– Ясно. Забирайся, бричка хоть и не лимузин, но нам места хватит.
– Нет.
– А говоришь, уже ничего не боишься. Давай, давай. Отвезу к себе, накормлю, да напою, да спать уложу. Прозрачная какая! Одни глазищи, даже кожи и костей нет. Я вон тамочки обретаюсь, за полем.
И вот под этот завораживающий трёп мужик берёт за руку Ольгу, затягивает в бричку, усаживает рядом.
– И кроссовки мокрые, и брючки. Дрожишь? Понятно дело. После восхода холодает всегда. И росы сегодня обильные, значит быть жаре.
– А откуда знаете?
– Я много чего знаю.
– Вы кто?
– Кто был, после расскажу, а кто нынче сама поймёшь. У тебя что в рюкзачке-то? Кофта, иль свитер есть? Доставай, надевай.
Ольга, словно заворожённая, открывает рюкзак, достаёт свитер, натягивает на худенькие плечи. А мужик продолжает говорить, а бричка почти бесшумно, на мягких рессорах катится по дороге между полями, а жаворонок поёт и поёт.
– Ты поплачь, девонька, поплачь, со слезами горе вытекает. Ведь у тебя горе, правда?
– Не хочу.
– Ну, понятное дело, не хочешь душу выворачивать. Что делать умеешь?
– Ничего.
– Не беда. Научу.
– Зачем?
– У тебя имя-то имеется?
– Ольга.
– Ух, какое имя-то! Знатное, княжеское, не то, что моё! Аполлон, а по батюшке Аполлинарьевич!
– Разыгрываете? – Ольга чуть раздвигает губы – ещё не улыбка, а так, чуть полуулыбка.
– Клянусь, – мужик искоса взглядывает на Ольгу, кивает сам себе, мол, растопил немного, – всю жизнь мучаюсь, насмешников-то у нас полно. И впрямь, посмотри на меня, разве я хоть каплю похож на бога-воителя, разве я высок, строен и безбород, да ещё на лире играю?! А?!
– «Пока не требует поэта к священной лире Аполлон!», – тихо произносит Ольга.
– О! Пушкина любишь?
– Никого я не люблю, – вновь замыкается в себе Ольга.
Впереди луг. Сочная трава. Слева огороженный деревянными брусьями круг, в нём взрыхлённая копытами земля. Справа большая конюшня, у ворот, там, где вход в денники, лежат два пса непонятной породы – лохматые, длинноногие. Завидев бричку, они поднимаются вместе, как по команде. Аполлон осаживает коня.
– Мальчики! Быстро ко мне, – поворачивается к Ольге, – собак любишь?
– Не уверена.
– Сейчас проверим.
– Натравите на меня?
– Я ж не вохровец лагерный. Если они зарычат, значит, ты их боишься, а если не зарычат, то у вас с ними полный ажур.
Собаки подбегают, обнюхав Ольгины ноги, лениво взмахнув хвостами, возвращаются на свой пост у ворот.
– Ага, порядок! У тебя дома никогда собак не держали, – не спрашивая, утверждающе.
– Даже птичек, рыбок, или кошки. Мать у меня… А как зовут псов?
– Мальчики.
– Что, обоих? Как же они узнают, когда кого подзывают?
– Понимают.
Аполлон чуть трогает вожжи, бричка катится дальше. Впереди, сразу после конюшни дом тёсаного дерева, чисто выметенный двор и палисадник – много цветов и кустов, два-три плодовых дерева.
7. Интерьер. Дом Аполлона.
Чистота почти стерильная. Большой стол посреди комнаты отскоблён и отлакирован. Этажерка явно самодельная, уставлена плотными рядами книги. У окна письменный стол с компьютером, принтер. На стенах нет фотографий. Единственное украшение этой комнаты – небольшая скульптура чёрного каслинского литья – лошадь с жеребёнком.
Ольга снимает мокрые кроссовки и носки. Стоит босая, не решаясь шагнуть через порог.
– Там кухня, рядом ванная комната и всё такое. Не стой столбом, если не во что переодеться, что-нибудь придумаю.
– Не надо.
– Давай, девонька, шагай. Сейчас приготовлю поесть.
– Спасибо, не хочу.
– Понятно.
Ольга подхватывает свой рюкзак, стоит секунду в нерешительности, хочет повернуть к выходу, но потом всё же идёт в глубь дома.
Ольга и Аполлон в кухне. Много света, мало мебели, диссонансом выглядит дорогая встроенная техника, такую в любом современном доме встретишь. Похоже, хозяин поклонник минимализма и рациональности. На первый взгляд.
Ольга, не притронувшись к еде, пьёт чай.
– Давно путешествуешь?
– Не помню. Месяц? Два?