Первый узбек: Героям быть!

Шанти, молодая вдова.

Девданлал Бходру производитель работ в Лахоре из касты вайшья.

Вазант, Двадан, Кистан, Нахил и другие – рабочие со стройки.

Каришма, пожилая хозяйка дома в Дели, её муж сын и дети.

Остальные – игроки в кости, рабочие со стройки, погонщики верблюдов, жители Лахора и Дели.

Глава 1. Нелёгкая жизнь шагирда

Уши Али были похожи на два ярко-красных яблока после сокрушительной трёпки, полученной от отца. На этот раз ата* был несправедлив. Ничего не слушая и не разобравшись в бессвязных выкриках сына, Халил решил, что мастер Санджар, спозаранку прибежавший в его дом во всём прав. Тот с головы до ног был вымазан в жидкой глине. Устод орал на всю махаллю*, что его дети шайтаны*, безмозглые шакалы и что они его чуть не убили. Он немедленно отправляется к казию с жалобой. Халил за всё ответит!

– Аллах лишил меня разума, когда я взял твоих недоумков в шагирды*! Ты мне заплатишь за унижение и побои! – Санджар долго брызгал слюной, понося не только Али и Ульмаса, но самого Халила, его взрослых детей, внуков и предков до седьмого колена.

Вдоволь накричавшись и собрав возле ворот Халила кучку любопытных соседей, он умчался. Надо думать, к казию*.

Халил не сомневался: именно Али виноват в том, что немного погодя Ульмас пришёл домой, еле переставляя ноги. Отец поверил Санджару и, не выслушав сына, стал яростно выкручивать ему уши…

А всё началось с того, что их устод* Санджар-ака, проснувшись на рассвете, испытал великое недовольство от дурно проведённой ночи. У него разболелась голова от бесконечно сверкающих молний, раскатов грома и шума дождя. А тут ещё дом, почти возведённый под крышу, перекосился от незначительного землетрясения. Мастер понимал, что ещё одного ливня или подземного толчка дом не выдержит. Глядя на скособоченные стены, начали хихикать не только подмастерья-строители, даже сыновья незадачливого строителя. Но громче всех смеялся Ульмас. Он давно предупреждал мастера, что дом может рухнуть. Площадка под него не была выровнена.

Устод, не помня себя от гнева, слыша злорадный смех и кляня больную голову, набросился на Ульмаса. Али привык, что мастер ругал братишку по делу и без дела, требовал от того непосильной работы. Отвешивал подзатыльники и затрещины так часто, как только мог дотянуться, или когда удавалось замахнуться. В этот раз он ударил братишку палкой по голове. Ульмас упал на землю и затих без движений в нелепой позе. Али бросился к брату и постарался привести в чувство. Если устод и испугался, то вида не подал. А мальчик похолодел от страха, особенно после того, как Ульмаса вырвало прямо на покосившуюся стену недостроенного дома. Мальчик знал, что если у кого-то выворачивает желудок и вся пища выходит наружу после ушиба головы, то это очень плохо. Человек может на всю жизнь остаться слабоумным, не способным снять штаны в нужнике.

Братья терпели от мастера не только грубые слова и ругань, они вынуждены были терпеть его тычки, оплеухи и тумаки. Ребят дома наказывали лишь за серьёзные проступки. Они не могли понять, как битьём можно чему-либо научить? Отец велел терпеть и не собирался слушать никаких жалоб на мастера-строителя. В Афарикенте были другие устоды, но Санджар был какой-то дальний-предальний родственник. Поэтому братьев отдали в обучение этому злыдню.

Но не это было самым плохим в их обучении. Мальчишки с детства привыкли, что главным способом вдалбливания любой науки становятся подтверждающий удар или шлепок. Непонятным было то, почему мастер ничему их не учил. Его нельзя было спрашивать, почему раствор, замешанный для новой кладки густой. Почему в другой раз в раствор, используемый для такой же работы, мастер приказывает положить больше песка? Сколько надо засыпать глины и извести в корыто, чтобы можно было замесить хороший раствор для изготовления кирпичей? Почему он использует битые кирпичи, а заказчику говорит, что кирпич использовал цельный и самый наилучший?

Последней каплей, переполнившей чашу терпения зловредного старика, были слова Ульмаса, что площадка, выбранная мастером под новый дом неровная. Мальчик к месту и не к месту сетовал на то, что если её вначале не разровнять, то строящийся дом не простоит и года. За свой бесконечный бубнёж Ульмас получил пять ударов палкой по мягкому месту. Али ничего не мог поделать. Он стоял рядом, смотрел на вздрагивающую от ударов оголённую спину братишки и кусал от злости губы. Часто ему хотелось схватить палку, которой мастер избивал Ульмаса, от души отходить того по бокам и жирной спине. Да так, чтобы тот не мог сесть за дастархан целую неделю! Отлупить мастера так же, как доставалось его несчастному брату.

Но когда недостроенный дом от очередного, едва заметного землетрясения перекосился, мастер рассвирепел. Дом, ожидаемо для братьев, грозил рухнуть, а мастер увидел в этом происки того же Ульмаса. Хохот окружающих стал для Санджара несмываемым унижением. Устод, не помня себя от гнева, ударил мальчика палкой по голове. В негодовании и бешеном неуправляемом порыве Али вспомнил уроки мастера Дэй Зэна. Мальчик подскочил и двумя ногами нанёс удар в жирную грудь мастера Санджара. От неожиданного удара тот сначала согнулся в три погибели, беззвучно хватая открытым ртом воздух. Потом ноги его подкосились, и устод скатился в овраг. Там он извозился в грязи до макушки.

Выбравшись, мастер громко ругался грязными словами. Услышав ругательства, Али сжался в комок и горько раскаивался о своём поступке. Но взглянув на брата, тупо мотающего головой, перестал сожалеть. Санджар, сверкая глазами и сквернословя на всю улицу, хотел продолжить «учёбу». Али зыркнул на него взглядом затравленного волчонка и поволок Ульмаса в сторону своей махалли. У мастера пропала всякая охота хоть как-то наказать строптивца. Он только кричал вслед тринадцатилетним подросткам, что пожалуется казию* и тот возьмёт с их отца такой огромный штраф, от которого у них волосы встанут дыбом. Они долго будут жалеть о том, что появились на свет!

До своего дома ребята добирались не скоро. Ульмаса время от времени мутило. Он беспомощно цеплялся руками то за Али, то за стены дувала. Потом его начинало рвать тягучей зелёной слюной, он шатался и ничего не соображал. Остекленевшие глаза подростка бессмысленно шарили по грязной мокрой дороге, по корявым изгородям, ни на мгновение не останавливаясь ни на чём. Короткий путь показался Али бесконечно длинным. Он не мог взвалить Ульмаса себе на плечи, как когда-то в детстве – руки братишки были ватными и не смогли бы держать его за шею. Он мог только поддерживать шатающегося брата и надеяться, что этот скорбный путь когда-нибудь закончится.

Оказалось, что пока мальчики брели домой, мастер уже пробежался по их махалле и нажаловался Халилу, ругаясь, на чём свет стоит. Доказательством непослушания шагирдов* был испорченный халат. Он так вопил, что на шум сбежались соседи. Теперь они пёстрой говорливой ватагой стояли возле ворот и ждали продолжения событий, словно с утра в их домах не было работы. Такое развлечение подвалило! Среди них Али увидел дедушку Одыла. Его братья любили не меньше отца. Особенно им нравились рассказы о дальних странах.

Увидев шатающегося Ульмаса, дед всплеснул руками, стремглав подскочил к нему на своих кривых коротеньких ножках и с трудом поднял на руки. Али понуро плёлся сзади, ожидая очередного наказания. Отец тут же принялся выкручивать его уши, не обращая внимания ни на крики Али, и странную ношу в руках своего кудо. Лишь возглас Одыла: «Халил, твой сын умирает!» вернули отцу способность здраво рассуждать.

– Как умирает? Почему? Мастер сказал, что мальчишки его совсем не слушаются и что из-за них покосился на сторону почти готовый дом! – Халил только сейчас разглядел мертвенно-бледное лицо Ульмаса. На бритой голове растекалось большое кровавое пятно. – Вай дод*, что же Санджар сотворил с моим ребёнком? Да я ему сам руки переломаю!

На крики давно сбежались женщины, причитая и пытаясь облегчить страдания ребёнка.

– Батюшка! – наконец смог вставить слово Али. – Надо Ульмаса положить в комнате и постараться, чтобы он не шевелился. Если этого не сделать, то случится ужасное! Рану надо промыть чистой водой, присыпать золой и туго перевязать. Его всё время тошнит и рвёт. Мы по дороге домой много раз останавливались, а нести его на руках я не мог. Он не в силах был даже держать меня за шею. Это мастер Санджар, чтобы ему сгореть, всё время бил Ульмаса, а теперь совсем захотел убить.

– Это за что же он захотел убить твоего брата? Неужели Ульмас стал такой же непослушный, как ты? Неужели он всё время спорил с мастером и говорил наперекор его умным советам? – Халил не мог себе представить, чтобы мастер размахивал кулаками без всякого повода и веской причины. Сам он редко наказывал учеников, лишь ругал, и то нечасто. Да в учениках у него были сыновья и внуки, шагирдов из чужих семей мастер Халил не брал.

– Батюшка, мы не хотели вам говорить, но мастер Санджар вовсе не такой хороший, как вы думаете. Ульмас намного умнее его. Когда брат сказал, что площадка под строительство нового дома ткачу Джуре неровная и дом может обрушиться от перекоса, мастер вместо того, чтобы выровнять площадку его сильно побил. Но сегодня, после землетрясения, дом всё-таки завалился, а устод решил, что это Ульмас наколдовал.– Али потирал свои горящие жаром свекольно-красные уши и с жалостью смотрел на Ульмаса, лежащего на курпачах. Бледнее могла быть сама смерть.

– Кто видел, что мастер ударил твоего брата палкой по голове? – угрюмо спросил Халил, уныло понимая, что наказал сына несправедливо.

– Все видели. И ткач Джура видел, он в это время утреннюю еду принёс. Он так расстроился… – перемена настроения отца показала, что наказания больше не будет, и Али решил подлить масла в очаг: – Ата, а что бывает устоду за то, что он убил своего шагирда? Не приведи Аллах, если Ульмас не очнётся. Но работать он ещё долго не сможет! Посмотрите, он же не шевелиться, и его опять тошнит!

Халил в ужасе смотрел на своего приёмного сына и с тоской представлял, что находящаяся в садах Аллаха Зарина, давшая Ульмасу жизнь взамен своей, задушит нерадивого отца своими руками. И отправит того прямиком в ад. Но если с Ульмасом случится непоправимое, Халил сам наложит наказание, равнозначно его преступному попустительству в отношении мастера Санджара.

– Одыл, ты пойдёшь со мной к казию? Этого щайтана* Санджара надо наказать. Если его не остановить, сколько ребят ещё пострадает от его дурного поведения. – Халил в душе ругал себя последними словами, но вслух ничего не говорил. Он знал, что если наказал сына, то надо это наказание как-то оправдать. Если не перед собой, то хотя бы перед ребёнком. И не думал он о других учениках, Аллах с ними. Он больше беспокоился об Ульмасе. Может, всё обойдётся, но судя по виду мальчика, надежды на это мало.

– Конечно, пойду, а до этого пошлю кого-нибудь к ткачу Джуре. Пусть он будет свидетелем неблаговидного и преступного поведения этого Санджара. Халил, а ты с ним договор подписывал, или на словах сговорились? – Одыл пользовался в их махалле непререкаемым авторитетом. Когда он три года назад перестал ходить с караванами и окончательно обосновался в Афарикенте, не было человека более влиятельного и авторитетного во всей округе. Одыл без лишних слов понимал, кто говорит правду, а кто выдумывает небылицы. Видимо купеческая жизнь научила разбираться в людях.

Халил вспомнил старый ларец, больше похожий на ящик. В нём хранились все важнейшие документы, когда-либо подписанные мужчинами семьи. Первым свитком была купчая на танаб* земли. Её, больше ста лет назад, подписали тогдашний хаким Афарикента Байрам-Али ибн Гирей и прадед Тахир. Незамысловатый ящик изготовил сам Тахир, простой плотник, не резчик и не выдающийся умелец. Сейчас сыновья могли бы вырезать расчудесную шкатулку из дорого дерева. Но Халил не хотел терять связь со своими прародителями. Этот скромный ларец был доказательством древности их семьи. Не всякий бек может похвастать тем, что знает своих предков до пятого колена.

Плотник встал и отправился в гостиную, где в нише стоял примитивный ящик. Никто до него не дотрагивался. Даже Али с Ульмасом знали, что трогать ларец нельзя, там лежат важные документы. Лишь Карим знал их содержание. Но прочитал их только после того, как Ахмаду, его сыну сделали обрезание. Таково было завещание Тахира: с бумагами знаком лишь старший сын, имеющий наследника

Халил отыскал нужный документ в куче свитков. Их было девятнадцать штук. Не очень-то много за сто лет, но и немало! Он отыскал в договоре нужное место.

– Слушай, Одыл, что здесь написано среди прочего. «Мастер вправе отказаться от ученика за его непослушание или неспособность овладения ремеслом строителя. Халил ибн Мурад имеет право забрать своих детей от мастера и отказаться от оплаты обучения, если не будет удовлетворён качеством учёбы». Хорошо, что я об этом подумал. – Одыл возразил:

– А вот здесь написано, что мастер может наказывать шагирда по своему усмотрению.

– Наказывать, но не убивать!– Халил вздрогнул от своего предположения.

Скатав свиток, он завернул его в чистый поясной платок. Удручающие мысли роем зловонных мух бились в голове «За что? За что этот безотказный и добрый мальчик должен умирать? Я накажу Санджара, и не посмотрю, что он родственник!»

Оглядевшись вокруг, Халил скомандовал:

– Ахмад, Зураб, бегом к гончару Суннату, потом к кукольнику Хамиду, от него не задерживаясь ни на мгновение к каменотёсу Хайдару. Пусть немедля идут ко мне в дом! Да, и по дороге заверните к тандырщику* Абдухамиду. – Халил с трудом привыкал к новому родственнику, кудо* Абдухамиду, тихому безотказному мужчине, отцу его снохи Нигоры. Одыл согласно закивал – чем больше будет народу, а тем более родственников, даже не кровных, а кудолари, тем лучше. – Каменотёсу Хайдар-аке расскажете обо всём подробно. Пусть он идёт не к нам домой, а прямо на площадь, к дому судьи Хафиза Хараши. Мы тоже туда пойдём. Чайханщика Нусруллу и муллу Аброра извещать не нужно. Я уверен – они сами уже всё знают и без извещения будут на площади.

– Халил, а если известить караван-баши* Анвар-ака, он пойдёт к судье или не захочет вмешиваться в спорное дело? Вроде бы он хорошо относится и к вам, и к Ульмасу. Сможет ли он помочь своим присутствием или наоборот разозлит судью и Санджара?

Халил мельком взглянул на своего родственника и друга Одыла, подумав, отрицательно покачал головой. Не стоит с самого начала вытаскивать самый большой камень из-за пазухи, но известить его надо! Ахмад и Зураб терпеливо ждали, когда мужчины переговорят. Они даже не переминались с ноги на ногу, а застыли маленькими неподвижными изваяниями.

– К караван-баши* Анвар-ака тоже зайдёте после того, как посетите Хайдар-ака. Скажете ему, что случилось, но не просите приходить на площадь, а передайте, что если понадобиться его помощь, мы его обязательно попросим. Да что я разговорился… – Халил достал небольшой лист бумаги, калам, бронзовую чернильницу и быстро написал письмо, применяя самые уважительные и красивые обороты речи. – Письмо передадите, а на словах скажете всё то, о чём я уже говорил.

Накинув поверх нательных рубашек халаты, и сунув ноги в воловьи чорики*, мальчишки кинулись со двора.

Возле Ульмаса хлопотала Лайло, всхлипывая и смахивая слёзы, вытирала его голову чистой тряпицей, смоченной в тёплой воде. Ей помогали Гульшан и Лола. Когда с мальчика сняли рубашку, то отец и все остальные увидели, что всё тело сына в синяках и ссадинах. Некоторые заживали, а другие были совсем свежие. Халил заскрипел зубами. Ульмаса он никогда и пальцем не трогал. Убитый горем отец поднял глаза на Али и шелестящим тихим голосом спросил:

– Али, почему ты мне ничего не говорил, что мастер издевается над Ульмасом? У тебя тоже есть синяки? – в его голосе было столько ярости и злости, что Али думать забыл про свои многострадальные уши и так же тихо ответил – Есть, дада*, но намного меньше, чем у Ульмаса. Меня мастер часто не бил. А после того, как я искупал его сегодня в грязи, он меня далеко обходить будет! А не говорил я вам ничего потому, что вы сами сказали мастеру пять лет тому назад – мясо ваше – кости наши. Мы думали, что так надо. Мастер Ульмаса ненавидел за то, что мой брат знает намного больше него. Вот он и злился. Стыдно же мастеру быть глупее своего ученика. – Здесь Али не удержался и съязвил, потому что мастера он не просто не любил, а ненавидел за грубость, за спесь и неистребимое самомнение, истоков которого не понимал.

Халил строго посмотрел на сына:

– А вот это тебя не касается, ты должен был слушаться мастера во всём, а не потакать брату в его гордыне.– Одыл недовольно заворчал:

– Брат, здесь ты неправ! Я никогда при детях ничего не говорил против тебя. Ты лучше меня знаешь, как воспитывать детей покорными и послушными. Но ты посмотри на синяки и ссадины на теле своего сына и ответь честно: разве есть ребёнок более кроткий, чем Ульмас? Разве он не слушается не то что слова, а одного взгляда или движения бровей? За что он лежит на курпаче с разбитой головой? Вот то-то! Я верю Али, он непокорный, но справедливый и никогда не обманывает. Он лучше примет на свою спину десять ударов палки, чем соврёт! И такой мастер, как Санджар, не имеет права брать учеников!

Во дворе, за открытыми дверями комнаты, где на курпачах* лежал избитый до беспамятства Ульмас, стояла вся семья. Было ясно, что они все, как один поддерживают старшего родственника. Ульмаса в семье любили за покладистый характер, за желание всегда помочь, за весёлый нрав и исключительную способность не помнить зла. Кроме этого, он никогда не гордился своими знаниями математики, считал, что это обычное дело. Мальчик безотказно помогал младшим постичь все премудрости арифметики и геометрии.

В комнату украдкой пробрался соседский мальчишка, восьмилетний Ядгар, младший сын писца Анвара Ханбобо. С давних пор Анвар работал у казия. С сыном писца Ульмас иногда занимался арифметикой. Кроме как «домла»* малец к Ульмасу не обращался. Или дома научили, или сам понял, что старший товарищ много знает и на многое способен. Он тихонько подобрался к месту, где лежал Ульмас, почти беззвучно охнул и заскулил побитым щенком: