Убийство – дело житейское

– Мурик никогда никого не станет ублажать или развлекать. У мальчика возвышенная душа, и он не успокоится до тех пор, пока полностью не реализует свой талант в области педагогики! – утверждала мать.

Азарханова твердо решила сделать все возможное, чтобы сын стал гордостью семьи. Она фанатично верила – несколько лет упорного труда, и ее отпрыск в глазах окружающих поднимется до ранга «домлы» – учителя, чей авторитет в народе настолько высок, что к его мнению прислушиваются даже аксакалы… Еще обучаясь в столице на дирижерско-хоровом факультете, Джамиля сформулировала для себя идею, витающую в атмосфере творческого вуза: талантливым педагогом, мастером, считается только тот, кого окружают одаренные ученики. Это было главное, из-за чего она сгноила Эвелину. Милю вдохновляла возможность передать сыну отлично надрессированных студентов подруги, тем самым создав парню надежную стартовую площадку для карьеры. Азарханову не смущало то, что у Пазевской было фундаментальное образование и огромный опыт работы в силу чего контраст между ней и ее неоперившимся сыночком вызовет у подростков бурю негодования. Миля не без основания полагала, что их родители, зарекомендовавшие себя после скандала с Эвелиной Родионовной в глазах общественности доносчиками, поостерегутся в течение ближайших лет писать на Урманова жалобы, а за это время Мурад успеет, поднабравшись педагогического опыта, создать себе имидж молодого перспективного дарования.

– Уж в этом-то моему мальчику никто не сможет помешать! Я великолепно все подстроила, и теперь любые его профессиональные промахи не выйдут за пределы класса. Годы летят быстро, оглянуться не успеем, как он получит диплом и заматереет. Вот тогда-то я и поставлю его во главе отдела специального фортепиано. После этого в ближайшие тридцать лет без его подписи ни одна юная пианисточка из нашей автономии не сможет даже подать документы ни в один профилирующий вуз страны! Я с восторгом буду наблюдать, как перед ним станет пресмыкаться местная интеллигенция…. И пусть кто-нибудь посмеет сказать против Мурика хоть слово! С нашими связями, да с его положением, сгноим наглеца! Устроим такую жизнь, после которой вонючий зиндан ему покажется курортом! – подытожила свои размышления Джамиля.

Помимо радости за будущее сына, чувство глубокого удовлетворения у Азархановой вызвало сообщение, полученное в обкоме: к ноябрьским праздникам, в связи с двадцатилетием ее педагогической деятельности принято решение о присвоении ей звания «Заслуженного деятеля искусств». Миля мечтала, после этого выбить себе высокую должность в правительстве, чтобы впоследствии иметь возможность претендовать на место министра культуры их автономии.

Кроме этого, особое, непередаваемое блаженство ей доставило сообщение мужа, регулярно посещающего Пазевскую о том, что лечение по-тайски Лине не помогло. Джамиля сама удивлялась, насколько сильно ее переполняло злорадство. Казалось, она могла бы и успокоиться: у Эвелины ничего хорошего не осталось, ни здоровья, ни мужа, ни работы, ни удовлетворения за судьбы детей. Так нет же… Миле, как воистину артистической натуре, нестерпимо хотелось довести дело до кульминационной точки. Ее сжигало желание проводить подругу в последний путь на театральный манер. Она лелеяла мечту появиться на кладбище во главе свиты из высшего городского начальства и ослепить сослуживцев, учеников и почитателей Эвелины своей молодостью, элегантностью и красноречием. Для этого мероприятия она уже отрепетировала душещипательную речь и приобрела за баснословные деньги французский черный шелковый костюм, аксессуары из черной кожи и роскошный гарнитур из крупного натурального жемчуга. Джамилю настолько подстегивало нетерпение доиграть до конца этот блестяще, с ее точки зрения, организованный спектакль, что она хотела знать о ситуации в доме Пазевской из первых рук. Поэтому, она и поручила мужу заезжать к Лине не реже двух раз в неделю.

Исмаил согласился регулярно навещать Эвелину Родионовну, так как искренне полагал, что только ее трудами Мурад хорошо окончил училище, а поскольку жена выдавала ему информацию в строго дозированном виде, он и не подозревал обо всей подоплеке этого дела.

Накануне вечером Иса вернулся от Пазевских поздно, от ужина отказался и после настойчивых расспросов жены, честно обрисовал критическое положение Лины. Нервно приподняв тонкие брови, Миля с довольной улыбочкой предложила мужу по такому случаю выпить по рюмочке. Исмаил хмуро посмотрел на супругу и отказался, сославшись на головную боль. Джамилю обескуражил отказ мужа составить ей кампанию, между тем ей даже в голову не пришло, что его могла шокировать подобная циничность.

Неприязнь между женщинами Иса воспринимал, как явление нормальное, но реакция жены на известие о безнадежном положении Эвелины Родионовны его откровенно возмутила. Возможно, он не прореагировал бы столь бурно на поведение Джамили, не будь в отношения с семьей Пазевских втянуто его сердце. Приезжая к ним после работы на часок-полтора, Азарханов там отдыхал душой и телом. Сидя на айване на чисто вымытой террасе и вдыхая запах политой земли, он впадал в эйфорию. В этот момент он с нежностью вспоминал отчий дом и сад, который обрабатывал вместе с братьями. Татьяна своей милой, бесхитростной улыбкой и простотой в обращения буквально гипнотизировала его. Исмаил расцветал, глядя в спокойные и грустные глаза молодой женщины, такой доброй, заботливой, и к тому же внимающей ему с искренним интересом. Его завораживали ее медлительные, проникнутые степенной грацией движения, тихий вкрадчивый голос, длинные пушистые волосы и красиво очерченные полные ноги. Ему было так хорошо, что он начинал грезить наяву. Исе казалось, будто он счастлив, и это его дом, а Таня его жена, что в комнатах спят отмытые добела толстощекие, румяные ребятишки, что в саду наливаются соком помидоры, зреют персики и виноград, а квартира на третьем этаже, которой так гордилась Миля, сгорела дотла.

Сидя напротив Татьяны, Азарханов говорил с ней на простые житейские темы. Он рассуждал о погоде, о хозяйстве, о здоровье, объяснял, как готовятся национальные блюда. Чисто дружеское расположение молодой женщины, лишенное эротического подтекста, помогало Исмаилу расслабиться, располагая к откровенности и открытости. Ему не нужно было ни хитрить, ни красоваться, ни ухаживать. В ее обществе он быстро приходил в состояние абсолютного душевного комфорта. Их отношения были просты, а беседы банальны. Они не стремились к уединению и благожелательно воспринимали общество сиделки, которая периодически присоединялась к ним, чтобы выпить чай и немного поболтать. Однако, долго их компанию она не выдерживала: ленивые и пустые разговоры не юных и скучных людей были ей в тягость.

В отличие от этой особы, Урманов был рад ее присутствию. Он знал, что благодаря ее сплетням в городе все были осведомлены о том, что Исмаил посещает Пазевскую исключительно из уважения к ней самой, и его совершенно не волнует ее дочь, проходящая курс лечения в нервном отделении их городской больницы. Джамиля в эти тонкости не вдавалась: муж ее вполне устраивал, так как не только регулярно исполнял свои супружеские обязанности, но и заботился о ней. Особенно тронуло Милю то, что в конце августа Иса вручил ей путевку в правительственный санаторий на Черном море. Отдохнуть там одной, да еще в бархатный сезон, было пределом ее мечтаний.

Азарханова потратила все лето на организацию ремонта в училище, теперь, дней за семь собиралась наладить учебный процесс, после чего рассчитывала уйти в трудовой отпуск. Таким образом, в ее распоряжении было два месяца, которые она могла потратить по своему усмотрению.

Не слезая с дивана, Джамиля дотянулась до сумки, вытащила из нее путевку и стала ее рассматривать. Между тем, размышляла она не о курорте. Ее мысли витали вокруг Пазевской.

– Вряд ли Лина протянет до ноября. Через недельку непременно схожу к ней попрощаться. Всю жизнь эта мерзавка корчила из себя гения, а по-существу была дурой набитой!

Первый раз за много лет Азарханова попыталась разобраться в себе и доискаться до первопричины своей ненависти к подруге. Внезапно, она вспомнила момент, когда в первый раз ощутила ее в полной мере.

В тот день они сидели у Пазевской, чаевничали, и Миля пересказала содержание статьи, в которой говориться о том, как в Стране Восходящего Солнца представители правящего класса тренируют силу духа.

– Представляешь, для этого в роскошных покоях привязывают к креслу живую обезьяну, раскраивают ей череп, а потом все приглашенные прохаживаются вокруг нее, ложками зачерпывают ее мозги и едят. При этом присутствующим необходимо вести светскую беседу, улыбаться и флиртовать друг с другом!

Лина поперхнулась горячим чаем, вытаращила глаза и взвилась:

– Не может этого быть! Это утка душевнобольного писаки! Никогда не поверю, будто элита древнейшего народа, чья цивилизация насчитывает тысячелетия, культивирует подобный садизм! Ненавидеть врага, сразиться с ним и прикончить – дело обыкновенное. Как-то можно объяснить даже каннибализм… Ну, убил противника, потом изжарил и съел. Это ближе к какому-нибудь архаичному ритуалу. Возможно, к вере, что после этого унаследуешь героизм врага…Но так измываться над беззащитным существом, которое тебе ничего плохого не сделало? Это не достойно звания человека!

Вспоминая отповедь подруги, Миля так же, как и тогда раздраженно передернула плечами.

– Ничего эта старая курица не понимает! При чем здесь животное? Да если у человека нет такого самообладания, он ничего в этой жизни не добьется! Помню, я ей сказала, что она рассуждает, как типичный представитель европейской культуры, а здесь наглядно представлено восточное мироощущение. Тогда эта святоша спросила:

– Может Джугашвили и Берия только потому с Россией так легко управились, что никто не понимал, что движет их извращенными умами? Все принимали их за просвещенных европейских правителей, а на деле они были жесточайшими восточными деспотами? Не потому ли за тридцать лет они без особых усилий уничтожили весь генофонд великой державы. И ведь нет ни одного народа, у которого бы эти монстры не поставили к стенке лучших? Сначала кидали им сладкую наживку в виде премий и должностей, а после, когда те расслаблялись и потеряв осторожность высказывались, трах-бах… и конец! Получалась не охота, а рыбная ловля. Всех талантливых на крючок, а потом – в небытие…Нет, конечно, порассуждать Лина мастер! Не зря же студенты, которых она обучала, с утра до вечера цитировали ее перлы. Ну ничего, с этим покончено, осталось недолго, скоро проводим. Пора этой мерзавке убираться отсюда, а то ей в этой жизни все слишком легко доставалось: и образование получила великолепное, и мужики у нее были высший сорт… Обе дочери – серые, как мыши, а и те замужем за обеспеченными, самостоятельными мужчинами. Спесивая гадюка! Она, видите ли, кристально честная! Такая чистоплюйка, что за дополнительные занятия со своих учеников плату не берет. А ведь могла бы жить, как все. Тогда и у самой был бы доход приличный, плюс денежки этого хапуги Фаргина. Конечно, если бы с ним расписалась, купалась бы в золоте! Не то, что на престижную машину, на собственный дом на море хватило бы. Так нет же! Ей этого не надо! Она у нас уникум! Она выше этого! Мне бы ее возможности! А то кручусь, как белка в колесе, а денег не хватает. Мурика скоро надо женить, а обеспечить его так, как считаю нужным, не могу. А ведь наше положение обязывает. Необходимо купить молодым приличную квартиру, хорошую машину, и барахла столько, сколько требуется богатой многодетной семье на ближайшие тридцать лет…Ненавижу Лину…О, Господи, как же я ее ненавижу!

Перед отъездом на курорт Джамиля собралась навестить Пазевскую, чтобы проститься. К этому событию она готовилась так же тщательно, как когда-то к выступлению с хором при защите диплома. Она не только продумала каждое свое движение, но и привела себя в полный порядок: в ход пошли сауна, массажистка, парикмахерша, косметичка, и маникюрша с педикюршей.

Не знай Исмаил свою жену так хорошо, он бы решил, что она собирается на курорте пораспутничать. Между тем, он понимал, что Джамиля готовится не к любовным забавам, а к войне, войне амбиций. Единственно, что ему было неизвестно, так это имя того, кого она собиралась сокрушить. Иса долго размышлял на эту тему, однако, ему и в голову не пришло, что ее целью была умирающая подруга, учительница и наставница их сына. За свою репутацию Урманов не волновался. Он знал, Миля никому не доверяет и к любому, кто пытается с ней сблизиться, относится с подозрением: в юношах она видит потенциальных попрошаек, а в мужчинах – грабителей.

Готовясь посетить Пазевскую, Джамиля бубнила себе под нос:

– Я не такая идиотка, как Лина! Это она, едва увидит мужика, так сразу начинает чирикать, словно воробей на навозной куче. Уж я-то знаю цену их комплиментам, потому и веду себя с достоинством. Ко мне бы в жизни не приклеилась эта клевета о СПИДе. Моральному облику Линочки очень подходит пьяная связь со старым негром – наркоманом из захудалого джаза. Ее страсть к черномазым известна: она же постоянно твердила ученикам, что в мире вокала для нее есть только две черные богини – Билли Холидей, да Джесси Норман. Это надо же! Обе страшней войны, одна – патентованная наркоманка, а другая – вообще что-то несусветное. Не баба, а железобетонная цистерна из-под дегтя! Просто уму непостижимо, как у Лины поворачивается язык мне доказывать, что пение Холидей – это антология женского эротизма, а Норман – самое неотразимое сопрано XX века. Это какое же надо иметь извращенное воображение, чтобы утверждать, будто эта образина похожа на огромное черное облако, в сердце которого пылает звезда любви!

Утром, накануне отъезда, Джамиля позвонила мужу на работу, сказала, что намерена вечером навестить Эвелину Родионовну и попросила его составить ей компанию. Исмаил пообещал жене приехать к Пазевской после совещания с директорами школ, которое было назначено на шесть часов. Милю это устраивало, и они договорились встретиться там около восьми.

Урманов любил приходить в гости только тогда, когда его ждали. Он обожал вкусно поесть и понимал, что для приготовления еды любой хозяйке необходимо время. Наевшись в студенческие годы бутербродов и яичниц, он их ненавидел, поэтому всегда сам заранее уведомлял тех, кого собирался посетить. На этот раз он попросил супругу позвонить Тане и предупредить, что они появятся у них вечером. Джамиля пообещала исполнить его просьбу но, естественно, этого не сделала. Ей очень хотелось нагрянуть к Пазевским неожиданно, чтобы, застав хозяек врасплох, лишний раз продемонстрировать мужу их неухоженную бедность и неприкрытое горе. Ей и в голову не приходило, что это зрелище может вызвать у Исмаила какое-либо чувство, кроме ощущения собственного превосходства. Ни Миля, ни Иса даже не догадывались, насколько этот визит изменит всю их последующую жизнь.

В этот день Татьяна чувствовала себя отвратительно. Стояла невыносимая жара – в сентябре в Средней Азии такая бывает только накануне резкого похолодания. У нее разыгралась жуткая мигрень, кровяное давление скакало, а нервы дергались, словно струны балалайки под рукой подвыпившего тапера. Только к вечеру Таня немного ожила. Наглотавшись таблеток и повязав голову шерстяным платком, она сумела выползти во двор, чтобы его полить. От духоты сиделке тоже стало не по себе, и она отпросилась домой пораньше.

Ни Исмаил, ни Джамиля не чувствовали этого изнуряющего зноя – в доме, и на работе у них стояли кондиционеры, а потому в восемь вечера наглаженные, благоухающие и сверкающие, как новые монеты, они встретились у дома Пазевских.

Татьяна, услышав звонок в дверь, кинула на землю шланг, и слегка обтерев забрызганные грязью ноги, пошла открывать.

– И кому это в такую жару спокойно не живется? – недоуменно прошептала молодая женщина, подошла к двери и резко ее распахнула. Увидев Исмаила и Джамилю, таких ухоженных и разодетых, она на мгновенье лишилась дара речи. Потом, смущенно стянув с головы платок, пригласила войти.

– Грязная, жирная, полоумная, вываренная курица! – подумала о ней Джамиля и с приторно-сладкой улыбочкой протянула руку для приветствия.

– Я только со двора. Поливала. Никого не ждала. Вы уж меня извините, но я не здороваюсь – руки у меня перепачканы. Вы проходите на веранду, располагайтесь, а я отлучусь ненадолго.

Смущенно опустив голову, Таня усадила гостей в кресла на террасе и пошла приводить себя в порядок.

– Ты что, не предупредила ее о нашем визите? – прошипел Иса, с возмущением глянув на жену.

– Да я звонила несколько раз, но к телефону никто не подходил. Вероятно, эта сарделька – не только полная дебилка, но еще и глуха, как табуретка! – тихо отозвалась Миля.

От подобных комментариев Урманов вздрогнул, как от пощечины. Неожиданно, перед его глазами промелькнули события юности: тогда его, студента второго курса столичного пединститута братья вызвали домой телеграммой, в которой сообщили, что мать при смерти. Получив это известие, он сумел уже через несколько часов вылететь домой, а потому явился раньше, чем его ожидали. Тогда его младшая сестренка, в таком же неухоженном виде, в каком они застали Таню, кинулась ему на шею. «Боже, как же она тогда рыдала!» – с горечью вспомнил Иса… Мать они похоронили через неделю, но в сознании Исмаила навсегда запечатлелся облик доведенной до отчаяния девушки, теряющей самого близкого человека на свете.

– Бездушная тварь, – неожиданно подумал он о супруге и, с трудом сдерживая ярость, вскочил с кресла.

– Давай купим у этой полоумной этот дом. Приведем его в порядок, переселимся сюда, а нашу квартиру оставим Мурику и Зуле. Пусть молодые живут в свое удовольствие, – продолжала Джамиля.

– Эвелина Родионовна еще жива, так что обсуждать этот вопрос преждевременно, – прохрипел Исмаил и пошел на кухню. Ему захотелось хоть немного помочь Тане, в дом к которой они ввалились без приглашения. Не прошло и пятнадцати минут, как стол был накрыт чистенько одетой и аккуратно причесанной молодой хозяйкой.

– Знаешь, дорогуша, я ведь заехала попрощаться с Линой. Завтра улетаю. У меня путевка в правительственный санаторий в Ялте. После курорта поживу у родителей в столице, потом погощу у подруги – мы вместе учились. Вернусь только к ноябрьским праздникам. Мне Иса говорил, что Линочка очень плоха, вот я и решила навестить ее сегодня, накануне отъезда. Вдруг потом не застану. Ты уж прости меня за откровенность.

Татьяна внимательно оглядела ближайшую подругу матери, и от ее по-женски наблюдательного взгляда не укрылось, сколько денег и какие усилия затратила Джамиля для того, чтобы стать неотразимой. Все, что было на ней, соответствовало самому взыскательному европейскому вкусу – и прическа, и макияж, и аксессуары. Не зная ситуации, можно было предположить, что Миля подготовилась к официальному приему на высшем уровне. Однако Таня понимала, что в душный и по-летнему знойный вечер только траур может заставить тощую и очень смуглую женщину, которой за сорок, обрядиться в закрытый черный шелковый костюм и черные лодочки на высоких каблуках.

– Вы в этом наряде собирались хоронить маму, ну, а так как скоро уезжаете, то напоследок решили продемонстрировать ей весь свой блеск? – горько усмехнувшись, спросила она у гостьи. – Поэтому даже туфли не сняли в прихожей.

Джамиля, не ожидавшая подобного выпада, резко побледнела, а Исмаил, вздрогнув от этих слов, будто ему публично плюнули в лицо, позеленел. В этот момент он увидел свою жену глазами постороннего человека. От злости у него зачесались руки. Только сейчас он сообразил, почему супруга извела всех, пытаясь достать себе именно черный наряд.

Он вспомнил, как пару недель тому назад мать Зухры прислала ей целый ворох великолепных тряпок, но Миля отослала их назад, даже не примерив, она заявила, что они ей не подходят из-за того, что светлые. Джамиля никогда не носила темные вещи, а потому Иса тогда удивился, посчитав эту выходку дамским капризом. Он всегда делал скидку на то, что даже толковая женщина может потерять чувство меры, когда одержима желанием стать неотразимой… Но в случае с Пазевской? Если бы такое вытворяла невольница из гарема в надежде завоевать сердце своего повелителя, он бы еще это понял. Но здесь? Так безжалостно, с таким чисто бабским садизмом добивать свою умирающую подругу. Но из-за чего? У Мили же есть абсолютно все, что только можно пожелать: семья, власть, достаток, здоровье. Чего же ей не хватает? – Проклятые, злобные самки, никогда не пойму их образ мыслей! – с отчаянием подумал Урманов и внезапно почувствовал острую жалость к Тане – нежной, больной, одинокой и глубоко несчастной.

– Как ты только могла такое подумать, дорогуша! – защебетала Джамиля. – Я после собрания в ГорОНО, поэтому и одета так официально. А обувь не скинула только из-за того, что целый день на ногах. Ступни отекли. Если сниму туфли, то после в них и не влезу!

– Будем считать Ваши слова правдой. В настоящий момент это не тема для обсуждения. Лучше, пойду, сообщу маме, что Выхотите ее видеть, – холодно произнесла хозяйка и скрылась в спальне…

Джамиля подошла к зеркалу, поправила прическу, подкрасила тонкие губы, одернула костюм и нервно вцепилась наманикюренными пальчиками в новую черную кожаную сумочку.

– Татьяна права. Миля даже сумку не желает оставлять в прихожей, похвастаться хочет. А как уверенно лжет! Подняла тонкие бровки, чуть прищурила глазки – и вперед. Я всегда знал, что она ловкачка и отличный политик… Хитрый и вероломный. Похоже, если сейчас и есть в этом доме простофиля, так это я, – уныло прошептал Урманов и, опустив плечи, отвернулся от жены.

Таня вышла из спальни, пригласила Джамилю войти, а сама осталась с гостем на террасе.