Призрак из прошлого (Моя темная половина). Часть 4. Конец истории

– Я знаю, родная…, – Энрике едва сдержал стон, продолжая крепко обнимать девушку, – как же сильно я люблю тебя…

– Я тоже тебя люблю…, – Аманда подняла голову и их губы слились в поцелуе. Энрике, хоть и с трудом, все же смог остановиться, и прижался лбом к макушке Аманды, которая обнимала его обеими руками.

– Тебе пора…, – прерывисто дыша, проговорил он, – я провожу тебя.

– Погоди, Энрике…, – ладонь Аманды прижалась к его груди, – может, я лезу не в свое дело…. Тебе Робин что-нибудь говорил?

– Робин? – Энрике нахмурился, – нет, а что он должен был мне сказать?

– Сегодня к Эмме приходили евреи, из квартала, где жила Этель. Они просили Робина отвести их к тебе….

– Даже не продолжай, – Энрике покачал головой, – в такие дни ко мне могут придти лишь с одной просьбой. Так евреи сами придти не решились, и Эмма послала тебя?

– Она не посылала, – ответила Аманда, – но… мне и самой жаль эту еврейку…

Сказав это, она умоляюще посмотрела на Энрике и тот провел рукой по волосам, взгляд его стал пугающе ледяным. Аманда восприняла это по – своему, и снова провела ладошкой по его груди.

– Я не буду ни о чем просить, – проговорила она тихо, и Энрике осторожно коснулся ладонью щеки девушки.

– Ты ведь понимаешь, что если теперь я не сделаю того, о чем ты хотела просить, то буду чувствовать себя последней сволочью?

– Спасибо тебе, – Аманда прижалась головой к его плечу, – обещаю, больше я ни с кем не буду это обсуждать!

…Ночь прошла быстрее, чем того ожидала Этель. Она неотрывно смотрела в окошко, и ее глаза с ужасом наблюдали, как небо постепенно сереет, принимая розоватый оттенок. Звезды постепенно бледнели, и вот уже по стене побежали солнечные зайчики – рассвет наступил. Этель в ужасе бросала взгляды то на священника, то на дверь, ожидая, что она вот – вот откроется.

– Святой отец, почему мне так страшно? – прошептала она, – прошу вас, не отдавайте меня палачу…

– Я не вправе мешать исполнению наказания, дочь моя, – проговорил отец Джозеф, – могу лишь молить Господа о том, чтобы он дал тебе сил очистить свою душу.

– Моя дуща чиста, святой отец…, – Этель всхлипнула, ее побелевшие губы дрожали, а в глазах застыл страх, – я ни в чем не виновата, мой отвар не мог убить ребенка…

Она на договорила – за дверью послышались тяжелые шаги, а потом в замке повернулся ключ. Почти одновременно с этим в тишину утра грубо ворвался заунывный колокольный перезвон. Этель затряслась еще сильнее, и бросилась к священнику, обхватив его обеими руками. Отец Джозеф обнял ее за плечо, и провел ладонью по волосам.

Дверь со скрипом отворилась. В камеру вошла монахиня, с подносом в руках, а за ней трое мужчин. Двоих Этель узнала – это были начальник стражи и Робин Нестлинг, жених ее подружки Эммы. Лорд Джейсон, вслед за монахиней, подошел к Этель, а Робин, одетый сейчас в одежду мрачного черного цвета, и его спутник, в такой же одежде, остановились у двери.

– Этель Эрнандес, сегодня будет приведен в исполнение приговор, назначенный для тебя судьей Бристоля, сэром Алистером Гриром, – негромко сказал лорд Ульрих, в то время как Этель тряслась от ужаса. – В обычаях города, законы которого ты грубо нарушила, связавшись с нечистой силой, приговоренному полагается последняя трапеза, которую принесла для тебя монахиня.

– Милорд, я ни с кем не путалась…, – по лицу девушки покатились слезы, когда она в ужасе смотрела на троих мужчин, – прошу вас…

Но Этель никто и не думал слушать. Волнение читалось лишь на лице Робина, хоть тот и старался выглядеть невозмутимым – это был первый день, когда он поднимется на эшафот, заменив Криса Веласкеса, тот старался сейчас не оставлять надолго свою семью.

Монахиня, мягко ступая, подошла к Этель, и поставила перед ней поднос. Когда она сняла прикрывавший его платок, Этель увидела пшеничный пирожок, политый медом, и кувшинчик молока. Но, хотя девушка и страдала от голода в тюрьме, но сейчас вид еды не вызывал у нее даже всплеска эмоций, и она только тряслась от страха. Священник подошел к ней, и положил на голову ладонь.

– Поешь, – тихо проговорил он, – тебе нужно подкрепить силы…

– Силы для чего, святой отец? – по лицу Этель покатились слезы, – для того, чтобы подольше тешить толпу видом моих мучений в пламени костра…?

С трудом выговорив эти слова, Этель все же взяла пирожок, и попыталась откусить от него, но мед словно склеил ее язык, и тот с трудом ворочался во рту. Давясь и кашляя, девушка все же заставила себя съесть пирожок, запивая его молоком. Она не ощущала вкуса сладкого теста, только бы еще потянуть время. Хотя девушка и понимала, что долго ждать ее не будут. Взгляд ее то и дело обращался на окно, за которым ярко светило солнце – погода сегодня была на диво прекрасная, словно издеваясь над ней.

Как ни старалась Этель, но пирожок закончился быстрее, чем ей бы этого хотелось. Монахиня убрала свой поднос, а потом вытащила из полотняного мешочка ножницы, и несколькими ловкими движениями состригла длинные волосы девушки, которые собрала в узелок. Коротенькие жалкие пряди неприятно защекотали затылок, но Этель уже ни на что не обращала внимания, застыв, словно статуя. Лорд Джейсон махнул рукой, и к Этель подошел Робин, держа в руках веревку.

– Дай руки, – тихо сказал он, и девушка покорно подчинилась.

Когда жесткая веревка прочно обвила запястья, Этель задрожала сильнее, и ее жалобный взгляд упал на священника и монахиню, но святой отец только осенил ее крестом, а потом набросил на голову капюшон сутаны. Лорд Джейсон шагнул в сторону и указал девушке на дверь.

– Выходим, – проговорил он, – и да поможет тебе Господь, от которого ты отвернулась.

– Ваша милость…, – Этель протянула к нему руки, но Джейсон даже не вздрогнул.

– Выходим! – громче сказал он, и девушка, спотыкаясь на каждом шагу, первой вышла в мрачный темный коридор, где уже ожидали стражники.

Шатаясь, она шла по коридору, но ее взор застилала темнота. Она только слышала свои шаги, и звук шагов за своей спиной, которые отдавались в ее мозгу ударами молота по наковальне. Мысль о том, что сейчас она окажется посреди беснующейся толпы, которая будет проклинать ее, заставляла девушку невольно замедлять шаг, но ее толкали в спину, и она продолжала идти вперед. Разум словно застыл, и девушка даже не заметила, как оказалась на улице, на ступеньках ратуши. Словно в тумане, она видела подъехавшую повозку с клеткой, запряженную парой лошадей с черными перьями на головах, и мрачную фигуру человека в алой маске – капюшоне, которая закрывала его лицо, он стоял чуть в стороне. Кроме него у ступенек собрались стражники, а среди них мелькала тощая, хлипенькая фигурка помощника судьи, Брендона Роско, со свитком в руках.

Этель невольно остановилась, и сделала движение, словно хотела броситься назад, но ее схватили под руки оба помощника палача, и потащили к клетке. Не чуя под собой ног, Этель завизжала, и рванулась в сторону.

– Я не виновата! – голос девушки эхом разнесся по улице, – пощадите, умоляю, пощадите!

Но никто не слушал ее. Подтащив девушку к повозке, Робин запрыгнул наверх, а его спутник, это был Лукас Ортега, легко поднял почти невесомое для его мощного сложения тело девушки, и перекинул ее через бортик повозки. Втолкнув Этель в клетку, Робин запер ее, и спрыгнул на землю. Старичок с серебристыми волосами, сидевший на облучке, махнул вожжами, и лошади медленным шагом пошли вперед, разворачивая повозку в сторону площади, где уже ревела толпа.

Лорд Джейсон вскочил на лошадь, которую ему подвел стражник, и пнул ее в бок, обогнав повозку. Как всегда, он уехал далеко вперед, проверяя, свободен ли путь. Три стражника последовали его примеру, она поехали впереди повозки, которая покатилась за ними, стуча колесами. За ней медленным шагом пошел палач, в сопровождении своих помощников, они немного отстали. Последними замыкали мрачный кортеж Роско и священник…

…Толпа на площади, окружив эшафот, с нетерпением поджидала появление «эскорта смерти», как в народе называли клетку и сопровождавших ее людей. Сожжение на костре ведьмы было самым любимым зрелищем горожан, площадь бурлила народом, как жерло вулкана. Все с нетерпением подпрыгивали, ожидая появление на площади начальника стражи города, что предвещало и скорое прибытие к месту казни клетки с ведьмой. Все уже знали, что приговоренная к смерти ведьма была еврейской повитухой, но о причине казни каждый говорил по – разному. Старухи, с заговорщицким видом, шептались о том, что ведьма вырезала нерожденного младенца из живота матери, и пила его кровь. Женщины помоложе клятвенно заверяли, что ведьму схватил охотник, когда она только шла к своей жертве, чтобы забрать ее ребенка, его она хотела вытащить из чрева матери с помощью колдовских заклинаний. Впрочем, кое – что во второй истории было правдой, в частности то, что охотник схватил еврейку у дома ее жертвы. Но все сплетницы, в итоге, пришли к одному выводу – если бы не расторопность охотника, неизвесто, сколько еще младенцев хотела угробить ведьма. Всеми ненавидимый Френсис Маккензи сейчас был едва ли не героем в глазах местных кумушек.

Среди этой толпы, почти у самого эшафота, стояла женщина, которая сейчас вряд ли обращала внимание на то, что происходило вокруг нее. Она вообще не понимала, зачем пришла сюда. Еще вчера она была вполне счастлива и довольна своей жизнью, но ночью жизнь эта рухнула в один миг, когда к ней прибежала Эмма Холмс, и сообщила, что ее дочь, Грейси, умерла в ее трактире.

Женщиной этой была Сэнди Каллахан. Кутаясь в шаль, она стояла среди толпы, более похожая на призрак, чем на живого человека. Женщину толкали со всех сторон, но она даже не шевелилась. Она стояла неподвижно, опустив голову. Лишь ее глаза, которые заволокла пелена, смотрели на эшафот, окруженный стражниками. В центре его высился дубовый столб, а возле лестницы, ведущей наверх, стояла повозка, нагруженная хворостом и дровами. Сэнди смотрела на эту повозку, и ее губы едва заметно шевелились.

Толпа зашумела громче, потому что на площадь выехал начальник стражи, его люди узнали по его синему плащу. Спустя совсем немного времени появился и кортеж, везущий ведьму. Стражники, которые сопровождали кортеж, проскакали вперед, разделив толпу на две стороны, чтобы освободить дорогу повозке.

– Ведьма! Ведьма! – вопли толпы разносились над площадью, сотрясая воздух.

Слыша эти вопли, девушка, которая съежилась на полу, в отчаянии закрыв руками голову, дрожала все сильнее, и ее умоляющий голосок: «Пощадите!» не был даже слышен в свирепом гуле толпы. Стражникам, которые сопровождали повозку, в этот раз пришлось ехать по обе ее стороны – женщины в толпе, когда мимо ехала повозка, пытались дотянуться до ведьмы, чтобы оторвать клок одежды, которая, по местным повериям, могла исцелить любую хворь.

Когда повозка подъехала к эшафоту, оба помощника Энрике подошли к ней, и Робин снова вспрыгнул наверх, а потом отпер клетку. Ему пришлось применить силу, чтобы вытащить девушку, та в отчаянии цеплялась за прутья клетки. Ему помог Ортега, и вдвоем они подняли девушку под руки и повели к лесенке. По ней уже поднялись наверх Энрике, священник и Роско, а Джейсон занял свое место у правого угла эшафота, развернув лошадь так, чтобы быть лицом к толпе. Судья Грир, который уже был на своем месте, кивнул ему.

Пока Роско, пыхтя, разворачивал свиток, помощники Энрике очень быстро перебросили на эшафот связки хвороста, с помощью дядюшки Сэма, который подавал им эти связки снизу, а потом Ортега поджег угли в маленькой жаровне. Факелы лежали рядом но он пока их не трогал. Робин, который остановился рядом с Энрике, нащупал у себя за поясом тонкий шнурок, который ему было велено сунуть в нарукавник Энрике, когда он будет надевать их ему на руки…. Ортега переглянулся с ним, и едва заметно кивнул. Свою часть поручений он выполнил еще ночью, когда полил водой несколько вязанок хвороста…

– Славные жители нашего города! – громкий голос Роско приглушил шум толпы, – сегодня, по приговору милосердного и справедливого судьи нашего города, сэра Алистера Грира, будет сожжена ведьма! Она хотела обманом получить нерожденного ребенка, чтобы готовить зелья из его крови, и в этом она призналась! Приговор будет приведен в исполнение немедленно!

Роско свернул пергамент и отошел назад, опасливо косясь на столб. Лукас и Робин, не дожидаясь приказа, быстро перебросили дрова и хворост к столбу, и начали складывать их вокруг него, сооружая костер. Пока они это делали, к Этель, которая в диком ужасе озиралась по сторонам, подошел священник, и положил руку на ее голову.

– Господь простит тебе все твои прегрешения, дочь моя, ибо сотворила ты их не по злому умыслу, а по собственной слабости. И скоро ты предстанешь на суд Божий, когда свершиться над тобой суд человеческий!

– Я не виновата…, – бормотала Этель, не слушая священника, – я не виновата! Не виновата!

В толпе народа, которая бесновалась у эшафота, Сэнди, услышав этот крик, подняла голову, словно очнувшись от удара. Она тоже затряслась, прижав руки к вискам, а потом медленно двинулась вперед, отталкивая недовольных людей. Глаза ее смотрел вверх, на эшафот, где помощники палача уже привязали девушку к медным кольцам, вбитым в столб, и Робин надел на Энрике нарукавники, незаметно вложив в левый нарукавник шнурок, кончик которого он оставил торчать снаружи. Когда задымится подмоченный хворост, Энрике хватит пары минут, чтобы незаметно вытащить шнурок и придушить девушку…

Этель с плачем дергала руками, чтобы освободиться от веревки, и судорожно кашляла – дым от горящей жаровни ветер нес ей прямо в лицо. Еще громче девушка заплакала, когда заметила, что судья Грир вытащил платок и поднял вверх руку. Джейсон, сидя на лошади, обернулся, чтобы отдать приказ начинать казнь. Он заметил, что толпа ближе к эшафоту недовольно гудит, потому что какая – то старуха явно мечтала быть ближе к нему, и пробивалась вперед, расталкивая людей, а им это, явно, пришлось не по вкусу. Но Джейсон не обратил на это внимания, сейчас он смотрел на судью. Белый платочек взметнулся вверх. Судья сейчас ничего не ждал – на эшафоте казнили не мужчину, и закон, именуемый «Милосердием невесты» не мог быть применим.