Колдуй баба, колдуй дед. Невыдуманные истории о жизни и смерти

– Ну чистый ангелочек! – умилялась баба Люда.

Рано радовалась.

Все против одной

К трем годам, словно в компенсацию за тихое младенчество Таня превратилась в настоящего сорванца. Ее ни на секунду нельзя было оставить одну без присмотра.

Чуть отвернешься, то лоб себе расшибет, то залепит жвачкой глаза или наглотается аскорбинок. Выстригла челку под корень. Взялась стричь ногти на ногах огромными портняжными ножницами и только чудом не осталась без пальцев.

К Новому году мамина сестра тетя Нина прислала из Шевченко посылку с дефицитным шоколадом. Шоколадки в хрустящих нарядных обертках поставили в сервант возле хрустальных фужеров – в качестве украшения, предупредили: съедим в Новый год.

Праздник наступил. В полночь сунулись в сервант, развернули фольгу, а шоколада-то внутри нет! Хитрюга Танька слопала лакомство тайком, аккуратно заклеила пустые фантики и вернула их на место, авось никто о ее проделках не догадается.

В четыре года эта маленькая хулиганка вырвалась из рук и чуть не угодила под колеса автомобиля. В пять забралась на крышу детского клуба «Ровесник» и на пару с младшим двоюродным братцем Сашкой принялась пулять камнями в прохожих.

Хорошо, какой-то дядечка не поленился залезть на крышу и надрать уши озорникам, а то натворили бы бед.

За Танькой прочно закрепился ярлык дурного ребенка, который не умеет себя вести – ворует, врет, влипает в скверные истории, вечно все ломает, портит, теряет.

Бабушка Дуся отказывалась брать сестру на лето в Тагил. Другие родственники, узнав, что мы собираемся приехать в гости, заявляли без обиняков: только без Тани!

От нее шарахались, как от чумной, в любую минуту ожидая какой-нибудь пакости.

И Таня, чувствуя свою отверженность, незамедлительно им эту пакость устраивала.

Даже в те редкие минуты, когда сестра не хотела шалить, а старалась произвести приятное впечатление, она и то умудрялась напортачить – рвала новое платье, случайно зацепившись за гвоздь или разбивала любимую мамину вазу, нечаянно задев край стола.

А все, и я в том числе, думали, что Таня делает это нарочно – из вредности.

Однажды я решила пожаловаться на несносную сестрицу в пионерский журнал «Костер». На трех страницах расписала, какая Танька вредная и непослушная. Заодно упомянула, как та втихую от мамы слопала трехлитровую банку малинового варенья и кило конфет.

Перечитала написанное и… письмо порвала. Сестра все-таки! Жалко.

Таньке и так несладко жилось. Проведя полгода в казенных больничных стенах, по сути в изоляции, в том нежном возрасте, когда общение с семьей и матерью для ребенка жизненно необходимы, Таня одичала настолько, что наверстать упущенное уже не могла. Ей очень не хватало родительской ласки, заботы, любви, тепла. И она всеми способами пыталась заполучить их.

Обида

Рождение второго ребенка не улучшило отношений в семье. Наоборот, с маленькими детьми в двух комнатах стало тесновато. Родители ссорились. Бабушка без устали пилила маму за то, что та ее не послушалась – мало того, что не развелась с отцом, так еще и родила от него, от «калеки». Этого баба Люда простить дочери не могла.

В итоге мама как бы оказалась между двух огней, и не в силах противостоять родителям и мужу, начала срываться на детях. Чуть что не по ней, сразу в слезы и крик.

Отец, пытаясь самоутвердиться и снять напряжение, стал с удвоенным рвением бегать налево и выпивать. Из-за этого они с мамой постоянно скандалили, орали друг на друга, бывало, что отец и руку на нее поднимал. Бабушка не вмешивалась, но и не упускала случая позлорадствовать в мамин адрес: мол, я же тебя предупреждала, вот и получай!

Надо ли говорить, как угнетали всех эти домашние распри.

Чтобы две семьи смогли, наконец, разъехаться, папа встал в очередь на квартиру.

Завод квартиру дал, но однокомнатную.

После долгих уговоров, маминых мольб и слез, дед уступил, согласился на обмен. Они с бабушкой переехали в однушку на улице Пехтина, а мы остались на Карла Маркса.

Вот только принять новое жилище дед так и не смог. Ему не нравилось в нем все: дом, район, планировка, особенно окна, выходящие на запад, а не на восток, как он любил.

Запад, закат солнца означал для него смерть, медленное угасание. Дед прожил в новой квартире совсем недолго.

Нелюбимая

А мама с папой продолжали ругаться.

Про такие пары в народе говорят: и вместе плохо и врозь нехорошо.

Много раз мама порывалась уйти от отца, но боялась остаться одна с двумя детьми. Втайне она тяготилась нежеланным ребенком, пыталась переложить вину за свою неудавшуюся жизнь на младшую дочь, мол, если бы не она, все было бы иначе.

Масла в огонь подливал отец, в минуты ревности заявлявший, что Танька не его ребенок. Хотя сомневаться в их кровном родстве мог разве что слепой – Таня была точной копией папы. Возможно, после таких обвинений мама окончательно поняла, что совершила роковую ошибку, не послушав мать. Но что сделано, то сделано.

Мне кажется, что больше всех страданий выпало не столько на мамину долю, сколько на долю Тани. Не оттого ли невинная кроха заболела так тяжело? Дети же все чувствуют.

Болезнь сестры стала для родителей серьезным испытанием, заставила на какое-то время сплотиться, забыть о ссорах. Но напрасно я надеялась, что с Таниным выздоровлением в семье наступит мир, что мама с папой наконец-то заживут душа в душу.

Едва угроза смерти миновала, как все вернулось на круги своя, даже стало хуже.

Если раньше милая малютка не доставляла взрослым особых хлопот, не отвлекала от бесконечных драм и выяснений отношений, то тут она вдруг стала требовать повышенного внимания к себе – капризами, эпатажным поведением, истериками, что накаляло и без того напряженную атмосферу в семье еще больше.

Печать дьявола

Сколько я себя помню, родители всегда внушали мне, что я хорошая, «правильная» девочка, а Таня бедовая, шальная, притягивающая к себе как магнитом несчастья.

И в садике-то ей с воспитателями не повезло, и в начальной школе попалась вредная училка. И вообще, наверно, баба Люда права – всему виной злосчастные «три шестерки».

О том, что, может, это с ними что-то не так, родители даже мысли не допускали.

Мама с папой считали нашу семью если не образцовой, то, во всяком случае, не хуже других семей. Все сыты, обуты, одеты, чего еще надо? А ругань, скандалы – ерунда! Милые бранятся – только тешатся.

Но из-за этих скандалов меня порой так и подмывало сбежать из дому.

Я убеждала себя и Таньку, что мы с ней приемные дети, что наш настоящий отец певец Валерий Леонтьев, а мать – милая, добрая певица Валентина Толкунова. Ну разве ж стала бы родная мать кричать на своих детей? А все мамины срывы я принимала на свой счет.

Однажды я и впрямь чуть не сбежала и не увела с собой сестру в детский дом. Я верила: там нам будет лучше.

Мы такие разные

Впрочем, то, что родители постоянно сравнивали нас с сестрой, и это сравнение было не в Танину пользу, играло мне даже на руку. Мне нравилось чувствовать свою «особенность».

Это не значит, что я на самом деле была в чем-то лучше сестры. Просто я умела искусно маскироваться, скрывать от других дурные поступки и мысли, «заметать» следы.

Таня в этом смысле была более наивным и бесхитростным ребенком. Она тянулась ко мне, всюду следовала по пятам, как хвостик. Начну коллекционировать открытки, и Таньке их подавай. Возьмусь за календарики, оставив открытки сестре, как тут же выясняется, что они ей надоели, она тоже хочет копить календарики. И так во всем.

Я дразнила Таньку: повторюшка дядя Хрюшка, прятала от нее свои вещи. Но от Тани ничего не утаишь, найдет и вдобавок испортит – из вредности.