Разлейте время по бокалам

Разлейте время по бокалам
Наталья Аврора

Действие происходит в двух временных эпохах, в двух частях. Основная идея моей повести: Любовь, пронесенная через века, через вереницы перерождений души. Не менее важная мысль произведения: поиск Бога, желание найти себя в вечности, желание понять «Кто я? Что я?». Очень хочу найти ответ на детский вопрос «Для чего я родился?», и на более взрослый вопрос: «Почему здесь и сейчас?». Вместе с героями повести я ищу своё место во вселенной, в безграничном времени и пространстве, окружающем нас. Через века мои герои идут друг к другу. И к Богу. Только когда их души соединятся, они смогут успокоиться в вечности.

Наталья Аврора

Разлейте время по бокалам

ЧАСТЬ 1

СЕРЕДИНА 14в ДО РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА. ЕГИПЕТ. 385км. СЕВЕРНЕЕ ФИВ.

Море песка: мрачное и безмолвное, лишённое всего живого. Оно подавляло саму мысль о жизни.

По этому морю двигались измождённые, высушенные солнцем люди. Они давно уже перестали думать о себе, ещё существуя, они были отработанным материалом, фундаментом бессмертного величия и незыблемого могущества одного Человека и Единого Бога…

Люди создавали город среди песчаных холмов. Четырнадцать стел, высеченных в скалах по обоим берегам Нила, рассказывали о Человеке, волей которого тысячи людей строили Город. И строя – умирали. А, умирая – ложились под него. Одни – тайно проклиная, другие, – открыто восхваляя Его…

Они были первыми. Но ни один из них не знал, что умирает зря. Что Город-Сказка, Город-Чудо переживёт своего вдохновителя совсем немного: он будет покинут и забыт на три с лишним тысячи лет, а имя Великого Человека потомки вычеркнут из всех исторических документов Египта. В стране, одержимой бессмертием, ему была уготована самая незавидная участь: о нём очень быстро забыли. За что? За какие грехи фараон, управлявший великой державой древности семнадцать лет, был так строго наказан? За то, что в стране с множеством богов и богинь стал поклоняться только одному из них – солнечному диску Атону, запретив многобожие.

Но сейчас шёл лишь пятый год его царствования, третий месяц засушливого летнего сезона хемы[1 - Хема – лето, перет – зима, ахет – разлив.], день шестой. Фараон Аменхотеп IV был полон сил и надежд…

Монотонный ход строительных работ неожиданно нарушился. Разморенные солнцем надсмотрщики засуетились, похватали плети и кинулись подгонять рабов. Очень быстро все узнали, что в сопровождении приближённых особ и руководителей строительства Царская Семья прибыла для выбора места под свою временную резиденцию. Отделившись от остальной кавалькады и поднимая пыль, Аменхотеп IV пронёсся по всему периметру будущего города. Все падали ниц, никто не осмеливался поднять головы и взглянуть на Царя, а тот, кто пытался это сделать был тут же ослеплён блеском его колесницы из чистого золота. Лишь издалека челядь решалась смотреть на своего властелина. Поистине, он был земным воплощением животворного солнечного диска Атона, протянувшего к нему свои золотые руки, обнявшего и, казалось, навсегда защитившего от всех земных и загробных бед…

Когда фараон вернулся к свите, все остановились, воцарилась полная тишина. По-царственному медленно и торжественно он сошёл с колесницы, а его Великая Супруга, свет его жизни, покинула паланкин. Как только их ноги коснулись песка, стройный хор жрецов затянул:

– Прославляем бога, ликующего на небосклоне – он и есть Атон, да живёт он во веки веков, Атон живой и Великий, Владыка всего…Слава Царя Верхнего и Нижнего Египта, живущего правдою, слава владыки обеих Земель Неферхепруры, Владыки Венцов Аменхотепа, – да продлятся дни его жизни! – слава Великой Царицы, Любимой Царём, Владычицы обеих Земель Нефертити, – да живёт она, да будет здрава и молода во веки веков!..[2 - Текст гимна богу Атону является подлинным.]

Аменхотеп закрыл глаза, но даже сквозь веки в них влился ярчайший огненно-красный солнечный ДЕСЯТЫЙ ГОД ПРАВЛЕНИЯ ФАРАОНА ЭХНАТОНА.

ЧЕТВЁРТЫЙ МЕСЯЦ СЕЗОНА АХЕТ, ДЕНЬ ДВАДЦАТЫЙ.

Несколько сот человек, подняв головы, ждали выхода фараона на балкон. Не каждый день царь приносил народу такую радость: сегодня, как и вчера, его подданные могли простоять под балконом зря. Но никого это не пугало, все, без исключения, желали лицезреть Аменхотепа IV, принявшего недавно божественное имя Эхнатон. Таким образом, он всецело посвятил себя Единственному и Священному божеству – солнечному диску Атону. Многие из ожидавших имели возможность встретиться с царём в любое другое время, но они часами простаивали под палящим солнцем. Потому что увидеть фараона на балконе, в Окне Явления почиталось за величайшее счастье, а дар, брошенный им кому-либо из последователей, воспринимался даром Всемогущего Атона…

Эхнатон быстрым шагом вошёл в зал, перед Окном Явления. Здесь было очень пусто и неуютно, несмотря на яркий солнечный свет, бьющий во все окна. Его шаги тоскливым эхом прокатились по мозаичному полу, отразились от кедровых панелей и вскоре слились с гулом толпы под балконом.

Остановившись перед одним из множества серебряных зеркал, Эхнатон замер и придирчиво осмотрел себя. Царственную осанку ничто, никакое горе не могли изменить, но лицо… В глазах застыло беспокойство, между бровей залегла тревожная складка, губы слишком плотно сжаты.

От созерцания собственного отражения Фараона отвлекло уставшее лицо дворцового врача Пенту, возникшее в зеркале будто ниоткуда.

– Я решил никого не посылать к тебе, О Великий, и пришёл сам.

– …Что с ней?

– Она умирает. Я не смог спасти принцессу. Прости…

– Вздох отчаяния вырвался из груди Эхнатона:

– Ты сделал всё возможное?

Плечи старого Пенту опустились ещё ниже, он собрался упасть перед господином на колени, но фараон удержал его:

– Я верю тебе. Я хочу проститься с ней.

Только гулкое эхо шагов сопровождало их при прохождении пустых официальных холлов и коридоров. Совсем по другому обстояло дело, когда они достигли помещений, занимаемых гаремом. Все звуки здесь утопали в мягких подушках и пуфиках, в одеялах и покрывалах из тончайшей шерсти и дорогого шёлка, они запутывались в тяжёлых дверных портьерах и настенных драпировках. Обычно шумный и весёлый гарем в те дни захватила тишина: не было смеха и разговоров, молчали музыкальные инструменты, никто не танцевал. Не замечая упавших ниц евнухов и рабов да склонившихся жён, Фараон достиг личных покоев одной из них – принцессы Реджедет.

Перед входом в её комнату Эхнатон остановился. Ему было не по себе, жалость к юной женщине переполняла его мужественное сердце. Неожиданно благодарная улыбка осветила лицо Эхнатона: он услышал голос Царицы, Самой Любимой Супруги Великого Царя[3 - Все эпитеты, относящиеся к Нефертити и Эхнатону, являются историческими.], обожаемой Нефертити. Отодвинув тяжёлую портьеру, фараон вошёл в небольшую сумеречную комнату. Насыщенный запахами лекарственных трав и благовонного натрона[4 - Сода с примесью благовонной смолы, употреблявшаяся как курение при религиозных обрядах. Её также жевали для ритульного очищения рта.], воздух ударил ему в нос.

К дверям, навстречу царю, шла старая рабыня, на её руках слабо попискивал младенец, завёрнутый в тончайшие пелёнки. Эхнатон приподнял кружевную ткань и с любовью посмотрел на сына. Кончиком указательного пальца он провёл невидимую линию от слабеньких волосков малыша до его нежного подбородка.

– Реджедет захотела взглянуть на своего сына, – проговорила Нефертити. Фараон кивнул и жестом отпустил рабыню.

Эхнатон сел на табурет. Прозрачные пальчики Реджедет сжимали сделанный из дерева солнечный диск. В свою последнюю минуту она обращалась к богу Атону с мольбой оберегать её после смерти, так же, как и при жизни. Царь положил свою руку поверх её ладоней.

Нефертити встала за спиной супруга, положив руки ему на плечи. С трудом разжав слипшиеся губы, принцесса проговорила:

– Я умираю, но пусть будет так, чтобы я могла видеть тебя бесконечно… Тебя, мой Господин…

– Смерть – это ещё не конец, – Эхнатон погладил, а затем поцеловал чёрные, вьющиеся волосы умирающей. – Никто не умирает навсегда.

– Да… Я верю.… Верю, что ещё встречусь с тобой… Моя любовь…

Тонкие пальчики, сжимавшие запястье царя, ослабли и поникли. На глазах у всех следы физических и душевных страданий постепенно исчезали. Веки опустились, ресницы вздрогнули и замерли. Исчезли скорбные складки возле рта и глаз. Лицо стало спокойным и умиротворённым.

Пенту попытался нащупать пульс:

– Умерла. Она дождалась тебя, Божественный, а потом спокойно умерла. Воистину, рядом с тобой не только жизнь прекрасна, но и смерть легка.

Старик встал на колени и поцеловал сандалии своего повелителя. Склонившись, он не мог видеть горькой слезы, которая скатилась по щеке Эхнатона. Взволнованная Нефертити попыталась успокоить супруга:

– Её тело умерло, но душа живёт и тоже очень страдает. Ещё несколько дней она будет с нами. Все будут вспоминать её только добрыми словами. Да и плохого-то сказать о ней нечего: она была так молода – всего пятнадцать лет – и никому не желала зла. Идём, мой друг. Её приготовят, и мы придём проводить нашу принцессу в Страну, пределы которой неведомы[5 - Одно из названий загробного мира у древних египтян.].

Бросая прощальные взгляды на умершую, они, взявшись за руки, вышли. Тишина гарема сменилась горьким плачем и стенаниями.

…В тот день народ так и не дождался выхода фараона, в очередной раз напрасно простояв под Окном Явления.

ЕГИПЕТ. 14 ВЕК ДО РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА.

– Ненавижу его, – жрец Пинхази отбросил папирус, присланный из канцелярии фараона, и встал, нервно расправляя белоснежную плиссированную рубаху[6 - Белые плессировнные рубахи носили только высшие чиновники.]. – Как сильно я его ненавижу! Еретик, проклятый богами человек! Он осмелился закрыть все храмы Амона-Ра, Величайшего Бога, хранившего нашу землю тысячелетия. Он запретил всех богов, кроме одного – Атона, заставив свой народ подчиняться только ему. Это безмерное кощунство и оголтелое богохульство! Разве такое возможно, чтобы был только один бог? – Пинхази подошёл к окну, – Вот и город выстроил для своего божества – Ахетатон. Ненавижу их: фараона и город. …И себя! Я предал Амона-Ра для того, чтобы выжить, я сам помогаю Царю насаждать новую веру, я слаб, я труслив, я грешен. И в своих грехах обвиняю тебя – Аменхотеп IV!

Пинхази повернулся к статуе Эхнатона и с ненавистью всмотрелся в его мраморное лицо.

– Я уничтожу тебя! – в тишине покоев голос жреца напомнил шипение змеи. Он снова оглянулся на прекрасный и ненавистный ему город. – Вот оно, прибежище злых сил!

Закрыв глаза, Пинхази упал на пол, уткнулся лбом в жёсткую циновку и застонал:

– Прости меня, Амон-Ра, прости мои грехи и не гневайся! Умоляю, не гневайся на меня, своего ничтожного слугу!.. Я искуплю вину, замолю грехи. Я верну Египет под твою власть. Я смогу это сделать: Царь и Царица доверяют мне, ведь я не простой священник, а Главный Жрец, я вхож в покои Нефертити. Я – Единственный Друг фараона[7 - Звание, присваивавшееся только самым доверенным лицам фараона.]. Верь в меня, Амон, и помоги мне.

Шепча последние слова, Пинхази отогнул край циновки, приподнял кедровую половицу и извлёк из ниши расколотую пополам деревянную фигурку. Бережно прижав её к груди, он ползком пробрался к столику, оторвал клочок от царского папируса и начертал на нём одно слово: “Эхнатон”. Затем он вложил бумажку между половинками фигурки и крепко привязал их друг к другу нитками. Это оказалось запретное изваяние Амона- Ра – человека с головой барана, которое на свой страх и риск тайно хранил жрец.