Гобелен с пастушкой Катей. Книга 7. Катя & 2/3

В порыве признательности, я отвесила Мише воздушный поцелуй и выбралась из машины на тротуар, привычно зацепив юбку каблуком. «Когда-нибудь приземлюсь носом вниз» – подумала я, но тут же забыла о том и послала мужу вторичный поцелуй сквозь стекло. Машина тем временем темпераментно тронулась с места и мгновенно пропала за кромкой бульвара, мелькнув приметным белым пятном, только я и видела.

После бульвара ноги пошли нахоженным путем среди запутанных переулков, на дорогу я не смотрела, хотя подспудно отмечала, что солнечным утром при обильной зелени центр города имеет свою прелесть, и я выбрала место для офиса довольно удачно. При печальных и сложных обстоятельствах, как например, в данный момент, милое сердцу окружение служило моральной поддержкой. Среди обжитого пространства драматическая дилемма, а именно конфликт между чувством и долгом – казалась не такой нерешаемой. Хотя, признаться, я не точно осознавала долги и чувства, при том понимая, что противоречие вполне фатальное, как личное, так и профессиональное. Пашу Криворучко я знала много лет, столь же долго пользовалась его расположением и убедилась, что слов на ветер он не бросает, тем более по дороге в Страсбург. Но если друг Валентин воззвал не своим голосом… Однако, чёрт бы забрал их вместе с проблемами!

У меня мелкий выздоравливает в Крыму, мы с Мишей в кои веки раз собрались на отдых, дела в конторе устоялись и личная жизнь вошла в относительную норму, так нет же! Опять им что-то нужно, и как на грех, каждому своё и взаимно противоположное. Или нет?

Я шла извилистым путём и уговаривала себя, что может статься, вышло простое совпадение, что в огороде бузина, а в Киеве дядька, и что друзья-подельники, Паша с Валей, толковали нынче утром о разных предметах. Бывает же такое? «Бывает, но крайне редко», – отвечал издали голос здравого смысла, и я пыталась его игнорировать, сколько возможно. Таким способом, в процессе внутреннего диалога, практически на условных рефлексах я добрела до узкого угловатого проулка, где подле развала, шалмана и пустыря стоял боком старый-престарый семейный дом в три этажа.

Надо думать, дворянская или купеческая семья среднего достатка обитала там по обе стороны 19-того века. В самом конце 20-того домик подвергся косметической перестройке изнутри и должной оснастке снаружи, в результате по торцам гадко выпирали коробки кондиционеров, один приходился на мою контору, и жаловаться особо не приходилось.

Поскольку дождя не было по крайней мере неделю, я миновала вход в переулок, прошлась прямиком по пустырю с бурьяном и вышла к неприглядному торцу, под собственные боковые окна. Дверь бывшего особняка выходила непосредственно на тротуар в двух шагах, я подошла и надавила входную панель в ящичке, поленившись набирать цифры конторского кода.

Очень неловко их кто-то расположил, практически у меня под локтем, если стоять у дверей. Наверное, так получилось оттого, что места на узком тротуаре не хватало, входящий стоял на кромке, если там не парковались машины. Если парковались, то приходилось усаживаться на капот, ну почти что. Когда у двери парковалась наша крупная тачка, то я выползала, как некое земноводное, прямо из двери в дверь.

Повинуясь зову извне, дверь отъехала внутрь, и на пороге встал охранник Вова, милейшее существо, но большой формалист, скорее всего от нечего делать. Вова прекрасно знал, кто давит на панель, он видел меня на экране и мог пропустить без своего участия. Однако парень скучал и исполнил служебный долг досконально.

– Терина-Митревна, с добрым вас утром! – Вова предельно сокращал имена и отчества, но я привыкла и откликалась даже на экзотическую «Трин-Митри». – А где белоснежная лебедь с супругом Черномором? Не дело ходить пешком, имея такую красоту в распоряжении.

– Красотка с Черномором настоялись в пробке на Сенной, они утомились, – я выдала честный ответ и выполнила ритуал.

– Я бы никогда не манкировал, – пообещал Вова и посторонился.

Ритуал приветствия исполнился, однако у меня не нашлось подходящего настроя пообещать Вове, что при удобном случае я сменю водителя и супруга на подсказанную кандидатуру. И Вове не пришлось посулить, какую редкую исполнительность он проявит, владея «белой лебедью».

Вова поулыбался и удалился в подвал с камерами, а я начала крутой и опасный подъем на верхний этаж по узкой лестнице с неравными пролётам. Домашнее устройство осталось от дворянского гнезда, тогда же снабжённое мраморными перилами, непонятно в каких целях.

Однако долго или коротко, но лестница себя исчерпала, я оказалась под дверью своего офиса в подвешенном состоянии духа. Всю долгую дорогу я исправно отвлекалась, стараясь не думать о трагической дилемме в самом ближайшем будущем. Лестница, надо понимать, была последней ступенью, далее оставалось открыть дверь и принять решение, во всяком случае настроить себя должным образом.

2. Мы ничем не торгуем, кроме чести, совести и доброго имени

(рассказывает Екатерина Малышева)

Приведённая надпись, исполненная гобеленовым способом, встретила меня в приемной, входная дверь оказалась отпертой. Следовательно, главная рукодельница, ассистентка Элла Крохина успела явиться в офис, если не работать, то вышивать очередную рекламную салфетку.

Самое знаменитое изделие, то самое, что красовалось на входе и лишало посетителей дыхания и дара речи, Элла смастерила на станке и вложила в работу столько чувства, что слоган разил наповал. Разумеется, изначально за счёт содержания, а далее эстетически, потому что скандальная надпись вырастала среди цветов и виноградных лоз, исполненная замысловатыми псевдоготическими буквами.

– Это что-то немыслимое! – сказала Элла первым делом, когда пришла наниматься на работу и увидела бумажный плакат с той же идеей. – Я не смогу сосредоточиться, когда вижу такое. И шрифт просто омерзительный. Давайте, я вытку на станке и декорирую что-нибудь приличное. У меня хобби такое, я с полным удовольствием…

– Отлично, Элла Олеговна, – ответила я, изучая милую девушку, проявившую незаурядный характер почти с первого слова. – Мы договоримся так. Вы приходите на работу с понедельника и приносите эскиз с иным шрифтом и декоративными излишествами на ваш вкус, но… Надпись остаётся та же.

– Но почему? – воззвала Элла Олеговна почти с отчаяньем.

– Там будет видно, – ответила я загадочно-официально, и Элле ничего иного не оставалось.

Бедняжка закончила педагогический институт, два года преподавала в школе английский и немецкий языки, что исчерпало её желание сеять разумное, доброе и вечное практически навсегда. По отдалённой рекомендации отставная учительница пришла наниматься в фирму и догадывалась, что здесь станут учить её, по крайней мере поначалу. Поэтому Элла смирилась с капризами владелицы предприятия, выткала и вышила коврик с немыслимым содержанием, далее удачно расположила, чтобы ознакомление происходило непосредственно при входе в офис. Через какое-то время Элла увлеклась идеей и сделала следующий гобелен, он висел над её столом, и все сходились во мнении, что это предмет высокого искусства.

Там на втором гобелене, на изумрудном фоне парил некий симбиоз цветка и бабочки с широким размахом крыльев, а в его центре улыбалось женское лицо, сверху и снизу сюрреалистический шедевр обвивался стихотворным текстом.

«ЕКАТЕРИНА&2/3 (сверху)

Вы спрашивайте, мы ответим!» (снизу)

Верхняя строчка обозначала название фирмы, нижняя давала понятие о предлагаемых услугах. Если приплюсовать живописную информацию, то будущий клиент получал следующий пакет. Консалтинговая фирма с нестандартным именем и условным лицом императрицы намеревается консультировать честно и добросовестно. Поскольку дорожит добрым именем, если не своим, то имперским, матушки Екатерины, под вторым номером. Так сказать, блюдёт преемственность традиций.

– Видите ли, Элла, – я снизошла до объяснения, когда девушка принесла первое изделие, а проект следующего брезжил в умах. – Вы правы, наш слоган способен ошеломить клиента напрочь, не спорю. Однако, если он, а именно клиент, или она, или они оба не убегут сразу, то могут прийти в себя и оценить нестандартное заявление. Если кто-то не оценит и убежит, то для всех будет лучше. Опыт и практика показывают, что клиентура без юмора очень трудна в работе. С ними можно маяться без конца и краю, и в результате…

– Но даже с чувством юмора трудно воспринять, – упрямо возражала Элла. – И с ним можно намаяться.

– С ним, с чувством, маяться немножко веселей, – я длила объяснения с нечеловеческим терпением, зная, что девушка на новеньких. – Далее оно способно развиваться, человек привыкает ко всему.

Девушка Элла Крохина определённо понравилась, и я надеялась приохотить её к конторскому стилю, во-вторых, имидж у неё отлично вписывался в приемную, что было немаловажно. Мало того, фамилия удачно попадала в пару: Малышева начальница и Крохина помощница звучали довольно мило и убедительно, две рукодельные крошечки-хаврошечки.

Сама Элла, если суммировать имидж, вызывала приятные ассоциации, связанные с рисованным зайчиком. Хотя зайчик представлялся в хорошем размере. Девушка отличалась милой грацией, но ростом превосходила меня почти на полголовы. Большие густо-карие глаза, слегка вытянутые губы и незначительный носик хорошо укладывались в гримаску забавного внимания, и гладкая шелковистая причёска сходилась на макушке таким образом, что напоминала заячьи ушки, завязанные бантиком.

Девушка Элла Крохина обладала приятными манерами, была инициативна и исполнительна, всегда интересно одета, и в целом украшала офис. Ко всему прочему, со второй помощницей, Надей Яхонтовой они сразу подружились, хотя являли собой противоположности типов и характеров. Надя ведала финансами, налогами и юриспруденцией, прибыла в столицу с периферии, искрилась деловой и прочей энергией и являла собой типичный образ девушки-морковки. С предыдущей ассистенткой они были на ножах, открыто презирали друг дружку, что не шло на пользу дела. Однако, Бог с ними, с девушками.

Никого из них в то утро в приемной не оказалось, гостевая комната тоже пустовала, и я отвлеклась от собственных тяжких раздумий, соображая, кто открыл дверь конторы и куда делся потом. Кроме ранее упомянутых помещений у нас в офисе имелся чулан и мой кабинет, не считая убежища со скромными удобствами и круглым зеркалом. Однако двери подсобных помещений болтались распахнутые, там никого не оказалось. «Не контора, а «Мария-Целеста», только недопитой чашки кофе не хватает для полноты впечатлений», – подумала я.

Мой рабочий кабинет, комната с большим фигурным окном, по негласному уговору никем не пользовалась без особой необходимости, я полагала кабинет своей крепостью и допускала только уборщицу в личном присутствии. Девушки заходили по делу и по вызову начальства, так повелось и было удобно. Кстати, предшественница Эллы, Марина, имела привычку злоупотреблять аппаратурой и вторым креслом в кабинете, переубедить её я не сумела, и пришлось с девушкой расстаться. Она плакала и обещала исправиться, вышло крайне неприятно.

Именно в тот миг, когда я всуе поминала уволенную Марину (при ней в офисе загадок не предполагалось, она точно валялась бы в закрытом кабинете на моём кресле и беседовала по телефону) – двустворчатая дверь кабинета рывком распахнулась и на пороге возникла взволнованная Элла с неопрятным ворохом бумаг в охапке.

– Что это такое? – с упрёком обратилась она ко мне, забыв о субординации.

– Доброе утро, Элла! – назидательно заметила я и отослала девушке неуместный вопрос. – И что же это такое? – Вы только гляньте! – моё хладнокровие Эллу не впечатлило, она находилась за гранью разумного восприятия. – Только что пришло по вашему факсу, какой-то запредел! Знала бы, принимать не стала!

– Тем не менее, что это значит? – я пыталась вразумить Эллу, но увы…

– Я лишилась всех чувств, как только приняла эту картинку! – продолжала взывать Элла, но бумаг не отдавала, вместо того стала их лихорадочно перебирать и нашла искомую. – Хорошо, что не цветная, не то бы меня нашли под столом в обмороке!

Не теряя времени, Элла поднесла мне листок с убедительной картинкой, а сама в изнеможении опустилась на стул подле ближайшего стола, бросив на пустую поверхность остальные бумаги веером. Глянув на зернистое, увеличенное изображение, я последовала примеру и машинально села на вертящееся кресло у соседнего стола, оно изрядно крутанулось, но удержалось на месте.

Даже в ненужном увеличении и при плохой видимости «картинка» производила сильное впечатление, я вполне поняла Эллу. Из зернистого тумана в рамочке на листке нашей конторской бумаги вырастал большой тёмный автомобиль, явно иномарочного порядка, снятый под причудливым углом, так, что из приоткрытой передней дверцы свешивалась женская рука, почти доставая до земной тверди.

Мало того, ненатурально белый цвет отдельно взятой руки перемежался подтёками, не оставляющими сомнения в происхождении жидкого элемента. Рука, взятая в специальный фокус, наглядно демонстрировала: а) что она принадлежит мёртвому телу, оставшемуся в салоне машины; б) что пролилась кровь в изрядном количестве; в) что ужасная фотография снята для дела, под скрюченными пальцами смутно виднелась расчерченная полоска с делениями, наподобие мерной рулетки.

– Это милицейский протокол, – сказала я утвердительно, отметив единственный факт, в коем имела уверенность.

– Да, и остальные бумаги оттуда, копия с копии – уточнила Элла. – Они быстро опознали тело. Зовут Лариса Златопольская, нашли в машине. Вы её знаете?

– Ни сном ни духом, – отреклась я в полной уверенности. – Никогда и никоим образом.

– Тогда зачем её сюда прислали? – с тем же упрёком спросила Элла. – Или это угроза?

– Эллочка, помилуйте! – я запротестовала. – Дайте дух перевести, мы не в отделении, и я пока не подозреваемое лицо.

– Простите меня, – наконец опомнилась Элла. – У меня всё смешалось от неожиданности. Знаете, с утра и мёртвое тело в машине по факсу. Но зачем оно нам?

– Элла, голубчик, я знаю не больше вашего, – не вполне искренне заявила я, кое-какие догадки связались. – Давайте сюда жуткую документацию, я постараюсь понять. И сделайте нам по чашке кофе. Можно ирландского, мы обе заслужили, не правда ли?