Форточница

– Она же всё видела! Твою мать! Я же говорила, что надо было идти ко мне!

– Ага, чтобы нас спалили по дороге? – огрызнулся Герман, затем посмотрел на меня и угрожающе прошипел: – Одно лишнее слово, и тебя не найдут. Ясно тебе, шмара подзаборная?

Может, я и подзаборная, но уж точно не шмара. Я, в отличие от некоторых, не предаю тех, кто мне дорог.

Но Герману нужно было что-нибудь ответить, и я отважилась:

– Шмарами подружек своих называть будешь, – голос у меня дрогнул, и я шмыгнула к двери, громко щёлкнула щеколдой и убежала. А моя многострадальная олимпийка так и осталась лежать на полу в раздевалке. Эх я, растяпа трусливая…

***

На следующий день Эля не вернула мне вещь по одной простой причине: она не потрудилась её поднять.

Когда я спустилась в раздевалку за олимпийкой, всё оказалось ещё хуже: её подобрала уборщица, она же обнаружила свежие следы того самого белого вещества и пошла со скандальным известием к директрисе, Елене Сергеевне.

И вот я вместо того, чтобы слушать на литературе лекцию про М.Ю. Лермонтова, стою в кабинете директора, а на меня смотрят с укором, как на падшую женщину:

– Наталия, вы же понимаете, что мне придётся сообщить об инциденте тем, кто вас опекает? – спросила она.

– Всё не так… – начала было я, но Елена Сергеевна жестом показала, что мои оправдания ей даром не сдались.

– Свернуть с верной дорожки совсем не трудно. Сложнее потом разгребать последствия.

Это она о чём? О детях что ли? Ну уж нет! Видела я, как Танька со своим дитём мается. Чур меня, чур! Не нужны мне хахали.

И я, пристыженная за то, чего не совершала, была отправлена думать над своим поведением. Рассказать кому – Герман мне шею свернёт, а не свернёт, так превратит мой учебный процесс в кошмар.

На урок я не вернулась. Решила, что самое верное – это пойти в туалет и проплакаться как следует. Кроме вонючих школьных унитазов и раковин, и открыться некому. Ну что за жизнь…

Кому ещё хуже, чем мне, так это Лине. У неё подруга-предательница и парень-изменник. Только она об этом ещё не знает. А так как я буду молчать, то истина ей откроется ещё не скоро.

***

Несмотря на то, что я молчала и по широкой дуге обходила Германа и Элю, моя школьная жизнь превратилась в кошмар.

Лина как-то обо всём узнала. И понеслось…

После школы меня выловили, завели за гаражи, схватили за шкирку и натыкали носом в снег. Герман был вдвоём со своим другом, который помогал держать меня.

Они ещё хотели закидать меня снежками, но снег из-за внезапных мартовских морозов был не липкий, так что я отделалась десятиминутным унижением. Но и этого мне хватило сполна. Снег был грязный, весь в каком-то мазуте.

Наревелась я вдоволь, когда отстирывала свой прекрасный некогда бежевый пуховичок от чёрных масляных пятен.

И нажаловалась бы на обидчиков, только кто меня с моей репутацией падшей женщины будет слушать?

Но к тому, что ждало меня в детдоме, я точно не была готова: мне не поверили! Даже Нина Алексеевна, которую вызывали к директору школы, сказала мне так:

– Ты уже разочаровала всех нас. Можешь не оправдываться.

«Оправдываться? Вот ещё!» – хмыкнула про себя я.

В конце концов, моё тело – моё дело.

Дальше – больше. Меня отправили в женскую консультацию в смотровой кабинет, где выяснилось, что я… не девственница.

«Э-э… Что?» – в недоумении раскрыла я рот, когда мне предъявили за обман. Я начала судорожно припоминать, когда я могла потерять сознание или впасть в беспамятство, чтобы не запомнить такого яркого события, как первый секс, но ничего не пришло на ум.

Пусто.

Я всегда была в здравом уме и ясном сознании. Кроме дядьки Сашки, ко мне никто никогда не приставал с непристойными предложениями.

Вывод один: гинеколог перепутала. Может, у неё в этот момент глазки в кучку сошлись или она вспомнила, как от неё муж ушёл к молодой любовнице. Вот и подсуропила мне…

Но в ещё большее недоумение меня привело другое: откуда к моей девичьей чести такой интерес? Соседка моя, вон, ребёнка в подоле принесла – и ничего. А почто меня-то так пасут? Мне, на минуточку, уже семнадцать. Ещё годик – и тю-тю!

***

Таня, к слову, мне поверила. Именно она встретила меня, рыдающую после тыканья лицом в сугроб, и отвела домой.

– Вечно ты, Наташа, влипаешь в истории, – вздыхала Таня. – Это ж нарочно не придумаешь…

– Ненавижу парней! Ы-ы-ы… – рыдала я.

– Да ладно? Тебя сам Герман Маркелов мордой в сугроб натыкал. Толпы его поклонниц могут только мечтать об этом, – то ли в шутку, то ли всерьёз выдала Таня.

– И его в первую очередь ненавижу!

– Надо же, Константин Николаевич слетел с пьедестала ненавидимых мужчин?

– Хватит меня уже дразнить! Не видишь, мне плохо? – срывающимся голосом провыла я.

– Эх, да забей ты на них. Зато теперь у тебя иммунитет против маркеловских чар.

Тут Таня была права. С того дня Герман перестал казаться мне красивым. Улыбка эта его белозубая, пластмассовая, и сам он весь фальшивый. Фу! Даром такого не надо! Даже если на коленях приползёт.

Я представила, как Герман по иронии судьбы каким-то чудом влюбляется в меня и умоляет его простить. А я, такая холодная, отвергаю его. На душе как-то сразу стало радостнее.

***

Лина узнала правду не от меня, так что зря Герман с его дружком отмудохали меня.

Ключиком к правде стала всё та же неравнодушная уборщица. Подробностей я не знаю, но через знакомых знакомых Лина узнала эту грязную историю и сложила дважды два: моя олимпийка в тот день была на Эльке, да и ко мне Герман не проявлял ровно никакого интереса. С чего бы ему крутить шашни с серой мышкой? А вот Элька – та ещё вертихвостка.

Так закончилась школьная любовь Германа и Лины. А в новые лучшие подруги Лина избрала себе новенькую по имени Катя.

Передо мной так никто и не извинился. В глазах учителей я так и осталась лживой детдомовской оторвой. По школе расползлись слухи, что я распёха. Обидно, блин. Хоть школу меняй…