российской Федерации и спросил, что делать россиянке, моей знакомой, в результате несчастного случая потерявшей все документы. Дозванивался долго, но в итоге трубку взяла живая девушка. Она сказала, «есть два пути восстановления документов, один – для случая, когда человек хочет вернуться на родину, и второй – если не хочет. В первом случае нужно привести с собой двух человек, которые смогут подтвердить его личность, после чего в течение двух дней выдается разрешение на возвращение. Восстанавливать документы он будет уже на родине. Во втором случае делается запрос в УМФС РФ по месту прописки человека в год его отбытия за границу. Для этого надо принести в консульство все документы, которые у человека остались: свидетельства о браке, разводе, удостоверения, все, что с именем. Также ему потребуется оформить заявку на переоформление загранпаспорта. В России станут проверять, был ли человек прописан по тому адресу, который указал в консульстве, также в архивах и госучреждениях пройдет проверка соответствия имени человека с теми документами, которые он предъявил. Стоимость проверки и переоформления загранпаспорта составляет сто семнадцать долларов. Обычно она занимает чуть более трех месяцев, но бывают случаи, когда восстанавливать загранпаспорт приходится по полтора года. Все зависит от совокупности обстоятельств».

Вообще, под конец этого монолога мне и самому стало не по себе, но я решил передать. Я сказал ей: «Дайна, я узнал, нужно то-то и то-то». Я ждал, что она обрадуется, или разозлится, или истерически захохочет. Но она надолго замолчала. Мы тогда снова встретились, сели напротив «Москвы», я закурил… Кстати, дай сигарету. Спасибо. И вот, она молчала-молчала, думала о чем-то, вращала глазами своими огромными, которые одни лишь на лице у нее уже и были, и вдруг сказала:

– Я помню свой адрес в Риге. Анниньмуйжас, дом 27, квартира 53. Этот адрес я помню хорошо. А адрес в Твери – не помню. Я пытаюсь как-то ассоциативно выйти на него, пытаюсь вспомнить, как выглядели мои квитанции за квартиру… куда я шла с работы… и ничего не помню… я помню, что моего второго мужа звали Вадик. И что он пил. Это все ушло куда-то, будто бы я спала, видела сон, долгий, проснулась и пытаюсь вспомнить детали, а они утекают из рук песком.

– Если хочешь, – сказал я тогда, – мы с Ритой подтвердим твою личность здесь. И ты уедешь домой.

– Домой? И что?

– Ну не знаю. А как еще? Ну можно еще ко мне. Мы что-то придумаем. Я подниму хай, скажу, что они лишают пенсионера права устроить личную жизнь. Поднимем архивы иммигрейшн. Посмотрим, что у тебя с гринкартой. И ты хоть с завтрашнего дня, с сегодняшнего, можешь у меня жить. Это точно лучше, чем в твоей конуре, или в общаге, или в шелтере.

И вот про шелтер я… зря сказал. Она фыркнула, замолчала, потом говорит:

– Если ты говоришь о шелтере, то считаешь меня бездомной? Так понимать?

Я говорю, «прости, извини, ерунду смолол, да и вообще, при чем тут бездомная, я вообще не ставил цели тебя обидеть».

– Это мой дом, там, внизу, – говорит она, – какой бы ни был, все равно мой, пока рент плачу. И я все время форточку закрываю, когда ухожу. Знаешь, зачем? Воровать там, конечно, нечего. Просто, если будет потоп, и форточка будет наглухо задраена, есть шанс, что затопит не все.

Мы еще немного посидели, я покурил. И она говорит: «Я все думаю, может, он ее обижает? Не разрешает общаться с матерью? Может, он ее запер? Может, она к телефону не может подойти?»

– Я не знаю.

– Игорь, знаешь, сколько мне лет?