Первый узбек: Героям быть!

Ягнёнок в стаде не какой-нибудь сорняк

И в пустоте не замесить хозяйке хлеба

Есть горе-мастер, тот, который равнодушно

Копирует чужие достиженья в мастерстве послушно

Он безмятежно следует приказам ханским сразу

К нему не пристаёт ни похвала людская, ни зараза.

Но гениальный мастер, сотворивший подлинное чудо

Сидит в зиндане и считает кирпичи, замшелые веками

Так не пора ль открыть глаза простому люду

И дать устоду проявить себя прекрасными делами?

– Конечно, это Мушфики! Ну да, я так и знал! Отыскать его немедленно и привести на мои глаза, где бы он не находился! – несмотря на то, что я отдавал строгие распоряжения и вроде бы показывал голосом свой гнев, я уже не сердился. Я вспомнил, как вчера вечером, после молитвы, внимательно посмотрел чертежи, оставленные Али и его братом. Рассматривал рисунки в обществе своего китобдара* и молодого строителя, выразившего едва заметное неодобрение моими действиями. Они оба молчали, только благоговейно перебирали листы. Молодой мастер, когда я разрешил ему говорить, воскликнул:

– Великий хан, вы мне подарили неизмеримое счастье лицезреть эти прекрасные чертежи! Посмотрите сюда, как соблюдены пропорции! Как точно выверен свод купола и как правильно и закономерно прямоугольник переходит в квадрат, а затем в купол крыши! Это делается лишь в Бухаре и нигде более! Я был бы рад работать подмастерьем при возведении этого архитектурного чуда. Да что там подмастерьем – я согласен десять зим отработать у них учеником, поднося глину в корыто для раствора и перемешивая её лопатой. Лишь бы они согласились взять меня к себе самым незначительным помощником! – глаза молодого мастера восторженно блестели, а руки теребили в волнении поясной платок.

Китобдар Джалил был ещё более откровенный в своём восхищении. Он собирался лично выразить мастеру своё удовольствие, но когда узнал, что тот находится в зиндане, сник и заплакал. Скупые старческие слёзы медленно ползли по дряблым щекам и прятались в редких седых волосках бороды. Его голова склонилась набок и китобдар, глядя на меня блёклыми от старости глазами, горестно вздохнул. Он сглотнул слюну, словно собирался что-то сказать. После обречённо взмахнул сухонькой ладошкой, всхлипнул ещё раз и затих.

Тогда я не понимал, что можно быть старее, и что китобдар ещё долго будет радовать меня своими изысканиями. В то время я думал, что закат его жизни не за горами. Наконец я понял то, что погорячился, опрометчиво наказал братьев-строителей, заключив их в зиндан. А теперь пожинаю плоды своего необдуманного гнева и скоропалительного поступка.

– Зульфикар, выйди к толпе и скажи, что Ульмас и Али не посажены в зиндан насовсем, они сами попросились пойти туда, чтобы посчитать, сколько кирпичей ушло на его строительство. Потом соотносительно этих затрат они будут строить расчёты на новые базары. Их соорудят по проекту придворного архитектора. Да попроще скажи, а то люди начнут думать нехорошее и попрут к зиндану. Они захотят поприветствовать своих любимчиков. А Ульмаса с Али приведи ко мне – я на них не сержусь и никогда не сердился.

Не знаю, поверил Зульфикар или нет, но толпа рассеялась почти мгновенно. Появившиеся братья доложили скучными голосами, что кирпичей, размером в пол локтя, на сооружение зиндана и подвальных камер, пошло восемьдесят три тысячи четыреста шестьдесят восемь штук. Кроме этого двадцать одна тысяча семьсот двадцать три прямоугольных кирпича вполовину меньшего размера. Ульмас грустно добавил:

– Великий хан! Очень трудно было считать кирпичи и камни в подвале. Там находятся какие-то несчастные, решившие, что мы пришли их убивать или совершить над ними другое насилие. Самые глубокие помещения выстроены не из кирпичей, а из огромных камней с использованием большого количества раствора. Если бы нас с Али заперли в такое помещение, то мы выбрались бы оттуда за четыре дня. – Нет, ну что такое твориться, они сделали своё дело, сосчитали кирпичи, хотя мне это было совсем не нужно. Зачем Ульмас усугубляет неприятную ситуацию? Но ему вторил Али:

– Великий хан, Ульмас прав. Раствор в подвальном помещении от времени стал слабый. Он изначально был плохим, судя по всему, глина с песком. Одно угнетённое состояние запертого человека не даёт ему возможности освободиться достаточно быстро. Очистить камень от раствора несложно, откатить его от стены ещё проще. В узилище тюремщик никогда не заходит и не может видеть, чем занимается несчастный. Надо исправить обнаруженные нами недостатки. Вдруг там будет заключён ваш кровный враг или убийца детей? – нет, всё-таки я правильно сделал, что отправил их в зиндан. Когда бы они туда попали по доброй воле и увидели все тамошние недостатки?

Я сделал вид, что доволен их подсчётами, и учту все замечания по поводу прочности зинданских стен. Но ещё раз напомнил, чтобы со мной они не спорили. На что оба мастера глубоко поклонились, прося ещё раз прощения за свою строптивость. Я чувствовал свою вину перед ними, но никто и никогда об этом не узнает.

С тех пор я с мастерами не спорил. Я понял, что вынужденное отступление перед народом благословенной Бухары, пошло на пользу не только мне, но и моему государству. Ни одного богатого или просто состоятельного человека на Регистане не было. Но и голытьбы я не заметил. Лишь ремесленники и мелкие торговцы. Этим людям не всё равно, как выглядит их город. Мастера никогда не вспоминали этой истории. И вот теперь, когда мне было невыразимо плохо, именно Али взял на себя смелость вывести меня из равнодушного равновесия и вернуть к жизни.

В наших головах есть странная особенность. Она всегда меня удивляла и приводила в недоумение. Мы вспоминаем любые события не словами, а мгновенно сменяющими друг друга образами. Для того чтобы восстановить эту давнюю историю, мне понадобилось меньше минуты по часам мастера Иоганна. А события, происходившие тогда, заняли больше года. Стройка развернулась нешуточная. Недалеко от Пои Калона был возведён базар златокузнецов.

Место мастера выбирали долго. То им не нравилось, что рядом крупные строения. То они не хотели строить вблизи городских ворот. Побродив по городу, они решили построить рынок между двумя медресе. Между медресе Улугбека и медресе Мири Араб, величественным зданием, возведенным в честь победы Убайдуллахана над Исмаилом Сефеви под Гиждуваном. Но там теснились какие-то глинобитные мазанки. Али предложил убрать их с глаз долой. Не пристало этим убогим домишкам находится рядом с важными и солидными учебными заведениями. Но если так думать, то в Бухаре надо снести все строения и заставить хозяев построить дома так, как построили свой дом, будучи детьми, мои мастера. Я поначалу не поверил, что они строили его подростками. Но оба мастера, да и соседи, не подозревающие, что перед ними хан, подтвердили, что это истинная правда.

Я согласился освободить место между двумя медресе. Пришлось бывшим хозяевам возместить убытки из казны. Спустя некоторое время я поинтересовался у мастеров, какие дома на мои деньги построили ремесленники-переселенцы. Лучше бы я не спрашивал, устоды откровенно смеялись. Али заявил, что мастеровые, долго не думая, налепили точно такие же убогие мазанки. На серебро, выделенное для обзаведения, сапожник женил сына и заплатил калым за невесту, гончар женился сам и взял себе ещё одну жену, а ткач сделал обрезание двум сыновьям.

Сейчас они живут в этих глиняных кибитках друг у друга на головах, в совершенно ужасных условиях, в тесноте и грязи. Когда только наш народ научится не пускать пыль в глаза соседям? Все же знают, что праздничный той устраивается на последние жалкие монеты. Знают, но все равно идут в гости, несут такие же ничтожные подарки. Для чего? Это не обязательное событие. Коран не требует, чтобы человек снял с себя халат, продал его, а на вырученные деньги накормил соседей. Пример берут с беков и баев. Тех лепёшкой не корми, дай похвастать перед окружающими своими богатствами – мнимыми и действительными!

После окончания строительства я понял, что мои мастера, строптивые до невозможности и жуткие спорщики, были во всём правы. На их правоту я готов был любоваться с утра до вечера! Действительно, купола, возвышающиеся над базаром, придавали строению торжественность, несмотря на то, что занимались в нём не совсем богоугодным делом. Внутри находилось тридцать пять или тридцать шесть дуконов, я сбился со счёта. Вокруг них расположились небольшие мастерские по изготовлению серебряных и золотых украшений. Сами дуконы были одинаковые, что придавало особую прелесть их виду. Они отличались лишь тем, что внутри сидели разные мастера, и торговали разными товарами. У покупателей разбегались глаза! В первые полгода налоги с базара Таки Заргаран полностью окупили его строительство!

Я никогда не любил украшения и почти не носил их. Я не нанизывал кольца и браслеты на руки, и уж конечно не стремился, подобно индийским раджам украсить уши драгоценными серьгами. Но женщины! Наши женщины прекрасны, они любят золото и серебро! Для них придуманы изделия, украшающие косы. Многочисленные ожерелья и бусы на шею и грудь! Лишь сейчас я понял, что обложить налогами всех златокузнецов намного легче, если они находятся в одном месте.

Затем мастера соорудили второй крытый рынок, прозванный народом Тим Абдуллахана. Зодчие постарались и возвели его за несколько лун. Располагался он в самом видном месте, недалеко от минарета Калян на берегу канала Шахруд. Если посмотреть сверху, что удавалось бы сделать с минарета муэдзину, то он увидел бы двадцать восемь небольших куполов. Они накрывают пятьдесят восемь дуконов, выстроившихся аккуратным прямоугольником. Основной купол, как и маленькие купола были сооружены из простого жжёного кирпича. Они не блестели мозаикой или лазуритом, не привлекали излишней роскошью, но исправно делали свою работу: создавали прохладу в самый жаркий летний день и сохраняли тепло промозглой зимой.

Как Али пришли такие мысли в голову, трудно сказать, но это сооружение имело пять входов. Основной купол и маленькие купола имели окна. В них проникал свет, и совершенно не попадала дождевая вода или снег. Это было чудом. Вдоль стен были заранее сооружены полки, так как этот тим предназначался для торговцев шёлковыми и шерстяными тканями. Полы были выложены плоскими крупными гладко вытесанными камнями, что радовало всех дуканщиков. Внутри всегда было чисто и не было не только грязи, но и вездесущей пыли. За чистотой следили сами дуканщики. Смотритель базара, назначенный собирать налоги и следить за порядком, докладывал мне, что купцы сами готовы переломать руки и даже свернуть голову любому, кто попытается гадить возле их прилавка.

Воспоминания привели к тому, что я, высунув нос из палатки и внимательно обозрев окрестности, углядел как двое внуков Зульфикара, совсем молодые джигиты лет тринадцати – пятнадцати уже развели огонь под казаном и собираются что-то готовить. Я всегда втихомолку гордился, что наши мужчины хорошо разбираются в приготовлении пищи. Мне захотелось попробовать приготовить что-то самому. В полный рост в палатке можно было стоять, но я вспомнил, что все десять дней передвигался в ней ползком. Почему? Мне трудно было объяснить своё поведение в течение этих злополучных дней. В моей памяти они остались каким-то грязным и мутным пятном. Я постараюсь забыть всё это. Встав в свой полный незавидный рост, чем удивил в очередной раз кукельдаша, вышел на простор.

Я не очень хорошо разбираюсь в климатах, но знаю, что именно в это место весна приходит раньше, чем в Ташкент или Туркестан. Её признаки, уже заметные и явственные, выражались в тонкой ажурной зелёной дымке над стволами деревьев. В в изобилии раскинувшемся за кишлаком бело-розовом облаке, окутывающем миндальные деревья. Вся степь до горизонта была покрыта ковром разнотравья и полевыми цветами. Там паслись многочисленные отары и стада коров. Это раздолье будет продолжаться в лучшем случае до начала месяца рамадан. Потом всё выгорит под нещадным палящим солнцем. Стада переберутся повыше в горы, нагуливать мясо и жир на радость их владельцам.

Меня пьянил воздух. Я никогда не пробовал запрещённого вина, не потому, что трусил, просто не хотел. Многие ханы и эмиры из мусульманских правителей грешат употреблением не только виноградного вина, но и алкоголя, по-другому – одурманивающего. Говорят, его придумали арабы, чтобы обойти запреты Корана. Я так не думаю: людям хочется ненастоящего веселья, удали. Они стремятся в пьяном бреду быть сильнее, чем есть на самом деле, красивее, чем показывает зеркало, богаче, чем оповещает поясной платок. А сколько дурных дел и преступлений совершают люди в пьяном виде!

Незабвенный правитель Хорасана, султан Хусейн Байкара, грешил этим пороком. Летописцы рассказывают, что в один из запойных дней он, по наущению младшей жены Хадичи-беким, приказал казнить своего любимого внука Мумина-мирзу. Этого ханзаде все окружающие превозносили за ум, красоту, благочестие. Мальчик заслужено пользовался уважением придворных. Именно казнь Мумина-мирзы привела к открытому столкновению Хусейна Байкары с Бади-аз-Заманом, отцом мирзы. Долго посыпал пеплом свою протрезвевшую башку Хусейн. Но отрубленную голову двенадцатилетнего мальчика обратно не приставишь и не вернешь внука к жизни. Во всём виноваты вино и женщины. Любая гаремная женщина хочет, чтобы именно её сын был наследником султана.

Особо отличался в винопитии Хромой Тимур. Сам он, по рассказам его приближённых, много не пил. Для своего извращённого удовольствия он ввёл позорный обычай: любому, кто не допил хотя бы каплю вина из чаши, выставить ещё девять штук, наполненных до краёв и провинившийся осушил их до дна. Очень часто такие развлечения заканчивались печально. Гости смеялись над опьяневшим джигитом, зло подшучивали, как это могут делать дикие кочевники. Они совершали разные глупые, зачастую отвратительные вещи.

Но не всегда шутка оканчивалась весельем. Иногда люди умирали от неумеренного потребления вина, а Тимур продолжал зубоскалить: «Не можешь пить – не садись за дастархан с мужчинами». И продолжал бестолково и издевательски шутить. Мне это непонятно. Неужели у великого завоевателя не было стихотворцев, которые могли бы его развеселить без вина? Или не было сладкоголосых певцов и легконогих танцоров, что могут птицами летать во время своего танца?

Вместо того, чтобы упиваться вином и издеваться над достойными джигитами, лучше бы он приказал достроить мавзолей над могилой Ходжи Ахмеда Ясави. Двадцать лет строил, но так и не довёл дело до конца. То ли денег не хватило, то ли желания. Он часто брался за то, в чём совершенно не разбирался. Пока он гонялся по Даштикипчаку за Тохтамышем, то набрёл на Яссы, где решил увековечить свой очередной подвиг – разгром и сожжение Сарай-Берке. Унылое состояние мавзолея, известного подлунному миру, как Ходжи, натолкнуло его на гениальную мысль: «Я столько награбил в столице Тохтамыша, почему бы не пустить часть этих денег на богоугодное дело?»

К сожалению, у Тимура была одна неизлечимая болезнь, – он всегда хотел, чтобы построенные сооружения были крупнее всех тех, что когда-либо возводились. Он приказал, чтобы сооружение было пятидесяти кари в ширину, семидесяти в длину и сорока пяти в высоту. Немыслимые размеры при примитивных строительных материалах, глине и песке. Это сейчас я понимаю, что величина здания зависит от того, из чего его будут строить. А не от желания правителя, даже такого великого, как Тимур.