Догнать любовь

– Я в интернате, тебе здесь тяжело одной, я понимаю. – Новгородцева вздохнула. – Мам, извини, я не специально. Просто так все странно… Была жизнь, а потом раз – и другая начнется… И еще, будут предлагать варианты, ты не думай долго, соглашайся…

– Конечно, не буду раздумывать. Но за меня не переживай, все-таки Юра Шелепихин рядом. У него собаки, у нас Байка. Хотя да, ночью здесь очень тревожно. Да и новости не самые радостные. Школа совсем закрывается. Мы только дела все оформляем, документацию готовим к расформированию учебного заведения. Вон, все мои коллеги уже живут кто где, на работу добираются по два-три часа. Еще месяц, другой – и школы не будет. Не только тебе поступать в институт предстоит, и мне надо на работу устраиваться.

– Вот именно! – согласилась Алина. – Так что, мама, капризничать не будем.

– Да, – согласилась Елена Владимировна и скрылась на кухне. Она поняла, что дочь отчего-то не в духе. А самый лучший способ разговорить ее – это вкусненькое что-то сделать. И хоть был готов обед, Елена Владимировна затеяла быстрые плюшки с шоколадом.

Алина тем временем пошла «топить душ». У них в ванной стоял огромный титан, воду в котором можно было подогреть, только протопив печь под ним. Обычно Алина это делала с удовольствием, но сегодня уютно стрекочущие поленья и разливающееся тепло не согревали. Наоборот, вдруг опять проступила досада. «Надо уезжать, да поскорее… Здесь хорошо, все родное, но уже невозможно жить без горячей воды и нормального отопления!» – думала Новгородцева.

Алина помнила, как несколько лет подряд все жители деревни писали письма «в инстанции», чтобы им провели центральный газ. Из инстанций отвечали, что населенный пункт всегда был временным – только для рабочих и специалистов, работающих вахтовым методом. Сейчас все карьеры закрыты, оставлять жилым этот населенный пункт экономического смысла не имеет. Еще через пару лет стали разъезжаться жители, а вот в прошлом году всем разослали постановление о том, что деревня ликвидируется.

Новгородцева ворошила дровишки, прислушивалась к гудению титана и думала, что люди должны жить с удобствами. Алина подбросила в печку еще одно полено, отложила в сторону кочергу, впустила околачивающуюся в коридоре собаку Байку, уселась на низкую скамеечку и стала вспоминать вчерашний день: взбудораженного Ветошкина, Быстрова, который как-то неприлично обнимал в танце Марину Ежову, и еще почему-то свою тарелку с холодцом и намокшим пирожком. «Да при чем тут пирожок!» – вздохнула про себя Алина, но в душе все эти картинки связались в одно досадное целое. Новгородцева заставила себя вспомнить тренировки, последние соревнования, на которых победила, но это не помогло…

– Алина, ты там заснула? Прямо у титана?! – окликнула ее мать.

– Нет, я сижу и думаю, что очень вовремя мы решились на переезд. Сил нет топить титан и печку в комнате, носить воду. Пора жить как люди…

Елена Владимировна внимательно посмотрела на дочь:

– У тебя что-то случилось? В школе неприятности?

– Да все нормально у меня, – вздохнула Алина, – только уже что-то надо менять! Мам, мы же не можем навсегда остаться здесь. Тут же, кроме медведей, никого нет.

– Ну, во?первых, мы все с тобой решили, а во?вторых, медведей нет, их распугали, когда карьеры взрывали, – рассмеялась мать, – но ты огорчена чем-то. Расскажешь?

– Ничем не огорчена. Понимаешь, Ветошкин наш такой идиот! Он влюбился в Ежову, а та – в Быстрова. А он же противный, понтов у него больше, чем мозгов.

– Так в чем же дело? Считай, что Ветошкину повезло. Зачем ему эта самая Ежова, если ей нравится Быстров.

– О, я так тоже подумала. – Алина обрадовалась, что мать поняла ее с полуслова.

– А тебе кто нравится? Ветошкин или Быстров? – как бы невзначай спросила Елена Владимировна.

– Мам, ты с ума сошла! – фыркнула Алина. – Мне никто не нравится.

– Алина, ты зря думаешь, что я ничего не вижу, – улыбнулась мать, – тебе этот мальчик давно нравится. Чуть ли не с первого класса.

– Да нет же! С чего ты взяла?! Никогда!

– Алина, я помню, как ты во втором классе с ним подралась. Потом, в пятом, ты все приглашала его потанцевать. Мы же тогда устраивали вам вечера! Ну а в восьмом ты остригла волосы и все ждала его у школы.

Алина покраснела от этих разоблачений. Все было так. Быстров ей нравился все эти годы. И также всегда она думала, что этого никто не замечает.

– Мама, мне не до Быстрова! – со значением сказала Алина. – Когда я окончу школу, мне будет восемнадцать лет. Понимаешь, мне надо попасть в сборную России. А для этого я должна еще «побегать» в юниорской страны. Представляешь, как я сейчас тренироваться должна?!

– Представляю, – вздохнула мать, – понимаю, ты уже сделала свой выбор. Но ты не должна всю свою жизнь под этот спорт подстраивать… надо учиться, читать, слушать музыку… И… есть семья и дети… Любовь есть. Мы с твоим папой любили друг друга.

– Мам! – одернула ее Новгородцева, а когда мать замолчала, спросила: – Слушай, а у меня ноги очень кривые?

– Что? – Елена Владимировна сделала вид, что не поняла вопроса.

– Ну, ноги у меня некрасивые. Они такие устойчивые, сильные… Но…

– Знаешь, главное – устойчивые. Поверь мне, – ответила мать.

Алина все поняла. Она вздохнула, сдернула с крючка полотенце и повесила его на горячую трубу от титана. «Вытрусь теплым», – сказала сама себе.

Потом они обедали, пили чай с шоколадными плюшками и рассматривали фотографии, которые мать вытащила из альбома. Снимков было много – и праздничные, у елки, и в лесу на шашлыках, на реке. Были фотографии отца – подтянутый и серьезный, в белой рубашке, он что-то объяснял рабочим-геодезистам. Алина все это видела сотни раз, но не могла не уступить матери. Та, разглядывая знакомые лица, проживала заново счастливые дни.

– А знаешь, надо как следует елку нарядить, и вообще этот Новый год – последний в нашем доме. Надо его запомнить, – сказала вдруг Елена Владимировна и полезла за елочными игрушками.

Алина проводила ее взглядом. Ей было жалко мать, себя, этот дом и былую счастливую и безоблачную жизнь. В прошлом был отец. А как они справятся с этим переездом, с новой квартирой… Кто его знает… «Но нельзя обижать маму – Новый год мы отметим как полагается, даже лучше!» – решила она про себя.

Когда Алину взяли в юниорскую сборную области, в школе обрадовались. Во-первых, прибавилось славы, а во?вторых, отпала необходимость придумывать, как замаскировать частичную неуспеваемость будущей известной лыжницы (в том, что Алина станет известной спортс- менкой, никто не сомневался). И если раньше тройки с натяжкой вызывали долгие нравоучения в учительской, то теперь педагоги лишь обменивались понимающими взглядами: «Конечно, у девочки такая нагрузка на сборах, а потом еще и соревнования… Можно закрыть глаза на невыученные уроки!» Алина между тем наслаждалась – ее фактически освободили от нелюбимых занятий и дали возможность все время посвятить лыжам.

Новгородцева относилась к категории людей-борцов. Она не любила отступать перед трудностями, а поговорку «…умный гору обойдет» считала правилом слабаков. И в лыжной секции, и потом в спортивной школе-интернате ее ставили в пример всем, кто пасовал при малейших признаках неудачи: «Учитесь у Новгородцевой. Вот вам человек, который считает себя сильнее любых обстоятельств. Поэтому и добивается успехов!»

Результаты у Алины действительно были прекрасные. Похвалы она заслуживала, но никто не задумывался, в чем причина ее упорства и самоотверженности. Знающие семью всегда ссылались на то, что Алину в спорт привел отец, он и был для нее примером. Это объяснение было верным, но лишь отчасти. Стремление держать под контролем то, что нравится, было свойством характера, собственной личности.

А еще Алина Новгородцева была собственницей в самом прямом смысле слова. Она считала, что выбранный спорт – это ее личное дело, то, что принадлежит только ей, а потому она не могла потерпеть неудачу.

Это же относилось и к дружбе. В интернате у Алины была подруга Ира Кузнецова. Дружили они с первого класса, ссорились, мирились, но неизменным оставалось одно: Новгородцева никому не давала обижать Кузнецову – ни придирчивому учителю математики, ни шалопаям из параллельного класса. Все бы ничего, но в ответ Алина требовала такого же отношения, то есть верности. А так случилось, что Ира Кузнецова была легомысленной. Классе в шестом она поссорилась с Алиной, и больше они никогда уже не помирились.

– Знаешь, эта твоя дружба – как старая жвачка. Наступила – не отодрать! – выпалила Ира в ответ на упреки Алины.

«А она дура! – сказала сама себе Новгородцева. – Я же ничего такого не сказала, просто потребовала, чтобы она с Евичкиными не ходила!»

В этой пустячной истории не только отразился нрав Алины, но и замаячила ее судьба.

– Ты к своим лыжам бережнее относишься, чем к людям, – сказала ей тогда мать.

Алина ответила:

– Лыжи меня не предадут. Они – только мои.

Итак, в конце июня они отправились смотреть квартиру. Собака Байка была определена к соседу Шелепихину, ей закупили любимый корм и на всякий случай три килограмма костей. Юре они сказали:

– Собака не должна голодать. Откажется корм есть – свари бульон и мясо от костей отдели и покроши.

Шелепихин заверил, что Байка голодать не будет. Алина посмотрела на собаку, и сердце ее сжалось.

– Ты с нами уедешь и будешь жить в городе. Мы тебя не бросим, – погладила Алина Байку. Та уткнулась ей в ладонь. Новгородцева потянула мать за рукав.

– Мама, пойдем, я не могу так. Байку жалко.

Через два дня они вылетели в Петербург. Вернее, сначала добрались до Красноярска, а потом только сели в самолет, направляющийся в Санкт-Петербург.

Перемены в жизни – вещь неизбежная, полезная, заставляющая не только пересмотреть прошлое, но и с повышенным вниманием отнестись к своим планам на будущее. Только движение объективно, лишь сделав первый шаг, мы понимаем, что в наших планах возможная реальность, а что – фантазия, которая так и останется нереализованной. Так случилось с Алиной.