Первый узбек: Героям быть!

– Великий хан, называется это место стулом потому, что на нем будет сидеть или стоять вся остальная колонна. Я много раз доводил до вашего благословенного внимания, что в закатных странах строят совсем не так и не из таких материалов, как это делают у нас. Посмотрите, в верхней части пьедестала есть выступ, на который и опирается основное тело колонны. Его строители называют по-разному – стержень, ствол или футс колонны.

– Продолжай…

– Те части, что ставятся друг на друга имеют пазы, они будут вставлены друг в друга, и поэтому колонна никогда не разрушиться. Местность, в которой мы живем, подвержена периодическим землетрясениям, опасным для любых строений. Данную колонну мы сделаем не из одного куска камня, а из нескольких, но впечатление будет как от монолитного сооружения. – Али показывал на каждую часть колонны и подробно рассказывал, что и как будет складываться, но я опять не выдержал:

– Для чего колонна не гладкая, а вся в ложбинках? Это сделано для красоты или по технической надобности? – я так собой гордился, когда произносил это слово! Я понимал его значение, мои мастера, работающие в разных мастерских, без конца его произносят. Это слово означает, что они изготавливают разные вещи при помощи каких-то приспособлений. Али энергично закивал, понимая, что мой интерес не праздный и имеет под собой практическое значение.

– Великий хан, эти ложбинки называются каннелюры. Вот смотрите, вашим зорким, всевидящим глазам представлена колонна так называемого коринфского ордера. Таких ордеров несколько, мы с вашего высочайшего одобрения выбрали коринфский ордер, что означает особенности разных колонн. Дорическая вам не понравилась из-за простоты, ионическая тоже была не очень нарядна. Зато коринфская колонна сразу порадовала ваше сердце привлекательным и утончённым видом, так как она украшена этими самыми ложбинками, или каннелюрами. Они покрывают всё тело колонны снизу доверху, что создаёт ощущение стройности и изящества. – Говоря эти слова, мастер водил пальцем по ложбинке каннелюра, словно пытаясь сделать её ещё более гладкой и блестящей.

Я видел в библиотеке Арка книгу со множеством рисунков колонн и их частей. Эту книгу мастер заказывал всем купцам, отправляющимся в закатные страны. Он говорил, что был знаком с Андреа Палладио. И даже помогал ему в написании введения. В книге были не только колонны, там были странные и непонятные дома, мосты, храмы, площади, фонтаны. Лет пятнадцать назад, когда книга добралась до наших краёв, я посмотрел картинки и понял – всё, что там нарисовано, появится у нас лет через сто! Не раньше. Чтобы не страдать и не умереть от зависти, я запретил Али и Ульмасу рассказывать о ней другим архитекторам. Не упоминать о ней во время пятничных занятий. Тогда я был в отчаянии, что не могу себе позволить ни одно из этих великолепных сооружений.

Я разрешил ограничиться книгой Витрувия. Там не было картинок. В ней было описание всех строительных работ. Искушать зодчих работой Палладио не было смысла.

Приглядевшись, я понял, что такие ложбинки создают красивое сочетание света и тени – если бы колонна была гладкой, то глазу не на чем было бы остановиться, а здесь он выискивал особенности теней. Поскольку мрамор был тёмно-серый, то и тени были в одних местах глубокими, почти чёрными, а в других совсем светлыми и расплывчато-дымчатыми. Надо было привезти с собой «Четыре книги об архитектуре»», я мог бы сравнить описание с готовой колонной.

– Ты не взял с собой запрещённую книгу? – мастер отрицательно мотнул головой. – А как называется верхняя часть колонны? – я уже простил строптивого устода. Я понял, что моё отвратительное, равнодушное ко всему миру состояние улетучивается. Неужели для того, чтобы вернуться к нормальной жизни, нужно было разозлиться, сорваться в ущелье необъяснимого гнева и захотеть казнить моего Али? А тот жук, которого я утром подбросил на ладони, тем самым может быть продлив его жизнь, Всевышний послал мне знамение? Чудеса…

– Великий хан, верхняя, самая красивая часть колонны называется капитель. Но и она делиться на несколько деталей, вы хотите услышать название всех? – я молча кивнул. Не веря самому себе, наблюдая себя со стороны, я остро ощущал полноводную реку искреннего интереса к окружающему миру, к тому, что вижу, к воде, воздуху. Люди, снующие по дну карьера, вызывали у меня искреннее любопытство и я понял, что здоров. Али продолжал что-то говорить. Слушая его и не слышал голоса, только наслаждался его звуком и тем, что кровь бежит по жилам. Я жив! Перебивая мастера и его интереснейший познавательный рассказ о колоннах, я крикнул во весь голос:

– Зульфикар, где мой любимый кислый кумыс? У нас с мастером пересохло в горле! Или ты хочешь, чтобы мы умерли от жажды, обсуждая пояски, аканты и колокола? – я с удовольствием выпалил все только что услышанные от мастера слова.

Лицо Али расплылось в такой неподдельно-ласковой улыбке, что я понял – они все, они все за меня боялись и страдали. Мастер наверняка пошёл на риск, чтобы вызвать у меня сильнейший гнев! А ведь я мог окунуться в его пучину и не вынырнуть? Я мог приказать отрубить ему голову, как сделал Тимур со своим архитектором. Его зодчий отказался, по приказу тирана, строить самую высокую мечеть в мире. Мастер-то понимал, что в том месте мечеть строить нельзя и что она никогда не будет такой высоты, какую хотел видеть Тимур.

Неужели меня действительно кто-то любит? Не потому, что я хан, а потому что я, наверное, хороший человек? Голова Зульфикара, просунутая в палатку тоже улыбалась. Его улыбка тоже была умилительно-участливой. Так мать смотрит на ребёнка, выздоравливающего после тяжёлой болезни. О Аллах, какой вкусный кумыс! Какой свежий воздух в этих горах, несмотря на мраморную пыль! Какое нежное голубое весеннее небо! Только весной и лишь в горах бывает такое лазурно-палевое небо, с молочно-белыми барашками крохотных, словно нарисованных облачков.

Братья мои, как же вы рисковали, заставляя меня хоть как-то проявить интерес к жизни? Весна вступила в свои права. Когда мы сюда ехали, то по дороге видели голые ветви деревьев, а сейчас весь горизонт в изумрудно-зелёной дымке!

Тут я ужаснулся. Ведь я мог и не очнуться от этого всепоглощающего равнодушия. Оно застлало мне глаза тогда, когда надо было держать их широко открытыми? Но я уже говорил много раз – я никогда не страдаю о том, что произошло, я всегда думаю, как исправить произошедшее. А поскольку я никого не казнил и даже не начал пытать, то и страдать не следует. Нужно жить дальше!

Воспоминание о первой размолвке с мастером Али и его братом Ульмасом не забылось. Она произошла давно, я тогда приказал им строить базары в Бухаре. Я не мог понять, как можно возводить базары и дуканы* под одной крышей. Я считал, что все магазинчики должны стоять отдельно. Но если они будут стоять вместе, то должны быть накрыты единой гладкой крышей. Как худжры* в медресе. Но мастера упёрлись и показали мне несусветную крышу, похожую на кучу перевёрнутых пиал, поставленных ровными рядами!

Я привык к тому, что не обязательно лавка должна быть огорожена с трёх сторон стенами и покрыта кровлей. Все видят, как некоторые не слишком богатые ремесленники торгуют прямо с земли, подложив под свой немудрящий товар циновку или старый, стёртый до дыр коврик, иногда кусок паласа. Никого это никогда не останавливало. Люди приходили, торговались как с любым продавцом, сидящим за прилавком, так и с тем, который торгует с земли. Можно было подобрать свой прилавок и убраться на другой конец рынка. А если мастеру было жарко, то он натягивал на три палки кусок ветхого сюзане, и получалось подобие навеса.

Редко продавцы стояли в ряд, соблюдая хоть какой-то намёк на порядок. Чаще всего то тут, то там шла торговля самыми разными вещами: кому что попало на глаза и в голову взбрело, то и вытащил на базар. Раньше даже около Арка толпились люди, предлагая кто холодную воду из козьего бурдюка*, кто готовые лепёшки или самсу* с зеленью, лежащие в слегка прикрытой нечистым куском буза плетёной ивовой корзине. Торговали всем на свете и орали как продавцы, так и покупатели – вопли, крики, смех, перепалки. Смесь самых разных языков – это всё наш базар.

Когда после десятилетних странствий по западным странам Али с Ульмасом вернулись в родные края, то поначалу остановились в Афарикенте. Они не застали в живых своего отца и перебрались в Бухару. Не потому, что их не ждали в родном доме или не хотели видеть. Для таких искусных мастеров, даже таких молодых, в Афарикенте было тесно. Простой дом для ремесленника может построить и обыкновенный каменщик или даже мастер. Но не такой талантливый зодчий, как устод Али. Он должен строить грандиозные сооружения. Не престало ему распылять свой талант на кибитки простолюдинов.

В это время я уже отвоевал трон, поставил своего отца во главе благословенной Бухары и занялся самыми насущными делами. А дел было столько, что спал я чаще всего вполглаза, зачастую небольшую часть ночи. Мне нужно было объединить под моей рукой, все части большого государства Махмуда Шейбани, распавшегося после его гибели. Это были Балх, Ташкент, Самарканд, Бухара и Герат. Мне следовало обеспечить спокойствие и процветание на всей территории, сделать это быстро. Надо было привлечь торговцев, а в самой Бухаре не хватало обыкновенных, удобных для торговцев и купцов базаров с караван-сараями.

То, что я видел, мне совсем не нравилось. Даже сейчас, после сорока лет моей неустанной строительной деятельности я недоволен видом своей столицы. Трудно себе представить, что было во времена моей молодости и во времена моих предшественников. Говорят, что ещё до великого Чингиза в Бухаре было семь ворот, врезанных в высокие стены из сырцового кирпича. Но и стены, и ворота были разрушены, и о них в течении долгого времени даже воспоминаний не было. Грустно говорить об этом, но лишь при Абдулазизхане, сыне Убайдуллахана, были воздвигнуты стены вокруг города с двенадцатью воротами. Вернее, двенадцатые ворота построил я, а уж если быть совсем точным, то это сделал Али по моему приказу. Науруз-Ахмад строительством не занимался, всё время воевал и пил запрещённое вино. От него и сдох. Мой дядя Пир-Мухаммад больше внимания обращал на Балх, свой наследственный вилоят, а не на Бухару.

У Абдулазизхана не было денег на такую грандиозную затею, но он вышел из этого положения как всякий скряга. Он приказал, чтобы каждый житель Бухары и прилегающих к ней кишлаков проработал на строительстве стены от двух недель до двух лун в году. Первоначально производителем работ был Уткир-устод, и даже какое-то время на строительстве одних из ворот проработали ещё совсем молодые Али и Ульмас. Но денег им за работу не платили и поэтому они решили отправиться восвояси за своей давней мечтой – в закатные страны.

Уткир-устод ругался, сетовал на то, что стена не для защиты, а для замазывания ханских глаз. Но ремесленникам и дехканам было наплевать, развалится стена или нет – им было важно отработать две недели и уйти домой. Рассказывают, что именно в тот момент, когда зодчий говорил, что стена развалится, случилось несчастье. Она рухнула, завалив мастера обломками кирпичей. Когда его вытащили из-под завала, он ещё дышал, но переломанные рёбра воткнулись в лёгкие и мастер в мучениях умер. Да разве он один?

Поэтому стена вокруг Бухары такая, словно пьяный бык мочился на ходу, шатаясь из стороны в сторону. А вслед за ним шли криворукие рабочие и клали стену. Не было единого плана строительства, не было даже единого распорядителя работ, не было точно установленной нормы работы. Некоторые бедняги не вылезали с этой стройки, а другие ни разу не поднялись на стену и не принесли ни одного кирпича. Поэтому стена делает нелепые зигзаги и повороты. От них рябит в глазах и возникает странная мысль – а для чего всё это сооружено?

Я с неприязнью, смешанной с горечью правды вспоминаю отзыв Энтони Дженкинсона. Посол шептался с моим дядей Пир-Мухаммадом о моей будущей столице. Он назвал тогда Бухару «Кучей глины и земли», это ужасно расстроило меня. Сейчас я понимаю, что Энтони был прав. Тогда я ещё не общался с людьми, что годами жили в западных странах и многого не понимал. Там, при возведении любых сооружений, ценятся не только прочность и целесообразность, но красота, и аккуратность!

Именно в то время ко мне пришёл Зульфикар и притащил за рукава халатов упирающихся в смущении Али и Ульмаса. Их знакомство было смешным и поучительным, весёлым и одновременно грустным. Тогда мне исполнилось 33 года, я был в возрасте великих свершений. Счастливая мысль увековечить имя моей матушки величественным сооружением показалась удачной. Ей в тот год должно было исполниться пятьдесят лет. Она была такая красавица, что и в пожилом возрасте имела гладкую кожу лица и милую лукавую улыбку. До сих пор вспоминая её, не могу поверить, что у такой красавицы мог родиться человек с такой заурядной внешностью как я.

Она была совсем не полная, но осанистая и величественная. Волосы её были тёмные, но не чёрные. Они немного вились, своевольными прядями выбиваясь из тугих кос. Глаза были широко распахнутые и всегда смеялись, даже когда она была чем-то раздосадована. Она никогда не ругалась, ей было достаточно поджать губы в гримаске, как тут же все окружающие её люди, даже мой отец, начинали озираться по сторонам и судорожно перебирать в голове все свои грехи – что же они натворили?

Любя свою мать, я и жену постарался выбрать похожую на неё. Моя мать прекрасно управляла гаремом, семьёй, и я так понимаю сейчас, что и своим мужем, моим отцом. Другим его жёнам она не давала воли и свободы. Они все были покорны и трепетали, если мать сурово сдвигала свои густые чёрные брови над зоркими глазами! Поэтому я постарался сделать ей такой подарок, от которого она если и не придет в восторг, то будет ему рада. Я решил построить медресе и назвать его «Мадари-хан». Спустя некоторое время я построил рядом похожее здание, они стоят как парное – «Кош-медресе». Это память о нас двоих: моей прекрасной матери и обо мне.

Всё, что происходило достаточно давно, я помню хорошо. Помню потому, что раньше я как-то не задумывался, откуда взялся Зульфикар. Почему никто из его родных никогда не давали о себе знать? Я знал его тестя, богатого купца Тахир-бека и семью тестя. Его четверых сыновей, из которых второй, Дастан-бек, был управителем всех дел моего кукельдаша. Я знал всех родственников со стороны его жены, много раз видел детей. Но никогда не видел его кровных родственников. Это тогда я так думал, но потом понял, что глубоко ошибался.

Бухара кишела его близкими, как голова дервиша, вшами. Но ни Зульфикар, ни я, ни даже мои родители – хан Искандер и его жена Мадари-беким не догадывались об их существовании. Многие приближённые хана, султана и просто дальние-предальные родственники в моём окружении, напоминали о себе каждое мгновение. Что касается моего молочного брата, то никто и никогда из его родни не заявлял о себе. Я даже уверился в том, что он круглый сирота. Свою матушку я никогда не спрашивал, откуда Зульфикар появился.

Именно в тот год, когда я собрался строить медресе в подарок матушке, произошла та достопамятная встреча Зульфикара с его отцом Каримом-устодом, самым знаменитым резчиком по дереву. В Бухаре его знали не только собратья по резцу, но и люди, не имеющие никакого отношения к ремеслу плотника. Я тоже его знал, вернее его работу со слов и многочисленных похвал со стороны Кулбабы. Но не предполагал, что именно этот знаменитый мастер и был отцом Зульфикара.

Чтобы двери медресе были не только самые красивые, а выдающиеся, из Афарикента привезли лучших мастеров Маверанахра, Карима и его брата Саида. Они недолго пробыли на стройке. Карим показал своим младшим братьям, что надо делать и уже собрался покинуть строящееся здание. Но при выходе встретил мою матушку. Султан-беким тотчас его узнала. Узнала в поседевшем и морщинистом мужчине когда-то молодого мужа кормилицы своего первенца.

Потом она рассказывала, горестно качая головой и утирая предательские слёзы, что всегда жалела Зульфикара. Жалела, несмотря на то, что он никогда не знал голода и жил в роскоши Арка возле меня. Но этот мальчик не ощущал материнской ласки и отцовского внимания. Если родители Кулбаба всё время находились во дворце, то моя мать знала грустную тайну моего молочного брата. Зульфикар был обижен не судьбой или жизнью, а именно ею. Он был оставлен родителями во дворце лишь потому, что я не мог оставаться один и в младенчестве чуть не умер, когда нас ненадолго разлучили. Я был настолько мал, что всё забыл. Мне об этом никогда не напоминали, но молодые родители Зульфикара по приказу моего отца вынуждены были забыть о своём первенце.

К новому медресе мою матушку сопровождал Зульфикар. Когда они столкнулись нос к носу с мастером Каримом, матушка чуть не лишилась сознания. Несмотря на то, что она была женщина огромного душевного здоровья, здесь растерялась, словно простая необразованная служанка. В любом другом случае она постаралась бы сделать вид, что не узнаёт никого вокруг – она и предположить не могла, что когда-либо встретит того, кого лишила родного сына, жалея и защищая своего. От неожиданности она сделала то, чего бы никогда не совершила, будь у неё два мгновения на то, чтобы перевести дух.

Зульфикар не понял, почему моя мать побледнела и остановилась, несмотря на то, что два пожилых мастера, идущих от строительной площадке навстречу султан-беким, немедленно отступили с дороги, освободив ей проход, и глубоко кланялись. В тот момент она не думала о том, что нарушает слово, когда-то данное отцу: никогда не говорить Зульфикару, чей он сын и не вспоминать его родителей. Груз стыда за когда-то нанесённое горе совершенно невинным и приятным ей людям привели к тому, что моя матушка сама подозвала Карима и его брата поближе к себе.

Она стала расспрашивать о том, благополучно ли в их семье, как себя чувствует Гульшан, что с Халилом и его близкими? Такие вопросы задают люди после долгой разлуки. Карим и Саид отвечали вежливо, но коротко и, судя по тому, как это рассказывал потом Зульфикар, чувствовали себя крайне неуютно. Они торопились уйти. Понимая, что она должна что-то сделать, чтобы задержать их и снять груз вины со своей души, моя мать неосторожно воскликнула:

– Зульфикар, сынок, пришло время истины и настал миг правды! Мужчина, которого ты видишь перед собой, и есть твой родной отец! Знай, что ты не сирота, у тебя были и есть родители. Они покинули тебя не по своей воле! И они всегда тебя любили… – она говорила что-то ещё, но уже не помнила своих слов.

Надо сказать, что вся эта история больше похожа на сказку или на слезливую легенду о потерянном сыне. Он заблудился в собственном саду, но родные искали его долгие годы и случайно нашли в соседской кошаре на склоне лет! Я в такие вещи не верю, не могу верить. Слишком похоже на заранее запланированную и тщательно подготовленную интригу, имеющую далеко идущие последствия. Но Бухара не очень густонаселённый город, в ней проживает не больше пятидесяти тысяч человек. Посчитать женщин, что не болтаются по улицам и сидят по домам. Присоедините детей, их не больше половины. Окажется, что мужчин в Бухаре не так много. Все они друг друга знают по именам, прозвищам, слухам и сплетням.

В тот миг Зульфикар, солидный женатый мужчина, имеющий к тому времени троих детей, остолбенел. Думаю, что моя мать тоже смешалась от своих слов. Но «Глина не станет фарфором, чужой не станет родным», а тот незнакомец и Зульфикар были похожи друг на друга как отец и сын. Мать говорила потом, что оба они крепко обнявшись, рыдали как дети, да и она вместе с ними всплакнула. Обо всём этом доложили отцу, он долго молился и потом признался мне, что этот грех не давал ему спокойно умереть. Теперь он может отправиться в сады Аллаха в любой миг.

После этого Зульфикар пропадал две недели, появлялся только по утрам в моей спальне. В один из таких набегов он принёс шкатулку. Эта резная прелесть всегда была при нём. Мы не знали, откуда она взялась. Никто во дворце ни во время нашего детства, ни в молодые годы, ни сейчас не собирался её присвоить или украсть. Чего греха таить – такое иногда в Арке случалось. Я часто видел эту шкатулку. В ней Зульфикар хранил какие-то мелочи, не очень ценные, но памятные для него. На крышке шкатулки была вырезана картинка – двое маленьких детей играют на ковре, рядом с ними сидит молодая женщина а джигит, опершись на дерево, любуются ими.

– Посмотри сюда, великий хан. – Сказал Зульфикар голосом, пронизанным неистребимой грустью. – Посмотри, брат. Вот это ты. Это я. А это мои отец и мать. Этот ларец сделал мой отец, мастер Карим для своей жены Гульшан, моей матери. Сюда она складывала подарки от султан-беким и султана Искандера. Родители оставили эту шкатулку во дворце, чтобы быть рядом со мной. Как часто я разглядывал эту картинку и никогда не знал и не мог предполагать, что мать с отцом всегда рядом! Возможно, и во дворце Афарикента он изобразил себя на колоннах балаханы. Может быть поэтому ты до сих пор относишься ко мне как к брату. Это они, по воле Аллаха всемилостивого и милосердного, защищали меня своим незримым присутствием!

– Зульфикар, не знаю почему, но я до сих пор люблю тебя. Я всегда, с самого рождения не могу жить вдали от тебя. Мне всё время надо ощущать, что ты рядом. Но если бы на то была моя воля, я никогда не решился отобрать тебя у матери. Хотя как знать? Возможно, если бы рядом с тобой была такая знаменитая семья умелых ремесленников, ты не стал бы частью моей души и не защищал бы меня от всех напастей бренного мира…

Потом мы с Зульфикаром долго молчали. Мы могли и не разговаривать. Сам Зульфикар хорошо понимал, что если бы я был взрослее, то отпустил бы его. Но я был беспомощным младенцем, и всегда держался за него как держится дервиш за посох в трудной дороге. А сейчас он и сам никуда не уйдёт, зная о том, что я с трудом обхожусь без него. Мы молчали, несмотря на то, что с севера наши войска теснили орды Баба-султана, сына Навруз-Ахмада. Необходимо было созывать совет военачальников для подготовки отпора новым-старым захватчикам.

Спустя некоторое время Зульфикар привёл двух мастеров – это они строили медресе. Это они оба стали мне главными помощниками в деле наведения порядка в моей столице, да и во всей стране. Я знал об их существовании. Кулбаба трещал о них, не переставая. Разглядывая мастеров, я удивлялся— Али и Зульфикар были как братья, несмотря на то, что один был дядя, а другой племянник. А Ульмас был точь-в-точь я, достаточно было посмотреть в зеркало. Нет, лица у нас были разные, а телосложение, руки, маленькие ступни ног, оттопыренные хрящеватые уши с круглыми мочками – всё было одинаковым. Какие интересные сюрпризы делает природа, не каждый мудрец может предположить то, что она ещё может учудить!

Но родственные отношения для меня не были главным поручительством. Мне необходимо было самому убедиться, что эти мастера способны творить чудеса. Я самым тщательным образом собрал все свидетельства о тех работах, какими они когда-либо занимались. Кроме стройки у меня было много других забот. Но неприкрытая злоба моего тогдашнего придворного архитектора и других дворцовых бездельников убедили лучше самых цветистых восхвалений. Тем более что Ульмас показал глубочайшие математические знания на практике.

Он складывал, вычитал, умножал и делил в уме огромные числа. А уж их рассказы о дальних странах и заморских городах произвели на меня неизгладимое впечатление. Санад* мастера, присвоенный им в медресе Фатхи, был весомее чем батманы* цветистых похвал, расточаемых придворными. Имя Мимара Синана, их учителя, было царским венцом на их головах. Я мысленно ахал от восторга, когда они рассказывали о тех дворцах, которые видели. В подтверждение рассказов они показывали их изображения. А уж когда они говорили, что участвовали в их возведении, я начинал им завидовать. Молча, конечно.

Меня удивило то, что одним из самых знающих мударисов Мавераннахра был дядя Зульфикара, Закир-мулла. В диспутах с ним никто не мог сравниться! Как и в приверженности к истинной вере! Я несколько раз присутствовал на его интереснейших лекциях в медресе. Правда, пройти полный курс обучения я не мог себе позволить. Но в свободное время с удовольствием слушал его, хотя не знал, что рядом со мной стоит его племянник. Если бы только это! Наставницей моей любимой единственной дочери была младшая сестрёнка Али, Лола-отин-ойи*. Её нахваливала даже моя матушка, но никто не знал, чья она дочь. Знали только, что она жена муддариса мечети Намазгох и родом она из Афарикента.

Насколько мир тесен, я не предполагал – теперь меня со всех сторон окружали братья, дяди, тёти и другие родственники моего кукельдаша. Меня это не беспокоило тогда, когда я не знал, чьи это родственники. Но когда узнал, то подумал о заговоре его родни, стремящейся всеми силами просочиться во дворец. Но нет – самое строгое расследование привело к тому, что за каждого из этих людей просили незнакомые друг с другом люди, совершенно не подозревавшие об их родстве. Хотя Али и Ульмас знали, что Зульфикар их племянник, но никогда и никому этого не говорили. Ещё в детстве они дали слово своему безвременно ушедшему в сады Аллаха отцу.

Неисповедимы пути господни. Правду говорят «Сила лошади познается в далеком пути, сердце человека течением времени». И со временем я понял как мне, хану, правящему большим государством, повезло иметь такого кукельдаша и таких людей в друзьях, как потомки Халила-плотника из Афарикента. Они не навязывали своё общество, они никогда ничего не просили. Ни один из них не рассказывал на пирах или тайком кому-то, что их очень близкий родич живёт во дворце и может при случае зайти к хану запросто, минуя всех охранников и стражников. Они кланялись так же низко, как самые раболепные придворные, как самые низкие из слуг, что ранним утром метут мостовую перед Арком. Знали своё место. Именно поэтому я доверял им, конечно, в разумных пределах.

К тому времени оба мастера уже были женаты. Али даже умудрился привезти себе жену из германских земель. Сам я её не видел, но Зульфикар говорил, что у неё белые волосы и очень белая кожа. Но Али заставляет её ходить в платке и накидке, чтобы ни у кого не было соблазна утащить его жену в свой гарем. Звали его жену Гертруда, но в нашей земле она выбрала для себя, с согласия Али, другое имя и стала называться Гульчехрой. Никто из соседок её западное имя без коверкания выговорить не мог. Все эти мелочи были такими ненужными и глупыми. Но Зульфикар после обретения своей большой семьи часто утомлял меня этими пустяками. Я его понимал, поэтому, слушая вполуха, радовался его радостям!